Не понимаю, зачем я залезла на этот мотоцикл. Все противоречило этому поступку. Все, кроме чистого желания сделать это. Вибрация мотоцикла пронизывает мое тело, возбуждая противоречивые чувства. Это запретное ощущение счастья, потому что я плотно прижимаюсь к телу Эштона, пока мы едем мимо центра Мизулы. Руки сцеплены на его талии. И чувство свободы, которое заставляет неистовый крик щекотать мое горло. Но на грани этих ощущений есть и крошечная часть чувства вины. Потому что я далеко не свободна. Я бросила маму и Бена. Я проживаю этот момент только потому, что оставила маму наедине с братом, несмотря на ее усталость. Но вместо того чтобы вернуться домой и помочь ей, я думаю только о себе. И Эштоне.
Я все больше сомневаюсь в своем решении. Что бы здесь ни случилось, это может сломать мне шею. Так и произойдет. И что я абсолютно точно не могу переносить, так это нестабильность. Бену нужна уверенность, которую могу дать только я, когда все идет как надо. Сидеть на мотоцикле с таким парнем, как Эштон, – это совсем не то, что мне нужно. Мы можем попасть в аварию. Или, что еще хуже, Эштон может разбить мое сердце.
Я достаточно слышала о нем, чтобы понять, что такой вариант вполне возможен. Он – прожигатель жизни. Наверное, на этом свидании он хочет не больше, чем просто отвлечься от фолианта по медиаправу, который читал сегодня утром. Возможность расслабиться. Не больше.
Я другая. Даже если моя жизнь не оставляет мне возможности расслабиться, я все равно хочу этого. Хочу влюбиться и потерять голову от этой любви. Однако если рядом со мной будет Эштон, может случиться так, что в конце концов мне придется соскабливать свое сердце с пола кампуса в университете. Так почему же я все-таки согласилась? Почему я еду с ним по Мизуле?
Ответ прост: я хотела этого. Я хотела разделить этот момент с Эштоном. Так сильно, как никогда и ничего прежде. Это тревожное чувство, которое парализует все сомнения и делает мой мозг иррациональным. С ним я чувствую себя опьяняюще живой. Словно стала другим человеком. В другом мире. В котором все просто. В котором есть только он. И я. После такого катастрофического начала дня это именно то, чего я хочу. Я отодвигаю мысли о завтрашнем дне, о последствиях своих действий в сторону, и встречный ветер заставляет меня закричать.
Я чувствую, как Эштон смеется. Он прибавляет газа, а затем тоже издает задорный крик. Он кладет свою руку поверх моей. Она большая, сильная и теплая. Как и то чувство, которое охватывает меня и которое я прячу глубоко внутри, чтобы не оставить ему всего пространства.
Через десять минут Эштон сворачивает за уродливый сине-бежевый гипермаркет «Уолмарт» на северо-западной окраине города, к стоянке старого кинотеатра Мизулы. Традиционная архитектура здания с тщательно разработанным фасадом, витражами и заостренной неоновой вывеской над входом, которая характеризует его как классическое место Мизулы. Афиша по-прежнему помещается здесь, как и в шестидесятые годы, отдельными буквами, сделанными вручную. Я никогда не была внутри, хоть и хотелось. Но Лиза всегда настаивала на том, чтобы идти в новомодный кинотеатр на юге города, когда у нас получалось куда-то выбраться. А с тех пор как она уехала, я вообще нигде не бывала.
Эштон ждет, пока я слезу с мотоцикла, и затем тоже опускается на землю. Он небрежно проводит рукой по растрепанным волосам и берет мой шлем. Я, наверное, выгляжу такой же растрепанной, и ситуация не улучшится, если я один раз проведу рукой по волосам. Из-за отсутствия альтернатив я собираю волосы в пучок.
Эштон устремляет свой взгляд на меня, и я неуверенно улыбаюсь, пока завязываю резинку. Он делает шаг ко мне и нежно убирает за ухо выпавшую прядь волос, прежде чем снова опускает руку на бедро. Затем с улыбкой убирает шлемы и протягивает руку мне. Я несколько секунд просто смотрю на нее как на НЛО, парящее передо мной в свете утреннего солнца. Но потом берусь за нее и ощущаю покалывание, когда Эштон переплетает свои пальцы с моими и тянет за собой ко входу в кинотеатр.
– В это время он должен быть закрыт, – сообщаю я. Внутри темно, неоновая вывеска тоже выключена.
– Я знаю, – все, что говорит он, огибая здание, проходя мимо входной двери слева. Он останавливается и выпускает мою руку, чтобы открыть боковую дверь.
– Откуда у тебя ключ от кинотеатра?
Он подталкивает меня в прохладный полумрак коридора, оставляя за тяжелой дверью солнечный свет. Эш так близко ко мне, что я чувствую его дыхание на своем лице.
