Я все еще пугаюсь, когда слышу мамин плач, хотя в детстве слышала его довольно часто.
Я сажусь. Старый клетчатый плед, подушки такие тонкие, словно их нашли на улице, никто не купил бы их в таком состоянии. Приглушенный серый дневной свет прорывается через кошмарные шторы, типичные для съемных квартир, на полу парад картонных коробок и велотренажер, который используется как сушилка для белья. Я могу быть где угодно. Я почти ничего не помню о прошлой ночи. Реально, где я?
– Мам, что стряслось? – спрашиваю я.
– Прости, детка, – она всхлипывает, – я не собиралась плакать. Если честно, я даже не понимаю, почему плачу. Наверное, это от чувства потери. Всего, что могло бы быть, но не случилось. Мне казалось, я давно уже это прошла.
Переходить к сути – не ее талант. Она петляет вокруг с замысловатостью, которой позавидовал бы поэт-метафизик.
– Что случилось, мам? Ты в порядке?
Тело в кровати позади меня начинает шевелиться. Он закрылся от дневного света одной из своих захудалых подушек, поэтому я без понятия, как он выглядит. Есть какие-то призрачные воспоминания о темных кудрях и бороде, как у Иисуса, о волосах, которые попали мне в рот, отчего я хихикала, но это могло быть фантомное воспоминание о другой ночи, другом похмелье. Я даже не помню его имени. Возможно, это кто-то, кого я знаю. Я отчасти надеюсь на это. Такое случается. Но эта комната с игровыми приставками и голыми бледно-кремовыми стенами ни о чем мне не говорит, кроме, разве что, того, что владелец, возможно, мужчина и что ему, наверное, чуть за двадцать.
Мать вздыхает, и ее голос начинает звучать спокойнее:
– Прости, детка. Знаю, я никчемная. Боюсь, у меня плохие новости. Звонила Мария Гавила. Она пыталась найти тебя со вчерашнего дня, но не смогла и поэтому позвонила мне.
Мария Гавила? Какого хрена? Я знаю, что они с мамой продолжали общаться все эти годы, но до сих пор странно слышать ее имя.
– Угу, – говорю я равнодушно. По крайней мере, понятно, что плохие новости не касаются мамы или Индии, и волна страха, которая поднялась во мне от звука ее слез, начинает отступать.
Теперь, когда я села, у меня кружится голова, меня подташнивает и во рту как будто пустыня. Слишком много таких пробуждений, Камилла. Тебе нужно остепениться, взять себя в руки. Вчера была только выпивка? Я знаю, что все началось с коктейлей на травяном ликере в закрытом баре в Шордиче, а это всегда фиговое начало. Никакой еды. Совершенно точно никакой еды. Так что определенно были наркотики, иначе я бы в какой-то момент проголодалась. Вот почему ты толстеешь от выпивки даже больше, чем от содержащихся непосредственно в ней калорий. Не хочу оставаться здесь. Я хочу волшебным образом оказаться дома.
– Что ей нужно?
– Милли, я не знаю, как сказать это, поэтому просто скажу. Это твой отец. Боюсь, он умер позапрошлой ночью.
Глухой стук раздается где-то у меня в груди.
– О, – отвечаю я. Не знаю, как я должна себя чувствовать, но прямо сейчас я не испытываю ничего, кроме жутковатого любопытства. Вот, значит, каково это, когда умирает твой отец, думаю я. Просто никак.
Через телефонную трубку я чувствую, что мама ждет ответа. Но я не имею понятия, что ей сказать. Они были в разводе почти двадцать лет, так что не думаю, что она ожидает соболезнований. Вместо этого я спрашиваю:
– Индия в курсе? – Мой голос звучит неестественно глухо и как будто издалека.
– Нет, я позвоню ей следующей, – говорит она.
– Что случилось?
– Я не знаю всех деталей. – И по ее тону понятно, что она врет. Моя мать всегда была никудышной лгуньей. Она вечно прочищает горло, как будто ложь там застряла и нужно помочь ей выбраться. – Он был в отеле. В «Дорчестере». Они что, отказались от лондонского дома или типа того? Я знала, что они уехали в Девон, но он так много времени проводил в Лондоне… Так или иначе, он был именно в отеле. Очевидно, тело перевезли в Челси или Вестминстер. Очень похоже на ночной сердечный приступ. Горничная нашла его вчера утром.
