Амалия родилась в семье известного ювелира, художника и мецената.
Детство девочки прошло в окружении людей искусства, настоящей богемы, знатоков и ценителей всего прекрасного.
Отец ее, Карл Леманн, был выходцем из обрусевшей немецкой семьи, осевшей в России задолго до революции. Предки Карла служили поначалу в царской армии, потом преподавали в университете, а затем пристрастились к искусству. Дед Амалии, совершенно необыкновенный человек, прекрасно рисовал, собирал старинные гравюры, даже водил экскурсии по Пушкинскому музею. С особенной любовью дед занимался ювелирным делом и сына своего Карла заразил той же страстью: Карл обожал камни, изучал геммологию, мог оценить качество любого драгоценного изделия, ездил перенимать опыт к лучшим мастерам за границу и, наконец, основал известнейшую в городе художественную галерею, которой теперь уже много лет занималась его дочь, красавица Амалия Карловна.
Итак, Амалия была единственной дочерью известного в городе ювелира и художника Карла Леманна и камерной грузинской певицы Софико Беридзе. Естественно, что, соединив в себе две такие творческие натуры, девочка не могла не оказаться яркой, неординарной личностью. Потрясающая красавица с длинными черными волосами, черными огромными глазами, высокая, стройная, Амалия в свое время свела с ума не одного молодого человека. Но, слава Богу, она, обладая такой ослепительной внешностью, вовсе не спешила выскочить замуж, а наоборот, на удивление папиным и маминым друзьям, с завидным упорством занималась поначалу спортом и живописью, потом пением и музыкой. В результате девушка, хоть и не стала известным художником или певицей, но, обладая огромными энциклопедическими знаниями по искусству, стала одним из самых авторитетных искусствоведов страны и хозяйкой лучшей в городе художественной галереи.
В годы учебы в Строгановке Амалия, нешуточно влюбленная в искусство, дневала и ночевала в музеях, выставочных залах, художественных галереях. Отец, не чаявший души в единственной дочери, никаких средств не жалел, каждый год отправлял ее на стажировки за границу, и там она, конечно, исходила вдоль и поперек и Дрезденскую галерею, и галерею Уффици во Флоренции, и музей Прадо в Мадриде. Парижский Лувр, Миланская галерея Брера и Лондонский национальный музей были местом ее постоянного обитания. Амалия могла сутками не есть, бродить по огромным залам, затаив дыхание, любоваться шедеврами, пережившими века.
Всерьез и навсегда увлекшись живописью, Амалия, между тем, не была человеком, оторванным от жизни или ее прелестей. Она любила все красивое, изысканное, необычное и редкое. Бывая за рубежом, девушка старательно отбирала там и привозила всякие вещицы, ставшие изюминкой ее коллекции. Находила у букинистов редчайшие книги, с удовольствием посещала антикварные салоны, скупала старинные платья и предметы гардероба.
Со временем Амалия, несмотря на молодость, стала авторитетным искусствоведом, с ее мнением считались, приглашали на выставки и презентации, предлагали читать лекции и вести целые курсы. Погрузившись в атмосферу естественной роскоши, окружавшей ее дома, девушка выросла, конечно, капризной, своенравной, довольно упрямой, но, надо отдать должное, очень справедливой. Молодые люди, ее сверстники, жаждущие знакомства с яркой, обеспеченной, талантливой девушкой, Амалию совсем не интересовали. Ей хотелось настоящей любви, серьезной, стабильной и обязательно страстной.
На одном из вечеров, проводимых ее отцом в здании всеми любимого театра, она случайно познакомилась с сыном дирижера оперного театра, но интерес ее был недолог и поверхностен. Еще бы, ведь в восемнадцать лет мы еще не вполне осознаем, чего хочется и к чему склоняется сердце. Головокружительный роман, быстро вспыхнувший, так же скоро и закончился. Правда, молодой человек, возлагавший серьезные надежды на этот брак, все ходил и ходил к ним в дом, стараясь произвести нужное впечатление, но ветреная Амалия предоставила маме самой разбираться с ним и его чувствами. На все вопросы о страдающем юноше девушка отвечала односложно: «Перемелется…» – и лишь похохатывала, пожимая плечами.
Бросив чрезвычайно надоедливого ухажера, Амалия с радостью окунулась в любимые занятия. Полностью отдалась учебе, сутками не выходила из галереи, выбирала материалы для печати, изучала мемуары, сидела в архивах и запасниках.
