Конец эпохи русских янычар

Приступая к нашему повествованию о первом русском губернаторе Александре Меншикове, мы не можем не обрисовать ту историческую обстановку, в которой проходила юность нашего героя.

По сути, столь же радикально, как конец царствования Петра Великого разделил страну на две партии, так и начало его было ознаменовано противоборством двух группировок.

Нельзя назвать воцарение Петра периодом даже относительного спокойствия. Частые стрелецкие волнения, мятежный сподвижник протопопа Аввакума Никита Пустосвят и его раскольники, беспрецедентное соцарствование трех особ, столь поражавшее воображение современников как в Московском царстве, так и за границей. Из сообщения русского посланника в Венеции дворянина Волкова явствует, что ситуация вызывала у венецианского правительства большое недоумение. «Дож и весь сенат дивятся, как служат их царскому величеству подданные их, таким превысоким и славным трем персонам государским!» – приводит он слова одного из сенаторов.

Речь идет о том, что официально в России с 1688 года царствовали одновременно старший брат Иван и младший Петр, для них был изготовлен особый двойной трон. Фактической же правительницей государства была опекунша этих несовершеннолетних государей царевна Софья Алексеевна – их не самая старшая, но самая честолюбивая сестра.

Усиливающиеся властные аппетиты царевны Софьи, дочери царя Алексея Михайловича от его первого брака, требовали быстрого разрешения. Иначе страна могла оказаться втянутой в кровавый междоусобный конфликт. Тут недалеко было и до новой Смуты.


Наградной «угорский» золотой за Крымские походы с изображениями Петра I и Ивана V на одной стороне, царевны Софьи – на другой. 1689 год


Воодушевленная успехом своей дипломатии после заключения в Москве 21 апреля 1686 года (в результате продолжительных переговоров) вечного мира с Польшей на выгодных для России условиях, Софья почувствовала себя «самодержицей». Ей было чем гордиться: по договору поляки официально признавали Киев на вечные времена русским городом (что они оспаривали уже несколько десятилетий, считая Киев незаконно отнятым у Речи Посполитой). Правда, за эту уступку поляков Софья брала на себя обязательство нарушить мир с турками и организовать воинский поход на татарский Крым. Дополнительно Россия обязалась выплатить Польше огромную по тем временам сумму в 146 000 рублей.

Об этой цене дипломатической победы Софьи народу не сообщалось. Киев де факто – по итогам восстания гетмана Богдана Хмельницкого и победоносных русско-польских войн Алексея Михайловича – уже был в составе Московского царства. И трудно судить, нуждалось ли юридическое признание поляками Киева русским в столь больших затратах с русской стороны.

Впрочем, в воинском походе на Крым русская сторона была тоже кровно заинтересована. Хищнические набеги крымских татар регулярно опустошали южные русские окраины так же, как и польские.

Осмелев после своей дипломатической победы, Софья начала выпускать все государственные бумаги с титулом самодержицы, тем самым грубо попирая права своих братьев. Был даже писан портрет царевны со скипетром, державой и с короной на голове, хотя помазана на царство она вовсе не была. Пройдет время, и эта «преступная» парсуна и все оттиски с гравюры, послужившей ее «черновиком», будут разыскиваться по стране и безжалостно уничтожаться. А пока… Если единоутробный брат Софьи Иван, будучи безвольным, болезненным, почти слепым, не очень возражал против подобного порядка вещей, то единокровный брат Петр, деятельный, любознательный, наделенный богатырским здоровьем и амбициозный не менее сестры, примириться со все возрастающими властными претензиями Софьи не мог.

Становилось очевидным, что конфликт между сестрой и братом близится к развязке. Патрик Леопольд Гордон оф Охлухрис, на русский манер – Петр Иванович Гордон, выдающийся шотландский и русский военачальник, контр-адмирал русской службы, в своих записках использует термин «партии», говоря о сложившихся группировках сторонников Петра и Софьи. «Партии» были готовы пойти стенка на стенку.

Петр, однако, долгое время воздерживался от кардинальных мер. Ускорило окончательный разрыв бесславное возвращение русских войск из второго Крымского похода и желание Софьи представить его исход в выгодном свете, действительности вопреки. Петр был категорически против награждения военачальников, руководивших походом, чего Софья настойчиво добивалась, и прежде всего – для своего фаворита князя Василия Васильевича Голицына. С большим трудом удалось уговорить Петра на раздачу наград, после чего он, взбешенный, покинул Кремль и уехал обратно в село Преображенское, свою юношескую резиденцию, где в основном проводил время.

С этого момента началось открытое противостояние между Преображенским и Москвой. На стороне правительницы Софьи были стрельцы, на стороне Петра – потешное войско.