В моей сумке есть бутылка воды. Я делаю глоток и даю себе несколько секунд на размышление. Пялюсь в стену и пытаюсь понять, что я должна делать. Неплохо было бы сейчас закурить, но если это и правда съемная квартира, датчики дыма заорут почти мгновенно. Шону Джексону, отсутствовавшему в моей жизни отцу, больше не пригодятся ни его знаменитое обаяние, ни костюмы с Сэвил-Роу.
– Дорогая?
– Прости, – отвечаю я и следом: – Черт.
– Знаю, это шок, – говорит она.
Я издаю неясное «угу».
– Ты можешь позвонить Марии. Она сказала, что будет в офисе весь день. Впереди вскрытие и расследование, потому что он был один. Или, по крайней мере… – И она резко замолкает. Она явно передумала заканчивать предложение так, как собиралась изначально. – Как бы то ни было, свидетелей нет, и, очевидно, порядок действий будет именно таким. Ты должна ей позвонить. Боюсь, тебе придется опознать тело.
Я резко выпрямляюсь.
– Нет!
– М-м-м, – говорит она.
– Почему я?
– Кто-то должен это сделать, Милли. И я думаю… Может, Мария или Роберт могли бы. Я не знаю. Это обязательно должен быть член семьи? Возможно. Уверена, Мария уже все выяснила. У нее талант находить информацию за считаные секунды.
– Но почему… почему она не может это сделать?
Даже сейчас я не могу произнести ее имя вслух. Не при маме. Даже спустя все эти годы упоминание всех следующих жен равносильно пощечине.
– Дорогая, – говорит она, явно не испытывая подобной неловкости, – Симона с маленьким ребенком в Девоне, думаю, она в шоке. Роберт уже едет туда, а Мария выезжает вечером. Ты же не хочешь, чтобы она тащилась в лондонский морг смотреть на своего мертвого мужа на столе патологоанатома?
Нет, думаю я. Разумеется, будет лучше, если на отца, лежащего на столе патологоанатома, посмотрю я. Симона – взрослый человек. Она сама решила выйти за него замуж. Она более взрослая, чем я. Я даже не могу представить себя настолько взрослой, чтобы выйти замуж, не говоря уже о детях.
– Нет, – неохотно говорю я, потому что так принято говорить. В моей семье этикет играет важную роль. Как минимум внешняя его сторона, общепринятая, та, которую видно людям. – Но я не знаю, что нужно делать.
– Думаю, Мария тебе расскажет, – говорит мама. – Возможно, ее ассистент в данный момент выясняет все детали. Хорошо, что она у нас есть. Она и все ресурсы империи Гавила.
– Окей, – говорю я.
– Прости, дорогая, мне нужно позвонить Индии. С тобой все будет в порядке? – спрашивает она.
– Конечно, – говорю я, хоть и не уверена, что это правда.
– Я позвоню позже, проверю, как ты.
– Окей.
– И еще, дорогая.
– Да?
– Я люблю тебя. Очень.
– Я знаю, – на автомате отвечаю я. – Я тоже тебя люблю.
Я кладу трубку и убираю телефон обратно в сумку. Мой спутник, воспользовавшись моментом, сдвигает подушку и смотрит на меня одним глазом. Точно, теперь я вспомнила. И не только благодаря выпитой воде; похоже, новости, которые сообщила моя мать, имели более шокирующий эффект, чем я думала. Темные волосы, борода, как у Иисуса, и нежная смуглая кожа. Том. Работает в галерее около клуба в Шордиче, куда я вчера ввалилась на закрытое мероприятие. Живет в Кентиш-Тауне. Черт, я в Кентиш-Тауне. По пути домой – миллион остановок на метро. Вот бы у меня был телепорт. Почему никто не поторопится и не изобретет его уже, господи?!
– Все в порядке? – спрашивает Том. Наверное, он надеется на утренний секс, раз я все еще тут.
– Да. Мой отец умер, – говорю я бодро.
Он смотрит на меня с открытым ртом, и я вижу огоньки паники в его глазах. Он понятия не имеет, что сделать и что сказать. Судя по моему тону, он даже не уверен, что это не какой-то сумасшедший розыгрыш. Не самая лучшая ситуация, когда ты в постели с голой незнакомкой. И все же. Из этого выйдет отличная история, когда ты справишься со страхом, думаю я. Не парься.
– Господи, – выдавливает он. – Сожалею. Ты в порядке?
– Конечно, – отвечаю я. – Он был мудаком. Я не видела его много лет.