– Потому что я должен оплачивать счета, – смеется он. – И мне нравятся старые каменные стены, – он стучит по голой кирпичной стене, которая находится у меня за спиной. – Работать здесь очень классно, поверь мне.
Он снова берет меня за руку, и я иду за ним через темный кинотеатр. Эштон точно знает, где находятся препятствия на нашем пути, и проводит меня до крошечной комнаты над одним из кинозалов. Он нажимает на выключатель, и зал оживает. Тусклые огни на краю рядов сидений под нами включаются, отдавая как раз столько света, что я могу рассмотреть тяжелый кинопроектор, стоящий по центру комнаты. Эштон ласково кладет руку на внешнюю часть прибора.
– Гражданин Кейн? – Он поднимает катушку пленки и вопросительно поднимает брови. – Один из лучших фильмов всех времен. Только инновационные углы съемки, не хронологическая структура повествования и основательно изменившая киноискусство техника монтажа, – он проводит по волосам. – Извини, я не хотел докучать тебе своим занудством. Это просто хороший фильм. Хочешь посмотреть?
Я киваю. Он не докучает мне. Напротив. Мне нравится видеть кусочек мира Эштона. Познакомиться с ним в этом месте. С тем, что проливает свет на его увлечения.
Мама и папа раньше часто смотрели классические фильмы, когда я и Бен лежали в кровати. Это было их совместным досугом. И с царапающим звуком старых саундтреков и матовыми цветами целлулоидных пленок я ассоциирую чувство обманчивой безопасности и защищенности. Даже если Эштон и не знал об этом, это лучшее место для свидания, которое он мог бы выбрать.
Он вынимает из банки бобину с пленкой и почти благоговейно подносит к аппарату, куда осторожно ее вставляет. Он сосредоточенно нажимает на кнопки и переключатели, пока вращающийся глобус с радиомачтой не проецирует на большой экран логотип RKO Radio Pictures.
Довольная усмешка появляется на его лице, когда он снова поворачивается ко мне.
– Идем. Надо спуститься, – Эштон уже повернулся к двери, когда я хватаю его за руку.
– Мы можем остаться здесь? – я пожимаю плечами. – Я часто ходила в кино. Но еще никогда не была в проекторной.
– Хорошо. Я просто подумал, что внизу тебе было бы удобнее, но мы можем остаться. Мне нравится здесь наверху, – он указывает на одиноко стоящий стул, слишком маленький для нас обоих. Комната настолько крошечная, что места совсем нет. – Обычно никто не разделяет мое предпочтение к этой обувной коробке. Нам лучше сесть на стол, – говорит Эштон, указывая на занимающее почти всю комнату огромное чудовище, на котором стоит проектор. Эштон садится на край, перебирает ногами и скользит так до самого окошка, открывающего вид на кинозал. Затем он помогает мне устроиться рядом с ним. Достаточно близко, чтобы ощутить его запах. Я смотрю на Эштона и пытаюсь сопоставить образ, который был у него в библиотеке Мэнсфилда и аудитории, с тем, что сейчас передо мной.
– Что такое? – весело спрашивает он, указывая на то место над моим носом, где образуются маленькие морщинки, когда я отчаянно пытаюсь что-то понять. – Ты смотришь на меня так, будто у меня неоново-зеленые волосы.
Я качаю головой и заставляю себя посмотреть на свои ноги.
– Просто пытаюсь понять, – я указываю на него и на проектор. – Ты оплачиваешь этим свою учебу?
– Этим и временной работой в NBC, – он пожимает плечами, как будто это неважно.
Я киваю и закусываю нижнюю губу.
– Обучение стоит баснословных денег, – причина, по которой я стремлюсь как можно скорее закончить учебу и не сидеть на маминой шее дольше, чем это необходимо. Немного денег, которые я зарабатываю на репетиторстве онлайн, – это всего лишь капля в море. Вот почему я так маниакально дисциплинирована. Эштон, напротив, большую часть времени вел себя так, словно вовсе не воспринимает учебу всерьез. Он рискнул быть отчисленным, чтобы получить мой номер телефона. И все же много работает ради университета. Одно не вяжется с другим.
– Верно, – сжимает кулаки он.
Я хочу, чтобы он снова переплел свои пальцы с моими, тем самым сократив дистанцию, которая возникла из-за моего вопроса.
– Поэтому работы, – спокойно произносит он и смотрит на меня. Заглавные титры фильма сверкают на экране, и наш разговор сопровождается мрачной музыкой. – Это нормально для меня. Я бы сказал половина студентов должны пахать для достижения своих академических амбиций.
– Да, – медлю я. – Чаще всего очень легко понять, кто серьезно относится к учебе, а кто нет.
– И ты думаешь, что я скорее произвожу впечатление того, кто выкидывает деньги своих родителей на шумных вечеринках?
