Отвернув чуть в сторону лицо, и едва заметно прикрыв усталые глаза тяжёлыми, набрякшими веками, Валевский слушал конфидента, едва заметно покачивая начищенным до нестерпимого блеска носком ботинка. Человек, скверно знакомый с министром иностранных дел Французской Империи, посчитал бы это за равнодушие, и жестоко ошибся! В те моменты, когда полное лицо непризнанного бастарда Наполеона принимает сонное, равнодушное выражение, в его голове происходят самые активные процессы.
Опытный чиновник и дипломат, не понаслышке знающий о нравах Русского Двора, он как никто постиг науку лицемерия, и отыграть, притом отменно, без единой нотки фальши, может любую роль. Если он посчитал нужным не тратить ресурсы мозга на то, чтобы удерживать на лице хотя бы привычную, ничего не значащую приятную улыбку, значит, информация, которую он слушает, крайне важна.
Сидящий напротив неприметный, весь какой-то усреднённый чиновник, невеликий чин которого не отражает его реального влияния в МИДе Франции, спокойно и методично, несколько сухо, но очень наглядно рассказывает о положении дел в русском стане. Речь у него поставленная, грамотная, с отменно выверенными лаконичными формулировками, выдающая не только немалый интеллект и эрудицию, но и привычку к чтению лекций, и как бы не к университетской кафедре.
Закончив говорить, он, не вставая с кресла, поклонился едва заметно, и замолчал. На какое-то время в просторном кабинете воцарилась тишина, которую с полным на то правом можно назвать оглушительной.
Звуки, доносящиеся с улицы, эту тишину не нарушают, а существуют как бы отдельно, в некоем параллельном мире. Не нарушает её и бестолковая весенняя муха, с жужжанием бьющаяся в стекло распахнутого настежь окна. Глядя на эту муху, можно было бы сочинить неплохие аллегории и провести параллели между насекомым, бьющимся о стекло в распахнутом окне, и людьми, но иногда муха, это просто муха.
Валевский, переменив позу и закинув ногу на ногу, усмехнулся саркастически, пробормотав себе под нос несколько слов на польском. Сказано это было, впрочем, достаточно тихо и явно не предназначалось для чужих ушей, так что чиновник если и расслышал что-то, не подал никакого вида.
– Интриги Русского Двора настолько далеки от понимания патриотизма, настолько мелочны и не отвечают интересам Государства, что нам, французам, да и, пожалуй, всей Европе, следует всеми силами поддерживать в России этот чудовищный в своей феодальной архаичности механизм, – негромко, но очень веско сказал министр.
– Нессельроде, – продолжил он, едва заметно сморщив нос при упоминании этого имени, – преследующий чьи угодно, но только не русские интересы, ревнивый к чужой славе и чужому влиянию, даже если это его собственный подчинённый. Спешка, с которой канцлер отстранил от переговоров Горчакова, и его готовность поступиться интересами России ради собственных интриг, не поражающих воображение своей масштабностью, заставляет удивляться всеядности русских императоров, готовых довольствоваться третьесортными подчинёнными, лишь бы только никто не превосходил их умом и талантом.
Конфидент едва заметно склонил голову, соглашаясь с патроном. Если не вдаваться в частности, не приглядываться к деталям, а рассматривать эпическое полотно России целиком – так, чтобы полностью охватить его взглядом, то именно таким образом и обстоят дела в этой варварской стране.
Российская Империи, по его мнению, состоит из широких мазков коррупции, родственных связей, жестокости власть имущих и обыденной грубости нижестоящих, находящихся в совершенно скотском состоянии. На этом фоне, не всегда гармонично, виднеются, если приглядеться, редкие и даже какие-то неуместные миниатюры аллегорического Просвещения, Любви и Добра…
… добрая половина которых, если всмотреться получше, скрывает под тогами и хитонами сапоги со шпорами, а то и жандармские эполеты.
– Россия, – изрёк Валевский, усмехнувшись недобро, – иногда выигрывает войны, устилая дорогу к Победе трупами своих солдат, но с такими правителями, даже выигрывая войну, они всегда будут проигрывать мир!
– А что фон Зеебах[10]? – отвлёкшись от патетики, поинтересовался Валевский совершенно обыденным тоном. Конфидент, впрочем, нисколько не удивился, привыкнув, что патрон иногда оттачивает на нём свои выступления.
– Прислушивается, – ответил чиновник, тонко улыбнувшись на короткий миг. Министр удовлетворённо прикрыл глаза и улыбнулся в ответ, показывая своё расположение.
– Нессельроде по-прежнему болтлив, – добавил конфидент, явно имея в виду нечто большее, нежели мог понять человек непосвящённый.