Царевна Софья Алексеевна. Гравюра по оригиналу А. Блотелинга.

Около 1688 года


Живший в XIX веке видный российский историк и исследователь, профессор Дерптского университета Александр Брикнер полагал, что устойчивая легенда о потешном войске Петра, которое являлось якобы отправной точкой организации новой военной системы в России, и о «мнимом значении в этом деле Лефорта» не заслуживают внимания. Петр познакомился с Лефортом после государственного переворота 1689 года, а так называемые «полки иноземного строя» уже широко внедрялись в русское войско наряду со стрелецкими полками и посошным ополчением, еще при отце Петра – царе Алексее Михайловиче. Как бы там ни было, кто бы его ни завел, но войско такое существовало, и в дошедшем до нас списке «потешных» нас интересует имя Александра Меншикова.

К 1687 году военные потехи Петра стали принимать более серьезный размах. В селах Воробьеве, Семеновском и Преображенском устраивались учебные баталии. В этих воинских играх и складывалась «русская гвардия». Петр Иванович Гордон часто помогал Петру советами, отправлял к нему своих людей – барабанщиков, флейтщиков, конюхов, чем вызывал недовольство самого Василия Голицына, влиятельного фаворита. Генерал Гордон оставался в стороне от участия в борьбе двух «партий», но, видимо, интуитивно чувствовал, что держаться надо Петра.

Но и от внимания стрельцов не укрылось усиление позиций мужающего Петра. Поэтому, быть может, в 1687 году Софье и не удалось добиться от них вразумительного ответа на вопрос: «Если бы я вздумала венчаться царским венцом, у стрельцов какая будет отповедь?» Даже изрядно облагодетельствованные царевной стрельцы сохранили верность патриархальному укладу и категорически отказались подавать челобитную о венчании женщины короной московских царей. Поддержка стрельцов была бы крайне важна для Софьи, так как они все еще составляли военизированную привилегированную касту русского общества. Многие иностранные хронографы, такие как Сигизмунд фон Герберштейн, Джером Горсей, Петр Петрей, Жак Маржарет, именовали их русскими янычарами.

Тем не менее 7 августа Софья созвала стрельцов к Кремлю, что и послужило сигналом для окончательного разрыва между правительницей и Петром.

Той же ночью к Петру в Преображенское явились некие лица в сопровождении стрельцов с докладом о том, что в столице составился заговор против царя и его матери – вдовствующей царицы Натальи Кирилловны. Известно, что Петр очень испугался. По воспоминаниям Гордона, это было так: «Петр прямо с постели, не успев надеть сапоги, бросился в конюшню, велел оседлать себе лошадь, вскочил на нее и скрылся в лесу; туда принесли ему платье; он наскоро оделся и поскакал в сопровождении немногих лиц в Троицкий монастырь, куда, измученный приехал в 6 часов утра. Его сняли с коня и уложили в постель. Обливаясь горькими слезами, он рассказал настоятелю Лавры о случившемся и требовал защиты. Стража царя и некоторые царедворцы в тот же день прибыли в Троицкий монастырь. В следующую ночь были получены кое-какие известия из Москвы. Внезапное удаление царя распространило ужас в столице, однако клевреты Софьи старались держать все дело в тайне или делали вид, что оно не заслуживает внимания».

Некоторые ставят в укор царю, что он первым делом подумал о личном спасении, а не об опасности, грозившей его родственникам. Но винить его за бегство – значит не помнить предшествовавшие события жизни Петра. Или просто не обладать даром эмпатии, сочувствия. Петр, верхами ускользающий от опасности, – всего лишь пятнадцатилетний подросток. Как бы ни окреп он к тому времени физически, как бы ни желал власти и что бы ни думал о своих способностях править страной, а всего пять лет назад он, десятилетним ребенком, пережил уже один Стрелецкий бунт, и в памяти его накрепко засели ужасы дворцового переворота, когда убиты были близкие ему люди, дядья по матери. Могли растерзать и самого царевича. Через кровь родных, увы, добрался Петр до того самого сдвоенного трона с окошечком в спинке, проделанном, чтобы сестрица или ее люди могли подсказывать соправителям, что им говорить и делать. Считалось, что и нервный тик, и припадки раздражения, буйства, не покидавшие Петра всю его жизнь, вызваны были нервным потрясением 1682 года. Только представь себя, современник, на мгновение мальчиком-третьеклассником (и даже не школьником, привыкшим жить в коллективе и выстраивать в нем отношения, а просто домашним балованным дитятком), перед которым разворачивается дикая сцена: толпа мужиков в сбитых на бок шапках, с раззявленными в злобном вопле черными провалами ртов в обрамлении взлохматившихся бород, топот ног, стук бердышей, звон и лязг клинков, крики и стоны умирающих жертв… Вряд ли это стало бы для тебя приятно волнующим воспоминанием о забавном приключении. Ощущение, что смерть вернулась за ним вместе с «янычарами», погнало юношу из Москвы, готовой, как ему казалось, снова захлебнуться кровью.