Она, полная энергии, сил, нерастраченных чувств и надежд, отдавалась жизни, не опасаясь обмана и разочарований. Девушка танцевала на вечеринках, поражая молодых людей буйными эмоциями и редкостной грацией, обожала театр, пела в караоке. И ни один мужчина из ее огромного и, конечно, талантливого окружения так и не тронул спокойное девичье сердце. Удивительно, но ее холодная красота, сводящая с ума противоположный пол, держала всех на расстоянии, не допускала близости и ненужных откровений.
Амалия жила, как дивный цветок: любоваться собой позволяла, но не больше.
Так, в безмятежности и легких девичьих радостях, прошло еще почти два года.
В семье Карла Леманна по-прежнему царили любовь, спокойствие и мир.
Амалии исполнялось уже двадцать, и в честь этого небольшого юбилея наследницы отец решил устроить пышное празднество. Готовился щедрый родитель старательно: чего только он не придумал для любимой дочки: и артистов цирка позвал, и звезд театра пригласил, и лучших музыкантов выписал… И салют заказал, и торт невиданных размеров, и лимузин – все как положено.
Кстати, Амалия, выросшая в роскоши и достатке, не очень и нуждалась в таких подтверждениях любви, но отказать отцу, носившемуся со своей идеей именно такого подарка целых два месяца, отказать не осмелилась.
Грандиозный праздник, продуманный до мелочей и просчитанный до секунд, удался на славу: Амалию завалили цветами, подарками, комплиментами. Наконец, безумно уставшая от навязчивого внимания молодых людей, она, хитро подмигнув своей близкой подруге Дарье, выскользнула в холл ресторана. Даша, выйдя за Амалией, тоже вздохнула с облегчением:
– Ой, так гремит музыка, просто оглохнуть можно!
– Угу, – кивнула именинница, – я тоже жутко устала. И зачем папа это придумал? Тешит свое самолюбие…
– Ну, перестань, – Даша покачала головой, – ты с ума спятила? Он же для тебя старается!
– Да понятно – для меня! Но я-то не просила, – дочь удивленно округлила глаза, – зачем мне, скажи на милость, такой балаган?
Даша даже ногой топнула:
– Прекрати, бессовестная, ты ж у них одна. Вот и выкладываются по полной программе.
Помолчав Дарья вдруг хихикнула:
– А ты видела, как этот странный юноша в синем костюме пытался тебя охмурить? Ох, и напрягался… И так, и эдак!
Амалия захохотала во весь голос:
– Да, видела! Вот придурок! Надо же…
Даша приложила палец к губам:
– Тсс… Тихо! Услышат!
Амалия капризно пожала плечами:
– Пусть слышат…
Но Даша недовольно сдвинула брови:
– Нет. Ты не права. Не нужно обижать людей. Ведь он не виноват, что влюблен в тебя.
– Так уж и влюблен? – недоверчиво сморщилась подруга.
Рассудительная Даша исправилась:
– Ну, не влюблен, быть может… Но ты мужчинам нравишься, им хочется говорить с тобой, хочется общаться. Это тоже дорогого стоит!
Амалия, задумавшись на мгновение, серьезно кивнула:
– Ладно, ладно… Ты, Дашка, как всегда права. Я – глупая, напыщенная дурочка.
Но потом тут же озорно подмигнула подруге:
– Но это так здорово – ни о чем не думать, не переживать, не сожалеть! Это свобода, Дашка! Свобода!
Она взмахнула руками, словно хотела взлететь:
– А свободу, подруга, я ценю больше всего на свете…
Они прошли по холлу, подошли к зеркалу, поправили волосы и, вдоволь налюбовавшись собой, присели на крошечный диванчик.
В огромном холле, затейливо украшенном зеркалами и витражами, было довольно много людей. Но внимание Даши привлекли двое мужчин, стоящих неподалеку от них у противоположной стены.
Девушка, толкнув подругу локтем, указала на них:
– Это кто?
Амалия, приглядевшись, молча пожала плечами, а потом равнодушно добавила:
– Не знаю.
Однако неугомонная Дарья вопросительно сдвинула брови:
– Подожди… Разве это не ваши гости?
– Да не знаю я, – уставшая от шума, поздравлений и суеты Амалия досадливо отмахнулась, но, перехватив взгляд подруги, все-таки обернулась и еще раз внимательно оглядела стоящих у стены, – папа же пригласил такое количество «нужных людей», что их всех и запомнить-то невозможно.
– Понятно, – кивнула Даша, – что правда, то правда. Всех не упомнишь.