– Это хорошо для нас, – серьёзно сказал министр, – очень хорошо…
Объясняться им не требуется, позиция российского канцлера, и без того очень сомнительная на этих переговорах, стала ещё более странной после того осенью 1855 года информация о неофициальных переговорах между Францией и Россией попала к австрийцам. Нессельроде тогда очень возмущался «австрийскому коварству», но люди мало-мальски осведомлённые знали, что информация об этом попала к австрийцам через саксонского министра Бейста или от самого канцлера. Впрочем, учитывая родственные связи, разница невелика…
Нессельроде, несмотря на все свои негодующие возгласы о «австрийском коварстве», питает к Двуединой Империи самые тёплые чувства, и всё ещё надеется на воскрешение былого союза России с Австрией. Возможно, раскрывая информацию о переговорах России и Франции, он надеялся припугнуть Австрию…
… но в итоге Эстергази, австрийский посол в Петербурге, вручил ультиматум, согласно которому положение России на мирных переговорах ухудшилось кратно!
Ошибка? Может быть… Но такие ошибки непростительны канцлеру огромной Империи, а с учётом его нежных отношений к Австрии и некоторым осколкам Священной Римской Империи, и подавно!
Ранее речь шла о «нейтрализации» Чёрного моря, отказе России от исключительного протектората над Молдавией и Валахией, свободе плавания по Дунаю (что соединялось с потерей части Бессарабии), и наконец, о согласии России на коллективное покровительство всех великих держав живущих в Османской Империи христианам.
Многие десятки лет Россия объявляла себя единственной защитницей Веры, вмешиваясь в христианские дела самым неуклюжим образом и не допуская никого более в эту кухню. От сего сомнительного посредничества вреда бывало подчас куда как больше, чем пользы – если, разумеется, рассуждать с позиции османских христиан, которых раз за разом использовали в политических играх, как мелкую разменную монету. Ну а у Дома Романовых по этому вопросу своё собственное мнение, несомненно, единственно верное.
А сейчас, посредством Австрии, к договору добавился пятый пункт, крайне неопределённый и именно потому угрожающий. Он, если его принять, даёт возможность Державам Победительницам возбуждать всё новые и новые условия во время мирных переговоров, предъявляя новые претензии «в интересах прочности мира».
Всё это – благодаря канцлеру! Но – это не предательство…
… это другое. Понимать надо!
Ну а раз канцлер огромной Империи не считает за грех использовать эту самую Империи в собственных интересах, с лёгкостью необыкновенной уничтожая результаты усилий тысяч и тысяч людей, ещё больше обессмысливая героику Севастополя, то что же говорить о простых смертных?!
Поэтому к информации о том, что в русском стане у Франции много осведомителей, Валевский отнёсся спокойно, лишь пренебрежительно покривив губы. Не ново…
С русской делегацией приехало необыкновенное количество самого странного народа, не имеющего, в действительности, никакого отношения к будущему мирному Договору.
Одни приехали в Париж за «причастностью», за неизбежными в таких случаях наградами и повышениями, «моментами» и полезными знакомствами.
Другие – хлопотать за свои европейские активы, за пришедшие в упадок дела, за…
… и всё они, разумеется, восстанавливают старые связи, знакомятся, общаются, вращаются в кругах разной степени светскости, и… сплетничают.
Какая вербовка, упаси Бог! Обычные в светской среде приятные знакомства, беседы, отдающие приятным послевкусием, да обещания порекомендовать, похлопотать…
Большинство и в самом деле не понимает, а меньшинство…
… ну если уж сам канцлер преследует здесь свои интересы, а не Государства Российского, то он-то что может поделать?!
Канцлер, министры, Великие Князья…
Ну и разумеется, массовка, не преследующая никаких интересов, а только лишь соскучившаяся по Парижу, Франции и Европе! Массовка, спешащая тратить деньги, зарабатываемые в России и не ими – здесь!
– А-а! – известие о дуэли новые друзья Ёжи встретили взрывом восторга.
Матеуш, закутавшись в дырявый плед, как в сенаторскую тогу, заскакал, как безумный. Во время этих скачек иногда показывается нижнее бельё, изрядно застиранное, и, кажется, не очень свежее. С ноги слетела домашняя туфля, но он, нисколько не смущаясь, продолжил свою вакхическую пляску, сбросив и вторую, вольно попирая босыми ногами грязную улицу возле дома.
– Дуэль! – срывая голос, орёт Бартош Камински, выглядящий несколько более прилично, – Дуэль! С московитами! В первый день! Первый день в Париже, и дуэль! Вот она, Польша, и кто после этого скажет, что её не будет от моря до моря! Польша жива, пока живы польские патриоты, а польская идея – бессмертна!
