Долгое время в Москве не было иных защитных укреплений, кроме кремлевских. Лишь в тридцатые годы XVI века правившая за малолетнего сына Ивана (будущего царя Ивана Васильевича Грозного) Елена Глинская возвела каменные стены Китай-города, а в царствование Федора Ивановича23 появились Белый город и Земляной город.
Дворы знати располагались вблизи Кремля – в Китай-городе и Белом городе. Что касается торговцев и ремесленников, то большинство из них жило в Земляном городе, где, за редким исключением, обитали и стрельцы, чьи слободы находились в Замоскворечье, рядом с Девичьим полем, на Пречистенке, у Петровских ворот и на Сретенке.
В военных походах стрельцы составляли костяк русской армии, а в мирное время они несли караульную службу в городе и охраняли царские палаты. В сравнении с посадскими людьми24, их положение было привилегированным, однако и им тоже доставалось немало тягот, число которых с тех пор, как царь Федор слег, значительно увеличилось. Служивые роптали и пытались жаловаться, однако эти жалобы оборачивались против самих жалобщиков. Последние надежды стрельцов на справедливость рухнули со смертью государя. А тут еще к прежним обидам прибавилось недовольство беззаконным возведением на престол малолетнего Петра, вместо взрослого Ивана. И все-таки военное сословие, включая и самую беспокойную его часть, московскую, присягнуло новому царю без помех. Но после присяги волнение среди служивых неожиданно вспыхнуло с небывалой прежде силой, причем его застрельщиками стали, как уже было выше сказано, командиры полков и более мелкие стрелецкие начальники – в общем, те, на кого их подчиненные еще недавно подавали челобитные.
Если рядовыми воинами становились сыновья стрельцов да гулящие люди25, а в десятники и пятидесятники попадали из той же стрелецкой среды, то полковниками, подполковниками (их еще называли полуполковниками), а с некоторых пор и капитанами (бывшими сотниками), могли быть только либо дворяне, либо неродовитые дети боярские. Даже Артамон Сергеевич Матвеев когда-то служил стрелецким головой26. Из этого слоя российского общества он единственный смог так высоко подняться, другие же командиры государевой надворной пехоты дослуживались в лучшем случае до должностей воевод где-нибудь, как правило, в российской глуши. Полковники, подполковники и капитаны были крайне недовольны своим положением, почему они и решили добиваться для себя привилегий. Быстро столковавшись между собой, военачальники взялись налаживать отношения со своими подчиненными, не скупясь на обещания стрельцам и на обвинения «бояр-изменников».
В начале мая стрелецкие слободы уже бушевали так, что это слышала вся Москва. Служивые собирались кучками, спорили до хрипоты и лезли в драки. Самым шумным местом была Сретенка, куда днем стекались стрельцы всех московских полков. Время от времени там появлялись староверы со своими проповедями. Обстановка напоминала тлеющий костер. Пока еще вспыхивали только искры, но в любой момент могло разгореться пламя.
12 мая едва пасмурное утро сменилось солнечным днем, как и сама улица Сретенка, и окрестные переулки запрудились служивым людом. Большая толпа собралась возле храма Сергия чудотворца, возведенного из дерева в начале царствования первого Романова, Михаила Федоровича, а теперь строящегося заново из прочного камня. Церковь была вся в лесах и без креста, поэтому не вызывала у толпящихся вокруг нее людей должного почтения. В запале стрельцы порой бранились самыми скверными словами, чего они никогда не позволяли себе рядом с действующим храмом. А сразу после полудня возле церковной ограды возникла потасовка. Вначале подрались четверо, остальные же взирали на них, подбадривая дерущихся, но дурной пример заразителен, и драка постепенно разрасталась. Остановило эту рукопашную схватку вмешательство явившегося посмотреть, что происходит в храме, священника. Поскольку отца Василия стрельцы очень уважали, то, стоило ему начать говорить, как драчуны сразу же утихомирились. В закончившейся потасовке больше всех досталось невысокому и поджарому стрельцу со светлой бородкой клинышком. У него было разбито лицо, а из носа текла кровь. Он выругался и бросился прочь, размахивая оторванной полой желто-оранжевого кафтана.
– Ишь, как досталось Мишке Мельнову! – воскликнул прислонившийся к церковной ограде губастый крепыш в сером кафтане.
– Поделом ему! – откликнулся высокий, чернявый стрелец в кафтане клюквенного цвета.