Но были, наверное, и те, кто чувства молодого человека понимал. И готов был разделить с ним опасность. В весьма правдоподобном изложении Алексея Толстого, автора романа «Петр Первый», ставшего классикой русской литературы и устойчивой частью канона общественного восприятия первого российского императора, Александр Меншиков все это тревожное время неотступно был при царе. Якобы именно он, бросившись на другом коне вслед государю, с одеждой Петра в руках, первым нагнал его и успокоил.

В историческом исследовании уже упоминавшегося выше Александра Брикнера нет подтверждения этого факта. Более того, историк полагает, что исключительное доверие к Меншикову со стороны царя сложилось позже, при взятии Нотебурга, и возвышение «пирожника» началось именно тогда.

11 октября 1702 года, в ходе Северной войны, под натиском русской артиллерии шведский гарнизон крепости, построенной новгородцами, но отобранной некогда у русских, капитулировал. Комендант крепости вручил Петру символический ключ от города, который укрепили на западной башне крепости как аллегорию того, что отныне отворены врата в землю неприятеля, и она снова стала русской. Город был переименован царем-победителем в Шлиссельбург, в переводе на русский – ключ-город. Петр придавал большое значение этому событию и, если бывал в Петербурге 11 октября, каждый раз отправлялся в Шлиссельбург, чтобы на Ореховом острове торжественно отметить свою викторию. Комендантом-губернатором Шлиссельбурга Петр назначил бомбардира-поручика Преображенского полка Меншикова. К слову, в этом же чине участвовал в осаде Нотебурга и сам царь.

Нет, кажется нелогичным заключение А. Брикнера о том, что Александр Данилович Меншиков начал свое стремительное возвышение только после взятия Орешка. Совершенно очевидно, что к моменту этой знаковой для русских победы Меншиков уже был одной из ключевых фигур в окружении царя Петра. Ведь еще за пять лет до этого в одном из известных эпизодов, связанных с Великим посольством, Меншиков уже входил в узкий круг, образованный всего десятком молодых людей, обучавшихся корабельному делу на Саардамских верфях вместе с самим Петром. И уже тогда выполнял функции денщика и личного казначея царя.


Бегство юного Петра в Троице-Сергиеву лавру, расторопный Меншиков нагоняет государя с одеждой в руках


В «Дневных записках» Ивана Афанасьевича Желябужского – московского чиновника и одного из первых русских мемуаристов – Александр Меншиков уже в 1698 году упоминается как сержант Преображенского полка. То есть он числился в главной из весьма немногочисленных еще частей новой регулярной армии. Звание, допустим, сравнительно невысокое, но заметное. При этом подозревать Желябужского в стремлении угодить Меншикову, подольститься к нему нет никаких оснований, поскольку Иван Афанасьевич умер задолго до восхождения Александра Даниловича к высотам власти и влияния. Таким образом, комендантом Шлиссельбурга, важнейшего стратегического объекта, в лице Меншикова стал опытный и пользовавшийся абсолютным доверием царя военный.

Другое дело, что в последующие годы Александр Данилович победоносно и стремительно продолжил свое восхождение, а это удавалось далеко не каждому. Известен не только случай Александра Кикина, чья карьера, долгое время шедшая вровень с меншиковской, а впоследствии и жизнь резко оборвались из-за взяточничества и интриг против царя. Ещё более показателен пример Сергея Леонтьевича Бухвостова, которому Петр Великий всегда благоволил, называл «первым российским солдатом» за то, что тот когда-то первым откликнулся на набор в потешное войско. Бухвостов верно и преданно служил Петру и России, в каждом из сражений Преображенского полка был среди храбрейших, неоднократно ранен. Однако, по всей видимости, никаких организационных талантов он не имел и поэтому закончил свою многолетнюю и честную службу всего лишь капитаном гвардии. За смелость и преданность он был достойно вознагражден, но одних этих качеств было мало для того, чтобы сделаться сподвижником Петра Великого, практически встать рядом со своим государем. Столь же сомнительным кажется предположение, что взлет Меншикова связан с кончиной Лефорта (дескать, если бы Франц оставался в живых, то не допустил бы такого возвышения своего «протеже»). Правильнее будет полагать, что личность такого масштаба, как Александр Данилович Меншиков, обязательно была бы оценена Петром по заслугам.