Якуб, срывая голос, раз за разом поясняет зевакам, столпившимся возле входа, суть происходящего. Объяснения его излишне эмоциональны и сумбурны, а новые зрители своими вопросами сбивают всех с толку, отчего речь Шимански похожа на изъезженную пластинку, которую, с какого места ты её не проигрывай, невозможно слушать из-за шумов и треска.
Несколько минут спустя они угомонились, и поляки потащили Ежи к себе наверх. Вслед за ними, не спрашивая разрешения, на правах ближайших соседей и приятелей по Сорбонне, поднялись и все остальные нестройной, гудящей, переговаривающей и перешучивающейся толпой.
Живут, или можно сказать – обитают поляки в мансарде, достаточно большой, но поразительно несуразной, длинной и узкой, с многочисленными скосами в самых неожиданных местах, потёками влаги на потолке и стенах, следами плесени и клопов, и мебелью, которую следовало бы не то что выкинуть, а скорее сжечь!
Запах – соответствующий. Снаружи дом, узкий и несуразный, слипшийся рахитичными кривыми боками с другими домами, пахнёт мочой, которую принято стыдливо называть кошачьей. Внутри – сыростью, всё той же мочой, хотя и в значительно меньшей степени, плесенью, мышами, табаком, да застарелыми остатками еды и кофе.
Впрочем, попаданец, до заселения в пансионат оббегавший с десяток адресов, уже знает, что это далеко не худший вариант! Худшие… нет, не стоит даже и вспоминать! Он, признаться, и не думал, что в таких условиях могут жить люди…
… в Европе.
В Петербурге все эти сырые, вонючие подвалы и трущобы, набитые людьми так, что и не вздохнуть полной грудью, казались неизбежными при царизме, при крепостничестве и несуразной экономике.
Но Европа?!
Впрочем, об этом он будет думать потом… а сейчас, пристроившись к подоконнику, он рассказывает историю вызова…
… и надо признать, это изрядное испытание для нервной системы!
Французы, а тем более парижане… и тем более ваганты и те, кто себя к таковым причисляет, это народ бесцеремонный настолько, что и представить сложно! К правилам этикета у них отношение собственническое, и если надо…
… а собравшимся, разумеется, надо!
От этого в мансарде стоит настоящий кошачий концерт, когда все друг друга перебивают, ссорятся, тут же мирятся или ругаются навсегда, то бишь, вернее всего, на пару часов, пока не забудется причина ссоры. Добавить сюда же энергию юности, когда не сидится на месте, табак, чёрт те откуда взявшийся алкоголь, и… да, голова у попаданца, не привыкшего к подобному стилю общения, разболелась сразу!
– Я девятнадцать раз дрался на дуэли! – орёт какой-то коренастый коротышка с багровым лицом, размахивая бутылкой и наседая на Якуба, – Девятнадцать! Кому, как не мне…
– Московиты в который уже раз получили трёпку и уползли в свои болота! – с дурным смехом повествует так и не одевшийся Матеуш, которому, признаться, одеяние римлянина идёт необыкновенно, – А теперь вот назад приползли, потому что чуют, курва их мать, где настоящая жизнь! Они у себя ничего сами не могут построить, ни-че-го!
– Вот хоть в Петербурге, а хоть в любом губернском городе Московии пройди, выбери самое красивое здание, да спроси, кто его строил, – с азартом наседает он на Ежи, – и всяк тебе скажет, что это был француз, или немец, или итальянец, или швейцарец, но, курва их мать, не московит!
– Сами они, что ни берутся строить, – влез в разговор Бартош, – так либо церковь выходит, либо барак для рабов!
– … и что с того?! – запальчиво и очень громко восклицает кто-то. А попаданец, вертя головой, пытается ухватить всё происходящее в комнате разом, а главное – понять, так что же, чёрт подери, с дуэлью делать?!
У него, за неимением других знакомых в Париже, нет, собственно, и вариантов с секундантами…
А пока из обрывков разговоров он понял только, что москали – курвы, дуэль во Франции – обыденное явление, и что гигиена у парижан, по крайней мере, безденежных, не в большой чести.
– … вот сейчас и решим! – услышал он, и сперва не придал этому значения, но…
– Дуэль, дуэль! – завопили ваганты, и Ежи вместе со всеми выдавило из комнаты.
Спускаясь по лестнице и стараясь не упасть, он не сразу сообразил, что дуэлировать тащат не его, а происходит, чёрт подери, дуэль за право представлять его на дуэли! Звучало это несколько бредово…
… но нет.