Я сглатываю. Я действительно считала, что он – идиот-тусовщик. Но это было до того, как мы поговорили – и чуть не поцеловались. Я качаю головой, чтобы прогнать воспоминание о моменте на стадионе. Тем не менее, мое сердце на мгновение сбивается с ритма.
– Просто кажется, что учеба не так уж важна для тебя, – смягчаю я свое заявление и пожимаю плечами.
– Она важна, – его голос низкий, хриплый и подразумевает, что есть еще что-то важное.
Эштон заставляет меня чувствовать, что я нахожусь среди этого что-то. Он вздыхает.
– Но время от времени нужно побыть немного Гэтсби, – он усмехается и тут же снова становится серьезным. – Я не хочу проучиться пять лет, не испытав ничего за это время. Для этого жизнь слишком коротка. Никто не знает, что будет завтра, не так ли?
Похоже, Эштон хотел сказать что-то еще, но потом замолчал. Но как раз то, чего он не произносит, что прячется в его взгляде, задевает нечто, спрятанное в глубине моей души. При этом Эштон ничего не должен волновать во мне. И уж точно ничего в глубине души.
Он проводит рукой по волосам и выдыхает.
– Так что, да. Я хожу на вечеринки. Я играю в футбол. Я тусуюсь со своими друзьями и развлекаюсь. Но я серьезно отношусь к учебе. Даже очень серьезно.
С каждым его словом я слышу, как это важно для него, и мне захотелось узнать, почему он изучает именно кино. Что стало причиной его интереса. Почему его голос стал вязким, как кленовый сироп, когда он говорил о том, что жизнь слишком коротка. Мне хочется знать, чем он занимался до учебы. Если бы он сразу после окончания школы начал учиться в университете, то сейчас бы уже закончил его. Но Дженна сказала, что он выпускается только в этом году.
– Как давно ты здесь работаешь? – я задаю наименее интимный вопрос, который появляется у меня в голове.
Эштон пожимает плечами.
– Около трех лет. С тех пор как переехал из Лос-Анджелеса. – Он задевает своей ногой мою, так что они качаются вместе. – Ты всегда здесь жила? – это больше констатация, чем вопрос. Но я все же киваю. Некоторое время я смотрю на экран, прежде чем добавить.
– Во Френчтауне. Я работаю репетитором онлайн и немного зарабатываю на этом, но на самом деле моя мама дает мне возможность учиться, – потому что я ей нужна. Потому что я нужна Бену. Кроме него и моей учебы времени хватает только на несколько часов онлайн-занятий. Работа, которая к тому же еще и низко оплачивается. В принципе, помимо моих обязательств, у меня больше нет времени ни на что другое. Особенно на подобные вещи.
– Это мило с ее стороны. Таким образом, ты можешь сосредоточиться на главном, – усмехается он, давая тем самым понять, что считает себя значительной частью этого главного. Он понятия не имеет.
Тем не менее я смеюсь и легонько хлопаю его по плечу.
– А что с твоими родителями?
Теперь именно он использует экран как предлог, чтобы не ответить сразу.
– Они перестали иметь значение, – наконец тихо произносит Эштон. И когда я уже думаю, что дальнейшего объяснения не последует, он приглушенно продолжает. – Не смирились с тем, что я ухожу из дома, что занимаюсь творчеством и пытаюсь осуществить свои мечты. Но я все равно сделал это. И теперь я здесь. Посреди прекрасной Мизулы. В кузнице талантов киноиндустрии, – кривит лицо он. – Я пытался устроиться в Лос-Анджелесе, но жизнь там безумно дорогая. А плата за обучение астрономическая. Я два года был мальчиком на побегушках, пробивался в самые разные студии, и мне разрешили вдохнуть немного киновоздуха. Но заниматься этим всю жизнь я не хотел. Без образования я не мог делать больше, чем просто варить кофе. Поэтому я искал приемлемый по цене университет, где хорошо обучают искусству кино. Выбор пал на Мизулу. К тому же Бекка поступила сюда по окончании школы. Я прилип к ней как репей.
– Вы очень близки?
– Да, – Эштон сдувает со лба прядку волос. – Она моя семья. Часть, которую я выбрал сам, – он широко ухмыляется. – Не та, с кем ты случайно делишь одни и те же гены и кто считает эти отношения улицей с односторонним движением. Быть в родстве не всегда означает, что ты чего-то стоишь для этих людей, не говоря уже о том, чтобы получать поддержку. Бекка делает именно это. Всегда.
Как будто только сейчас осознав, что я все еще сижу рядом с ним, Эштон прерывается и говорит:
– Извини, боюсь, мое отношение к проблеме семьи раздвоилось.
Инстинктивно я задаюсь вопросом, как он отреагирует на мою, которая является примерно самой ассимилированной семьей на всей планете.