Четверг, 1 февраля 2035
19:44
Было уже темно, когда Кайра подъехала к дому матери по широкой улице между зеленых газонов и высоких деревьев, на которых уже раскрывались почки, хотя только-только наступил февраль. Таунхаусами постройки 1930-х владели преимущественно пенсионеры. Для молодежи они стоили слишком дорого, хотя все их хотели, считая удобными и просторными. Работающее население, включая семьи с детьми, теперь селилось в квартирах вроде ее собственной, на окраинах города, расползающегося во все стороны.
– Молли у себя? – спросила Кайра, влетев в прихожую, а из нее в гостиную. Мать стояла в центре комнаты, сжимая в руках кухонное полотенце в голубую клетку, и смотрела на фотографию Дэвида Ломакса на телеэкране. Ее бледное лицо искажала гримаса. Кайра сделала шаг к ней, и она слегка повернулась в сторону дочери, кивнув головой, но глаз от экрана не оторвала.
На короткий момент в телевизоре мелькнул снимок Эммы, сведенной после смерти к статусу одной из жертв Ломакса, темы для новостей.
Мать застонала, и Кайра увидела в ее глазах, светло-карих, как у Эммы, непролитые слезы. За шоком, который она испытывала теперь, стояли четырнадцать лет гнева и боли, которые отняли у матери мужество и силы. Она была миниатюрная, как и Эмма, но от скорби казалась еще меньше.
– Ему разрешили поехать к матери на похороны. Эммы на моих не будет. – На мгновение она уронила голову.
Кайра не ответила, только тяжело сглотнула.
– Вместо этого мне пришлось хоронить собственного ребенка. Из-за него.
– Я сегодня переночую у вас, – сказала Кайра, обнимая мать за плечи. – Поговорю с Молли, а потом вернусь к тебе.
Кайра в последний раз глянула на экран, вспоминая, как семилетняя Эмма валялась на ковре и смотрела мультики.
Мать печально кивнула. Кайра отвернулась; он увидела щербинку в двери, куда Эмма в четырнадцать лет швырнула кружкой, когда они ссорились из-за свитера.
В двадцать один год Эмма умерла.
Ее маленькая сестренка, на семь лет младше нее. Сейчас ей было бы тридцать пять. Кайра так и видела их отца, сидящего в кресле: как он, потрясенный, отложил газету и уставился на Эмму. Только что она объявила ему, что беременна, – его лицо побледнело от страха перед тем, какое будущее ждет дочь.
Такого он и представить себе не мог.
Кайру охватило чувство вины, которую она все эти годы носила в себе.
Знай Кайра то, что знает сейчас, она никогда бы не бросила тех последних слов, которые сказала сестре, когда та выходила из кафе. Она бы извинилась, сказала, что была неправа, что не это имела в виду. Вцепилась бы сестре в рукав, позволила бы маленькой Молли заказать еще пирожное – любое, какое хочешь, дорогая, – лишь бы они остались.
Идя через холл и поднимаясь по лестнице, Кайра смотрела на семейные фотографии: мама с отцом – молодожены, потом молодые родители, потом взрослые, с ней и Эммой, Кайра в мантии выпускницы, потом Молли – как она превращалась из розовощекого младенца в прекрасную юную девушку.
Она постучала, но ответа не последовало, и Кайра потихоньку приоткрыла дверь. Молли лежала на кровати, отвернувшись от нее и закутавшись в одеяло.
Когда-то Кайра делила эту спальню с Эммой, и, хотя мать все здесь переделала, оклеив комнату пастельными обоями и поставив белую мебель и двуспальную кровать, призраки никуда не делись, как и знакомый запах. Кайре так и виделись две их кровати, полуночные беседы, выговоры отца за болтовню и хихиканье в темноте.
Она присела на край постели и осторожно погладила племянницу по спине.
– Молли, милая, я должна сказать…
– Я знаю. Видела в новостях, – глухо ответила девочка.
Она что, плачет?
– Хочешь поговорить?
– Нет.
Кайре хотелось утешить ее, но настаивать не имело смысла. Молли все делала в свое время и по своему желанию. Иногда она бывала приставучей, как маленький ребенок, иногда – молчаливой и ершистой. Кайра поняла, что придется подождать.
– Я буду в соседней комнате. В любое время, даже ночью, если надо, приходи ко мне…
Какое-то время Кайра посидела с матерью, после чего поднялась в комнату, где хранила кое-какие вещи на случай, если соберется переночевать; в комнату, которую отец выкрасил в желтый и сливочный цвета, когда осознал наконец, что скоро станет дедом. Молли никогда там не спала. К тому времени, как она родилась, Эмма уже переехала в дом, который отец называл «коммунистическим болотом», к группе экоактивистов и своему парню, про которого говорила, что он отец Молли, и которого они никогда не видели.
