– Давайте, давайте! – палубный матрос, подпуская в высокий голос низкой хрипотцы, без нужды поторапливает щурящихся пассажиров, выбирающихся из едва освещённого душного трюма на залитую солнцем палубу, открытую всем ветрам, – Поторапливайтесь, тысяча чертей!
Матрос совсем ещё молод, отчаянно носат, ещё более отчаянно прыщав, физиономия его едва начала обрастать неровным разномастным волосом, и, наверное, своей грубостью он компенсирует неуверенность в себе и…
… но впрочем, плевать.
Выбравшись из затхлого, едва освещённого трюма на палубу, Ежи вдохнул портовый воздух полной грудью, и, чёрт подери, никогда ему так вкусно не дышалось! Не чтобы портовый воздух Руана наполнен изысканными ароматами, но после трюма, и так-то затхлого, да вдобавок, дополненного за время плаванья нотками рвоты, мочи, немытых тел и обкакавшихся детей, запахи порта такие вкусные, что куда там лесному санаторию в горах!
… и да, это ещё и запах свободы! Непонятно пока, как сложится дальнейшая жизнь, и сложится ли она во Франции, но здесь, чёрт подери, рабства нет, и это – уже ах какой весомый плюс…
– Поторапливайся, мамаша! – прыщавый юнец прицепил несколько скабрезностей выползшей из трюма некрасивой, рано увядшей молодухе, обвешанной детьми и узлами. Та, не зная языка, но понимая, что обращаются к ней, улыбнулась вопросительно и застенчиво, оказавшись неожиданно очень милой.
– Вот это шлюха! – громогласно восхитился юнец, привлекая внимание, – Поль, глянь…
И он, улыбаясь и глядя женщине в лицо, очень подробно объяснил ей – где, как и в каких позах он её драл, дерёт и будет драть.
Попаданец поморщился, но заступаться не стал – спасибо, учён.
Отвернувшись, он прошёл к трапу и спустился на раскачивающуюся землю, присоединившись к остальным мигрантам, столпившимся на пристани блеющей овечьей отарой в ожидании пастуха.
– Месье Георг, вы не знаете, нас здесь кормить будут? – путая русские, французские и немецкие слова, обратился к нему один из нервничающих финнов, немолодой хуторян, вляпавшийся в неприятности и решивший сбежать от них на чужбину.
– Та-а, херр Ежи, вы не могли бы ска-азать этим тостойным госпота-ам… – начал тянуть многодетный эстонец, обременённый болезненной блеклой женой, выводком ещё более блеклых дочерей и синдромом тревожности.
Ванька, то бишь Ежи, вздохнул, чертыхнувшись про себя. Во всей этой пёстрой трюмной компании свободный французский только лишь у него, да и то – с оговорками. Ещё двое могут, с немалым трудом продравшись через завалы и пропасти в памяти, построить громоздкое и несуразное лексическое построение, но не факт, что француз его поймёт! И уж совсем вряд ли эти знатоки поймут ответившего им француза…
– Господин Георг, вы должны… – протолкавшись к нему, с напором начала говорить немолодая женщина, матриарх многочисленного, очень шумного семейства невнятного этногенеза, и очень даже может быть, что еврейского.
Интересоваться… да не особо и хочется, тем более, любой интерес, это чуть большая эмоциональная близость, и опомниться не успеешь, как окажется внезапно, что ты всем – должен.
– Все на месте?! – истошно заорал подбежавший француз, – Мы с месье Моро не собираемся ждать!
Загалдели, кажется, все разом, но подошедший месье Моро, парижский буржуа средних лет, решивший под конец войны внести Свой Вклад в Победу, рявкнул, отдал приказ подчинённому ему месье Трюдо, и эмигрантское скопище двинулось за ним по Руану, всё больше напоминая попаданцу овечью отару на горных дорогах.
Сходство тем разительней, что месье Трюдо заметался сзади, натурально гавкая на эмигрантов и разве что не кусая, но зато не скупясь на пинки и затрещины. Сами же мигранты, боясь всего на свете, но больше всего опасаясь остаться в одиночестве в чужой стране, грудились, теснились и устраивали натуральные заторы где только можно, а временами и где нельзя, вызывая негодование горожан, которых принято почему-то называть добрыми…
… но уж точно – не сейчас, и совершенно точно – не по отношению к (фу!) эмигрантам.
Месье Моро, шествует впереди, как новое воплощение одного из библейских патриархов…
… и Ванька, то бишь Ежи, не долго думая, на правах почти приятеля поделился с ним этим наблюдением.