– Пан Вуйчек, – неловко обратился он к Матеушу, – мне не хотелось бы…
– Да не берите в голову, пан Ковальски! – поляк понял его по своему, – У нас так постоянно!
Ни черта не поняв, попаданец решил за лучшее замолчать и наблюдать. События тем временем разворачиваются самые карнавальные, решительно невозможные в России!
Один из вагантов сбегал куда-то одолжить дуэльные шпаги, и из обрывков фраз Ежи понял, что вроде бы (но это не точно!) их можно взять, чёрт подери, в аренду! Вместе со шпагами он притащил ещё целую толпу, а дуэлировать, чтобы не тратить время, решили здесь же…
«– Бред, – остро, как никогда, чувствуя себя русским и даже московитом, подумал Ванька, – ну бред же»
Но нет, это не фантасмагория, и, опять из обмолвок, он понял, что во Франции дуэли так часты и привычны, что люди, которые дрались на них десятки раз, никакого удивления не вызывают! Дерутся, как правило, не насмерть, но бывает всякое…
А ещё – дерутся решительно все, и представители третьего сословия как бы не больше, чем дворяне! Ну а ваганты, кажется, дерутся по любому, даже самому нелепому поводу, полагая это за некое молодчество. Ну и да… бывает, что и погибают, и нередко…
… но власти относятся этому удивительно лояльно!
Драться решили здесь же, на улице, под светом единственного фонаря, расположенного неподалёку, потому что зачем далеко ходить?!
– Нам ещё пить, – озвучил всеобщее мнение один из юношей, и все согласно загалдели.
Расступились, очистив довольно внушительную площадь, и дуэлянты, скинувшие с себя верхнее платье, приготовились. Попаданец сглотнул… крови и смерти он не боится, но люди сейчас будут драться…
… из-за него?
Распорядитель дуэли, в роли которого выступает Матеуш Вуйчик, достаточно дежурно предложил дуэлянтам примириться, но те отказались, заявив, что примирение невозможно. Они встали в позиции, и, по сигналу Вуйчика, начали фехтовать.
Первым сделал выпад красномордый коротышка…
– Пан Матеуш, а как его, собственно, зовут, – тихонечко поинтересовался Ежи.
– Да-а! – заорали ваганты, увидев удачный приём, и коротышка до поры так и остался безымянным, пока из реплик зрителей не стало ясно, что зовут его Жером.
Уровень дуэлянтов попаданец оценил как достаточно высокий, впрочем, учитывая популярность дуэлей во Франции, а тем более среди вагантов, шляхетность Якуба и гасконское происхождение коротышки Жерома, оно и не удивительно!
Долго, впрочем, поединок не продлился – оба адепта несколько пренебрегали защитой, сделав ставку на атаку, что, как понял Ежи, что-то вроде правил хорошего тона у вагантов в поединке с товарищами.
– Ерунда, – сообщил Жером, отдав шпагу и слизывая языком набухающую красную каплю на запястье, – через неделю только шрам останется!
– На какой-то дряни поскользнулся, – расстроено сказал он, меняя тему, – а так бы…
Разговор наконец перешёл к дуэлям, и получасом позже Якуб, весьма довольный своей миссией, пошёл договариваться о деталях…
… а Ежи было предложено заночевать у друзей, поскольку, согласно дуэльным правилам, видеться со своими противниками до поединка считается дурным тоном.
Об этом он, естественно, знает, да и не может не знать, поскольку обучение фехтованию включает не только собственно приёмы, но и Большой и Малый Салюты[11], дуэльный кодекс и многое другое. Но ранее это было знание абстрактное, заранее, загодя казавшее устаревшим, неприменимым в обыденной жизни…
– Да здесь и заночуешь! – решил за него Матеуш, – У нас часто друзья ночуют, иногда чуть ли не дюжина набирается!
– Ну, дюжина, это тесновато, хотя и бывает, – вмешался Камински, – но трое-четверо без стеснения остаться могут! Вот…
Он широким жестом обвёл мансарду, и все эти неудобные выступы оказались, внезапно, едва ли не преимуществом снимаемого помещения, потому что они могут обеспечить не то чтобы приватность, но некое его подобие…
– … мы когда девок приводим сюда, друг дружку не стесняем, – лихо подкрутив усы, добавил он.
Чувствуя себя неловко, Ежи покивал, без особого воодушевления поглядывая на видавшие виды тюфяки и тряпьё, долженствующее заменять постельное бельё. Нет, он ночевал и в куда как более худших условиях, но…
– Благодарю вас, друзья, – ответил он, пытаясь вложить в слова как можно больше тепла. Потому что…
… а что ему ещё остаётся делать?!