Из-за всех переживаний их отец умер вскоре после Эммы. Его сердце было разбито.
Умываясь в ванной, Кайра вспомнила про вино, оставшееся в машине. Может, пара бокалов поможет ей прогнать мысли о Ломаксе из головы и спокойно заснуть? В конце концов она решила не ходить за ним. Она была так измучена, что, едва забравшись в постель, погрузилась в полудремоту, полную видений.
Перед ней загорались синие мигалки, ее руки обнимали трехлетнюю Молли, бледную и неподвижную, сжимали ее изо всех сил. Девочка не сводила глаз с того места, где в последний раз видела свою мать.
Потом картинка стала меняться, здания вокруг померкли, превратившись в бежевые и коричневые пятна, бетон под ногами сменился песком. Кайра поглядела на Молли, по-прежнему держа ее в объятиях, и та вдруг обернулась облаком знакомых цветов – каштановые волосы, черное пальто, золотистые глаза, бледная кожа, – которые растворялись в воздухе, как легкий дымок свечи, пока в ее руках не осталась лишь пустота.
Мгновение цветные пятна еще кружили над ней, а потом опустились и приняли новую форму – троих солдат, шедших гуськом, выставив перед собой винтовки. Первый поднял кулак, и двое остальных замерли на месте. Кайра сразу узнала Браунригга. Он пальцем указал вперед, и они двинулись снова.
Внезапно ей стало жарко. Кайра открыла глаза: она лежала на кровати, на боку, сунув одну руку под подушку. Раздался приглушенный шорох, скрипнула доска в полу, и волоски у нее на шее встали дыбом.
С колотящимся сердцем она медленно приподняла голову и увидела прямо перед собой троих солдат, медленно кравшихся по спальне к окну. Даже в темноте она рассмотрела дула их винтовок, направленных на нее. Запах пота и песка проник к ней в ноздри.
Закрыв глаза, она на секунду задержала дыхание, не осмеливаясь шевельнуться.
Это же сон, правда? Остаточное воспоминание?
Она выждала несколько мгновений, слушая грохот сердца в ушах, а потом, не дыша, приоткрыла веки.
Она была одна.
01:07
Возбуждение у меня всегда утихает после смерти первой.
Эта смерть усмиряет что-то во мне – гнев, сожаления, страх? Мне понадобилось несколько часов, чтобы прийти в себя, – такой силы было облегчение.
Но теперь мне нужна ясная голова. Я должен подготовиться к следующей части.
Вторая часть совсем другая, более упорядоченная, почти священнодействие.
Эта будет принадлежать только тебе, Элиза.
Я тебе обещал, что, даже если меня там не будет, я не оставлю тебя одну в темноте и пришлю кого-то присмотреть за тобой.
Я буду и дальше посылать их до того самого дня, как сам присоединюсь к тебе, чтобы никогда не разлучаться.
Следующая часть всегда труднее.
Мне надо подготовиться. Я все еще слишком грязный, слишком испачканный. Я рад, что тебя здесь нет и ты не видишь, во что я превратился. Что ты не стала такой же, как я. Ты всегда останешься чистой, незапятнанной, невинной.
Мне предстоит большая работа. Надо четко следовать процедуре.
Все надо сделать правильно.
Я медленно прохожу по дому, разворачивая зеркала к стенам, убирая фотографии, закрывая двери и запирая замки.
Мои руки еще помнят первую, которую я бросил на свалке. Я до сих пор ощущаю ее липкую кровь на своих руках, хотя на них нет от нее ни следа.
Я прохожу на кухню и достаю отбеливатель из шкафчика под раковиной.
Отворачиваю крышку и лью густую желтоватую жидкость себе на ладони и пальцы, потом беру щетку и тру, пока кожа не становится багровой.
Этого недостаточно.
Я достаю из шкафчика над плитой пакет с солью, разрываю его зубами и высыпаю себе на руки, а потом тру их, и крупинки соли разъедают мне кожу, так что от боли на глазах выступают слезы.
Элиза! Элиза! – в отчаянии призываю я снова и снова.
Я никогда не буду достаточно чист.
Я приму ванну, вот что я сделаю. Я налью ее до краев и погружусь в воду полностью. А потом, когда вода успокоится, буду лежать под ее стеклянистой поверхностью с открытыми глазами, чтобы видеть то, что видела ты, и чувствовать то, что ты чувствовала. И может быть, каким-то образом ты узнаешь, что я готов послать тебе нового ангела.