Однако через какое-то мгновение Амалия, сама не понимая почему, снова перевела взгляд на незнакомцев. Раз посмотрела, второй… А потом и вовсе, обернувшись, принялась с нескрываемым любопытством разглядывать мужчин, спокойно беседующих у зеркал напротив. Было в них что-то такое, что сразу вызывало симпатию, отчего хотелось смотреть и улыбаться, как старым знакомым.
Такое бывает…
Вдруг в толпе чужих людей ты ловишь чей-то взгляд и чувствуешь симпатию. Проходишь, не задерживаясь, мимо, но долго помнишь это неожиданное теплое ощущение, словно встретил родственную душу.
Так случилось и сейчас…
Амалия, не сводя глаз с незнакомцев, прошептала:
– Голову даю на отсечение – эти люди не нашего мира.
Дарья хмыкнула:
– Какого это, не нашего? Инопланетяне, что ли?
– Ну, не из мира искусства.
– Почему? – Даша насмешливо скривилась, – с чего это ты взяла?
Амалия пожала плечами и уверенно повторила:
– Готова спорить на что угодно. Они успешные, образованные, интеллигентные, но не артисты, не музыканты и не художники. Понимаешь, есть в них что-то основательное, эдакое фундаментальное…
Она задумалась, старательно подбирая слова:
– Ну, надежное, понимаешь?
Подруга недовольно сморщилась:
– Ты спятила? А? Ты хоть слышишь, что говоришь? Амалия! Ты ведь сейчас огульно утверждаешь, что все люди искусства – граждане легкомысленные и совершенно беспутные.
Она обиженно толкнула девушку в бок:
– Мой папа тоже, кстати, художник! Забыла?
Амалия засмеялась и миролюбиво подняла руки:
– Ой, прости, прости… Ничего плохого я сказать ни о ком не хотела. Просто вот почему-то так подумалось…
А потом тихо добавила, подмигнув:
– А мне именно вот такие нравятся. Ой, как нравятся! Смотри, какой классный вон тот… А?
Девушка посмотрела на подругу:
– Ну, поверни голову-то… Тот, с красным галстуком, видишь? Хорош, ничего не скажешь! Да? Даже не знаю, чем, но он меня очень трогает. Видишь, Дашка? Красота у него настоящая, мужская… Правда? И взгляд уверенный. Ох, какой! Как думаешь, кем он работает?
Дарья развела руками:
– Боже! Да откуда же знаю?
Амалия нахмурилась:
– А если подумать? Ну?
Подруга устало отмахнулась:
– Правда, не знаю…
Но подумав мгновение, предположила:
– Может, учитель? Или тренер?
Амалия тут же отрицательно покачала головой:
– Нет, что ты! Нет, нет и нет! Мне кажется, он врач или…
Она, сосредоточившись, замерла и тут же окончательно вынесла вердикт:
– Нет, без всякого «или» – он врач и точка. Доктор – это точно! Я уверена. У него взгляд врача: внимательный, серьезный и вдумчивый… Проникновенный! Видишь, Дашка?
Дарья недоверчиво скосила на Амалию глаза:
– Ну и ну! Ты спятила? Когда это ты научилась на расстоянии определять принадлежность к профессии? Да еще и проникновенность замечать? Смешная…
Они обе задумчиво помолчали. Однако через минуту Даша опять обернулась к своей бесшабашной подруге:
– Странная ты какая-то сегодня. То гости не те, то праздник не такой, то мужчина особенный… Дался тебе этот незнакомец? Ну, врач так врач, нам-то что? И не молодой, кстати… Пойдем-ка в зал, а то тебя родители искать начнут. Да и гости, наверное, уже хотят опять видеть именинницу. Пойдем? Ну, вставай же!
Амалия, вздохнув, послушно встала, поправила подол длинного платья, и уже сделала было шаг вслед за разумной Дашей.
Но ведь от судьбы не убежишь…
Пути Господни неисповедимы.
Девушка на полпути вдруг резко развернулась и пошла прямо к мужчине, стоявшему возле противоположной стены. Обомлевшая Дарья даже и сказать-то ничего не успела, как ее своенравная подруга, подойдя к незнакомцам, смело протянула руку и, глядя прямо в глаза улыбающемуся мужчине, легко и просто сказала:
– Добрый вечер! Я – Амалия. Пойдемте танцевать?
Наверное, в это мгновение даже звезды улыбнулись и благословили этих двоих, случайно встретившихся сегодня.
Хотя ничего случайного, конечно, в этой жизни не бывает.
Они шли врозь, разными путями, но, наверное, шли навстречу друг другу.
Амалия и Сергей. Сергей Леонидович. Ее будущий муж.
Кстати, врач, как и предсказала девушка в этот памятный вечер.