– Да! – спохватился внезапно Жером, – Друг, ты как, шпагу в руках держать привычен?
Уверения Ежи, что и со шпагой, и с саблей, и с тесаком он вполне дружен, не подействовали, и ваганты, разгорячённые вином и дуэлями, насели на него.
– Да какие там защитные колпачки! – отмахнулся от него Жером, вручая шпагу и вытаскивая его на средину комнаты, пока остальные спешно сгрудились у стен, чтобы не мешать им, – Блажь это всё!
Попаданец нервно дёрнул плечом, но спорить не стал – он уже уяснил, что у французов, по крайней мере, значительной их части, весьма своеобразное отношение к дуэлям. Схватываются на шпагах или стреляются здесь по любому поводу, а чаще – без!
Писатель вызывает критика, художник – торговца картинами, лавочник конкурента, а клерк – коллегу по работе, а то и начальника!
Задиристый национальный характер, наложенный на лояльное отношение властей к дуэлям, превратился в привычку к оружию, к опасности, и, в значительной степени, к пренебрежению ею.
Обратная сторона сего явления – презрение к тем, кто не готов стоять под прицелом, не готов, пусть даже в теории, убивать и быть убитым. Неумение, а тем паче, нежелание брать в руки оружие, значительно осложняет жизнь французского обывателя. Да и что говорить, если, по словам вагантов, дуэлируют порой даже священники, а вызов на дуэль может последовать и от ученика учителю!
Поверить в это сложно… но с другой стороны, вздумай он рассказывать им о нравах и обычаях века двадцать первого, кто бы ему поверил?! Нет… ну бред же, бред! Верно?
Начали, естественно, с Салюта, вызвавшего бурную реакцию собравшихся, мнящих себя, без исключения, знатоками фехтования.
Вопреки подспудным опасениям Ежи, Жером именно проверял его уровень фехтования, а не бравировал дурной лихостью. Салют, потом осторожные выпады, связки…
– Пойдёт, – постановил он через несколько минут, – Слишком академично, как по мне, но уровень, пожалуй, повыше, чем у меня.
– А я бы вот один момент поправил, – вмешался бургундец Эжен, несколько разгорячённый вином и разговором, но вполне доброжелательный и терпеливый.
– Ты, Жорж, ногу во время выпада вот так ставишь… – он показал, притопнув для наглядности, – и в зале это верно. Но на траве нога может заскользить, и я бы…
– Верно! – подхватил Матеуш, – Ты, Ежи, слушай Эжена, он в войну до су-лейтенанта дослужился!
– Ого! – громко отозвался попаданец, пряча за возгласом нервозность, – Серьёзно!
– А то! – подкрутил ус Эжен, – Я, признаться, не самый лучший фехтовальщик, есть среди присутствующих и получше меня, но именно что боевой опыт у меня, пожалуй, побольше, чем у прочих!
– Ну это ты загнул! – парировал его долговязый эльзасец, и начался спор о том, кто и как воевал…
… а Ванька изо всех сил держался, только сейчас поняв, что ещё полгода назад, он, быть может, выцеливал одного из них, приложив приклад штуцера к плечу, или сходился в рукопашной.
Только в Крыму, как выяснилось, воевало трое…
«– Интересно, – мелькнула непрошенная мысль, – это у французов такой высокий уровень патриотизма, или мне повезло?»
Мелькнула, и ушла… оставив взамен отстранённое спокойствие.
А пока эти славные парни, ещё недавно убивавшие русских, показывают ему разного рода ухватки, могущие быть полезные на дуэли или в бою.
– Так-то, брат! – хлопнул его по плечу довольный Эжен.
«– Брат» – мысленно повторил попаданец…
… впрочем, он подумает об этом потом.
Якуб, вернувшись, был засыпан сотнями вопросами, и, державшийся сперва очень важно и степенно, как и полагается шляхтичу в столь важной роли, быстро оттаял. Не прошло и пары минут, как он весьма живо, в лучших традициях миманса, начал представлять вызов на дуэль, гротескные физиономии московитов, лицо присутствовавшей при этом мадам Шерин и её постояльцев.
Что-то царапнуло попаданца, какая-то неправильность во всём этом…
– Вот так вот, брат! – хлопнул его по плечу Матеуш, – Вот она, Польша! И веселиться умеем, и драться!
Приобняв нового брата, он потащил его к компании, что-то по шмелиному гудя на ухо с высоты своего роста, весьма немаленького даже по меркам двадцать первого века. Окружённый весёлыми вагантами с их шутками, порой очень острыми и забавными, попаданец быстро забыл, что хотел поставить в памяти условную галочку и отдался веселью.