К ним приблизился здоровенный детина в такой же форменной одежде, как и пострадавший Мельнов.
– А ты, Петров, как я погляжу, стоял в сторонке, – хмыкнул крепыш, обращаясь к детине.
Тот окинул его уничижительным взглядом.
– Кабы я, Сухоруков, вмешался, то мог бы кого-то и насмерть зашибить: рука-то у меня тяжелая.
– Тяжелая, – примирительно согласился Сухоруков.
– С чего все началось? – спросил Петров.
Крепыш пожал плечами.
– Я подошел, когда ребятушки вовсю молотили друг другу морды. Вон Фролка Перфильев, – кивнул он на чернявого стрельца, – больше моего знает.
– Мишка Мельнов – главный виновник драки, – пояснил Перфильев. – Он поносно отозвался о государе Иване Алексеевиче.
– Еще как поносно! – вмешался принимавший активное участие в потасовке Ефим Гладкий. – Мишка обозвал Ивана Алексеевича «убогим умом»!..
– Неужто? – ужаснулся Сухоруков.
Гладкий перекрестился.
– Вот те крест!
– Обозвал, – подтвердил Перфильев.
– Я ему за такие слова харю разбил бы! – воскликнул Сухоруков.
– Мы и кинулись ему бить харю, – продолжил Гладкий. – А приятель Мишкин, за него заступился, и пошло-поехало.
Петров покачал головой.
– С чего вдруг Мельнов взялся поносить государя Ивана Алексеевича?
– Скользкий он, Мишка, – ответил Перфильев. – Я ему не верю…
– А вот еще один такой же – себе на уме, – тихо сказал Сухоруков. – Немец – он и есть немец, хоть и в православную веру крещенный.
Эти слова относились к проходящему мимо капитану Цыклеру. Словно учуяв, что говорят о нем, он остановился возле беседующих стрельцов.
– Мое почтение Ивану Елисеивичу! – поприветствовал его Перфильев.
– Куда путь держишь? – спросил Петров.
– А тебе что за дело? – проворчал Цыклер.
– Я просто полюбопытствовал. Ежели не хочешь отвечать, не отвечай. Мне чужие тайны не больно надобны.
– У меня нет тайн от своих товарищей…
Петров перебил его:
– Разве же ты нам товарищ?
– А почто же нет? – удивился Цыклер.
– Ты начальство, а мы простые воины.
– Стрельцы все одним миром мазаны.
– Разве? – возразил Петров. – Кабы оно так было, вы, наши начальники, не мучили бы нас.
Цыклер глянул на него осуждающе.
– Ох, Афоня! Опять ты свой норов выказываешь. Мало тебя за него секли.
– Мало, по-твоему? – взъерепенился Петров. – У меня милостью начальников вся спина исполосована!..
– А ты зря на нас серчаешь, – заговорил Цыклер тихим голосом. – Мы тоже люди подневольные: над нами бояре начальствуют. А стрельцам нынче надобно вместе держаться, дабы изменникам противостоять…
Сухоруков прервал его:
– Значит, правда, что бояре – изменники?
– Вестимо, правда, – подал голос Перфильев. – Иначе, почто же они государя Федора Алексеевича извели да братца его, государя Ивана Алексеевича от власти отрешили? Не зря молва их винит в измене!
– Не зря, – согласился Цыклер.
– Матвеев вчера прибыл, – задумчиво промолвил Гладкий.
– Вот то-то и оно! – отозвался Перфильев.
– Я был у дьяка Шакловитого, – продолжил Ефим. – Он сказывал, что бояре грозятся повесить самых буйных стрельцов, а прочих разослать по дальним гарнизонам.
Его слова произвели должное впечатление.
– Что теперь будет? – испуганно воскликнул Сухоруков.
– Нельзя допустить расправы! – заявил Петров.
– Никак нельзя, – согласился с ним Перфильев.
– Вот нам и надобно держаться вместе, – изрек Цыклер.
В это время со стороны Сретенки появились четверо – седовласый стрелецкий полковник Афанасий Левшин в сопровождении троих стрельцов в зеленых кафтанах и малиновых шапках.
– Ой! – встрепенулся Цыклер. – Мне же надобно с полковником потолковать.
Когда он направился к Левшину, Петров проворчал:
– Нет у меня доверия к немцу, да и прочим начальникам я тоже не доверяю.
– Однако же Цыклер прав, – отозвался Сухоруков. – Нам покуда надобно держаться вместе.
– То-то и оно, что покуда, – буркнул Петров.