– В генгет! – прерывая шум, закричал Якуб, – Я угощаю!
Все вразнобой загомонили и потянулись за ним пчелиным роем, и уже чуть позже, на ночной улице, Ежи понял, что это что-то вроде традиции, по крайней мере, у вагантов. Секундант берёт на себя не только собственно дуэль, но и все хлопоты, ограждая будущего дуэлянта от любых проблем.
– … под процент одолжил, как всегда, – царапнули слух слова одного из студентов.
Ежи, услышав это, хмыкнул задумчиво, переведя взгляд на беззаботного Якуба. Поляк, несмотря на всю шляхетность, даже не полунищий, а откровенно нищий!
И хотя это его, и только его дело, но… внушает. Недавняя ситуация, когда попаданец платил за всех в кафе, теперь не то чтобы полностью переосмыслилась, но выглядит несколько иначе. Это не умение жить на халяву, но, судя по всему, часть неких негласных правил, с чётко очерченными границами, переступая которые недавний, казалось бы, иждивенец, показывает другую сторону своей натуры.
Разговоры о дуэли несколько смущают попаданца, и он негромко поинтересовался у Матеуша, а не будет ли чего…
– Сразу видно, что ты из России приехал! – фыркнул он, – С чего бы? Это там даже дворянина могут за дуэль на каторгу упечь, от чего там ни понятий чести, ни…
Он махнул рукой, и, не найдя подходящих слов, сплюнул на мостовую.
– О чём разговор, братья? – поинтересовался долговязый бургундец Эжен, выйдя из темноты.
– О русских, – хмуря брови, мрачно отозвался Матеуш.
– А, эти… – и разговор перешёл на Россию, недавнюю войну и мирные переговоры, проходящие сейчас в Париже.
В генгет ввалилась уже не компания задир, а едва ли не члены Государственного Совета, ну или как минимум уважаемые журналисты, регулярно освещающие политические события в стране и в мире. Апломба, по крайней мере, у каждого оратора ничуть не меньше!
К русским солдатам, как к противникам, отношение вполне уважительное, хотя и не без оттенка пренебрежения.
– Они храбры, – пояснил свою позицию один из вагантов, – но это храбрость низменная, понимаешь?
– Не вполне, – осторожно отозвался попаданец, сжимая, раз уж не может кулаки, пальцы ног, и стараясь держать лицо спокойным.
– М-м… понимаешь, храбрость русских не по велению души, не от взвешенного патриотизма, а от страха перед наказанием, и, пожалуй, ещё и потому, что русские солдаты, живущие в совершенно скотских условиях, не очень-то и ценят такую жизнь.
Ванька мог бы многое возразить…
… но Ежи не стал. А французы, решив, что ему, как поляку и несомненному ненавистнику не только Московии, но и русских вообще, будут интересны нелицеприятные, подчас очень спорные и откровенно завиральные факты и мнения о стране, начали настоящую спам-атаку.
Попаданцу пришлось напоминать себе, что он, чёрт возьми, поляк! Польша от можа до можа…
… и в какой-то момент поймал себя на том, что согласно кивает рассказу о неполноценности русских, как нации, находя его вполне убедительным. Вжился…
– Месье, не будете ли вы так любезны… – один из вагантов просит компанию за соседним столом пересесть, и, поскольку просит он вежливо, те пересаживаются. Да и что ж не пересесть? Сегодня тебя попросили, завтра ты… и два десятка студентов, как дополнительный аргумент к просьбе.
– Да, русские… – Матеуш, приобняв Ежи, снова загудел что-то русофобское, мешая факты с домыслами, личными воспоминаниями и почему-то – религией.
– … а я говорю – логистика, логистика, и ещё раз логистика! – один из соседей, стуча кулаком по столу, доказывает что-то своё, говоря, кажется, о снабжении войск в Крыму.
– Логистика и медицина! – не тушуется оппонент, выпячивая тощую грудь и задирая куда-то вверх маленький скошенный подбородок, который никак не спасает редкая юношеская бородка, – Если бы не Флери…
Они дружно ругают Флери, кто бы это ни был, пьют…
– Кофе моему другу! – щёлкает пальцами Бартош, – Гарсон! Кофе, и…
Он находит взглядом Ежи, дружески тому улыбается, и начинает объяснять официанту, что у его друга завтра дуэль, и ему следует быть с утра в хорошей форме, а потому…
Ни официант, ни присутствующие ничему не удивляются – эка невидаль, дуэль! Принеся кофе, официант, подкручивая усы, сообщает, что он и сам вполне недурной фехтовальщик и стрелок, и…
… Ваньку снова триггерит, потому что ну никак не вяжется вот этот вот официант (!), неоднократно дравшийся на дуэлях, и привычное ему по России, лакейское…
Ночью, а можно даже сказать – под утро следующего дня, ворочаясь на тюфяке, он никак не мог заснуть, переполненный мыслями и впечатлениями. Дуэль нисколечко не страшит его…
… ну может быть, немного нервирует, но это ведь естественно, верно?!
Нет, если бы пришлось стреляться, он бы, пожалуй, нервничал несколько больше – здесь есть элемент случайности, и немалый. Но шпаги?! Право слово… он видел, как Давыдов двигается, и понимает, что бояться решительно нечего.
Каким он был фехтовальщиком в молодости, Бог весть, хотя вряд ли хорошим. Но уже давно он если и держит в руках клинок, то от случая к случаю, и вернее всего, снимая в подпитии висящий на ковре клинок, да показывая гостям былое, а вернее, небывалое молодчество.
А вот мысли… и хуже того – эмоции, не дают заснуть, и не дают, чёрт подери, додумать хоть одну мысль до конца! Право слово, какая-то дурацкая чехарда! И ведь мелькало, кажется, что-то важное…
Добравшись до окраины Парижа на конке, взяли, после шумного и весёлого торга два наёмных экипажа, набившись туда совершенно невообразимо, и происходящее разом стало отдавать какой-то цыганщиной. Это, впрочем, нимало не смущало ни вагантов, ни кучера, выторговавшего за такой перегруз дополнительные сантимы.
Ехали весело, толкаясь, хохоча, переругиваясь друг с другом, с кучерами и пассажирами встреченных экипажей. Комментировали всё встреченное, часто невпопад, сбиваясь с природных красот на архитектуру, на обсуждение людей, и перебивая друг друга самым нещадным образом. Выходило, как ни странно, не только весело, но и, некоторым образом, органично.
– Эгей, красотка! – орёт Эжен, перегнувшись через товарища, – Бросай своего муженька, пересаживайся к нам! Не обидим!
– Никто не обидит! – добавляет кто-то из компании под взрыв хохота, – Каждый по несколько раз не обидит!
«Красотка», дама очень средних лет, с несколько расплывшимся лицом и неправдоподобными выпуклостями в передней части корсета, делала вид, что отчаянно фраппирована, но явно была польщена таким вниманием. Её супруг, немолодой осанистый господин, старше её лет на десять, слушая это, улыбался саркастически, даже не думая оскорбляться. Весь его вид говорил, что он, пожалуй, и не против подобного развития событий, да только, увы, увядшими прелестями супруги приходится заниматься ему единолично!
– … приедем когда, ты никого особо не слушай, а сразу позицию занимай! – орёт в самое ухо Якуб, – Место хорошее, я там трижды дрался! Хитро так – можно встать, чтобы вроде и солнце не за спиной, но если противника вправо вести, там в ветвях проём, ему сразу по глазам солнечным светом…
Кивая, Ежи не забывает смотреть по сторонам, слушая разом всех. Франция, Париж, Булонский лес, дуэль…
… его не то чтобы оглушило, но, пожалуй, слегка придавило чередой событий, прошедших за самое короткое время. Вчера в это время он ещё плыл на судне по Сене, а сейчас едет на первую в своей жизни дуэль!
– О! Не приехали ещё, – соскочив с экипажа, радостно констатировал Якуб, и потащил Ежи, показывать ему предстоящее место дуэли, со всеми его особенностями. Насколько это сочетается с дуэльным кодексом, попаданец особо не задумывается – если что, вот, полтора десятка человек рядом, и если они не считают это нарушение, то не будет считать и он.
– Постой пока дружок, – фамильярно обратился кто-то из вагантов к ближайшему кучеру, – нам ещё назад ехать!
Кучер, что один, что второй, и не против, потому как, кроме платы за ожидание, то бишь аллегорического хлеба, будут ещё и зрелища, во всей их гладиаторской первородности! Что ж не подождать, на таких-то условиях?!
Русские приехали минут через пятнадцать, и к этому времени Ежи исходил поляну под большим дубом вдоль и поперёк, прощупав ногами каждую ямку, каждый выступающий корень и упавшую ветку. Ещё чуть, и он, наверное, смог бы нарисовать всё это по памяти, в мельчайших деталях!
Приехали русские не одни, с ними, не то товарищи, не то, вернее, просто земляки, ещё семеро, из которых двое в офицерских вицмундирах, при наградах, держащиеся чрезвычайно деревянно. Ситуация для них со всех сторон непростая, как ты не крути…
При виде их попаданца ненадолго коротнуло, потому что с одной стороны – свои…
… так, по крайней мере, положено считать! Не его время, не его страна, но, внезапно, свои!
С другой же стороны…
… а чего хорошего он видел в России от офицеров? Только то, что не все из них откровенная сволочь по отношению к солдатам? Некоторые не сволочи, да… а просто мудаки.
Ведь даже если отбросить скотское, привычное отношение к солдатам, которых забивают насмерть, выставляют на бруствер, обворовывают, оставляют гнить заживо в госпиталях, сдают в аренду на работы и используют, как собственных крепостных…
… то как быть с тем, что эти же люди пушками подавляют крестьянские даже не бунты, а просто – выступления?
Безоружную толпу, иногда просто шествующую с иконами и вполне невинным прошением – картечью, а выживших потом судят военно-полевым судами, а чаще обходятся и без. И вот этих-то людей считать своими? Вот уж нет?
Но…
… Крым!
Но…
… воюют-то, едва ли не по большей части, с собственным народом! А если считать Кавказ, Польшу и Среднюю Азию неотъемлемой частью Империи, то выходит, они скорее каратели?! Ну, пусть внутренние войска…
Но…
– Господа, – поприветствовал он их кивком, и, не обращая ни них более никакого внимания, отошёл, предоставив всё на откуп секундантам. О политике, этике, природе Государства, армии и прочем он подумает потом…
Отрешившись от всего происходящего, попаданец оставил ситуацию на откуп распорядителю дуэли и секундантам. Перекатившись несколько раз с пятки на носок, он, смущаясь неведомо чего, размял голеностоп, повращал руками, изображая мельницу, шеей, кистями рук, сделал несколько наклонов и махов ногами, и решил наконец, что готов, насколько вообще можно быть готовым к такой ситуации.
Вопрос о возможности примирения сторон скорее понял, нежели услышал, и отрицательно качнул головой.
– Нет, – сказал он уже вслух, с трудом разомкнув сухие тяжёлые губы, – примирение невозможно.
В паре десятков шагов яростно тряс головой Давыдов, корча свирепое лицо, так что осталось только кинуть жребий и выбрать шпагу. Отличались они, наверное, только степенью потёртости эфесов, вряд ли чем-то большим, так что за полётом монеты он следил вполне безучастно.
Не глядя, скинул сюртук кому-то на руки, оставшись в простой рубахе, отметив машинально и безучастно, что стоило бы, пожалуй, переодеться в чистое перед дуэлью, но вещи, в том числе и драгоценности, остались в пансионе мадам Шерин. Вчера не сообразили, а теперь чего уж…
Давыдов, яростно жестикулируя, и кажется, говоря что-то обидное…
… что, к слову, противоречит дуэльному кодексу более чем полностью… но плевать!
Противник, чуть запаздывая, скинул наконец сюртук, и, взяв шпагу, несколько раз чуть заметно согнул клинок, не отрывая взгляда от Ежи и снова корча при этом свирепую гримасу, раздувая ноздри. Всё – в лучших традициях скверного провинциального театра…
Рукоять шпаги доверчиво ткнулась в ладонь, и отстранённость, рассеянность ушли, как и не было. Поведя плечами, он едва заметно поиграл клинком, определяя вес и баланс, а потом очень чётко, как когда-то на тренировках, выдал Малый Салют и встал в позицию.
Отмашка…
… и Давыдов, странно притоптывая передней ногой, начал сближаться, вытянув перед собой руку с клинком.
Чуть согнув ноги и заложив левую руку за спину, Ежи двинулся навстречу, угрожая остриём противнику с левой позиции. Сейчас он даже не мигает, настолько сосредоточен на поединке.
Давыдов, снова притопнув ногой, попытался провести прямой укол, поразив вооружённую руку, но Ежи, едва заметно шевельнув кистью, отвёл чрезмерно сильный удар в сторону. Где-то в глубине сознания мелькнуло недоумение – приём такого рода вполне действенен, но выполняется только при большой точности управления шпагой, а не… так. Да и помимо точности, нужно, чтобы противник ошибся, отведя гарду в сторону от положения боевой позиции.
Чуть отступив, Давыдов несколько раз махнул клинком, и, снова притопнув, выставив шпагу, бросился вперёд, как бык на корриде, и делая сильнейший выпад клинком, целя куда-то в грудь попаданцу. Машинально, как когда-то на тренировках, Ежи провёл контратаку с уклонением влево-вниз…
… и клинок вошёл в тело противника аккурат в подреберье.
Всё так же не думая, на автомате, он выдернул клинок и отступил, готовясь защищаться. Но…
… нет.
Давыдов мёртв.