Француз, обернувшись на ходу, окинул взглядом растянувшуюся, только что не блеющую процессию, и расхохотался громогласно.
– Вот за что люблю вас, поляков, так это за задор и чувство юмора, – сообщил он, снисходительно похлопав паренька по плечу, – Есть в вас что-то…
Некоторое время он, ничуть не стесняясь, рассуждал о величии Наполеона, превосходстве одних наций над другими, и…
… в общем, обычный для Старой Европы набор расизма, шовинизма, национализма и всего того, что сейчас, в 1856 году считается естественным приложением к Настоящему Патриоту, а никак не поводом для суда.
Ванька, уже почти уверивший себя, что он Ежи, к подобным разговорам привык…
… еще в России, где, с поправками на географию и государственные границы, рассуждают примерно в том же духе.
– Сейчас доведу эту… отару, – скривился месье Моро, – сдам их по головам, и – свободен! Ох, Георг, знали бы вы, какая это мука, отвечать за этот человеческий двуногий скот!
Француза нимало не смущает тот факт, что Ежи, некоторым образом, относится к этому самому скоту…
… но ведь это же другое, верно?! Да и отношение месье Моро к попаданцу весьма и весьма… даже не покровительственное, а почти что через губу, да и оно вызвано разве что тяготами путешествия и некоторой его ценности в качестве переводчика. В противном случае, пожалуй, он не дождался бы и этого.
Сказать, что это неприятно…
… и в тоже время вполне привычно, и даже – более чем. В бытии крепостного лакея, есть, знаете ли, определённые особенности!
И Ванька… то бишь Ежи, Георг! Он понимает, что отношение к эмигрантам далеко от толерантности, и в большинстве стран, даже при наличии образования и капитала, своим, полностью своим, он вряд ли станет. Быть может, дети, а скорее – внуки…
… ну или капитал должен быть очень большим!
Собственно, у него нет необходимости сопровождать месье Моро с его эмигрантской… хм, отарой. В отличие от… в общем, документы у него в несколько другом исполнении и качестве, спасибо земляку!
Он может… да нет, не так уж и много, но хотя бы свободно путешествовать, без опасения, что его, скажем, арестуют как подозрительного бродягу…
… но опасения всё ж таки есть, потому что он, чужак в чужой стране, виден издалека, и полицейский, если не первый, то десятый, вполне может остановить его, и вероятнее всего – обыскать. А там… возможны варианты!
Поэтому путешествие эмигрантской группой, с хамски-любезным месье Моро, какая ни есть, а защита!
И хотя рабства в Прекрасной Франции уже давно нет, но коррупция – есть! Свободу, если вдруг что, он вряд ли потеряет, а вот всё… хм, честно награбленное, более чем наверняка.
Да и свобода… каторга, она во Франции тоже – есть… и одна из самых бесчеловечных в истории. А подозрительный иностранец с мешком денег и странными документами, это ж такая возможность!
Поэтому…
– … да, месье Моро! – кивнул попаданец, краем уха слушающий рассуждения буржуа.
«– Какая архитектура! Чёрт подери, это готическая музыка, средневековая поэзия, запечатлённая в камне…»
– … вероятнее всего, Мартиника, – рассуждает тем временем месье Моро о судьбах эмигрантов, – не во Франции же их оставлять, ха-ха!
– Не обижайтесь, – снизошёл он до паренька, – вы, Георг, и сами должны понимать. Одно дело вы – образованный, молодой, не обременённый семьёй и детьми. Через несколько лет вы, вероятно, найдёте себя, и будете спокойно жить, работая, к примеру, приказчиком в галантерейной лавке, а лет через двадцать, быть может, и сами откроете магазинчик! А?! Угадал?
– Да, – почти искренне улыбнулся попаданец, – вы, вероятно, правы, месье Моро.
– Конечно, – самодовольно кивнул тот и постучал себя по киску согнутым пальцем, – образование и опыт, дорогой мой Георг! Образование и опыт, а ещё – здравый смысл!
Он снова покосился назад, не скрывая досады и нетерпения.
– Ну куда таких… Нет, в колонии, только в колонии! Там для всякой швали…
Не договорив, месье Моро махнул рукой, да и что говорить? И так ясно, что эмигранты, да ещё без собственных средств, надеющиеся на помощь государства – это даже не второй, а третий сорт, где-то на уровне ссыльных бандитов и проституток, высылаемых в колонии, а скорее – ниже.
Потому что воры, сутенёры и проститутки, это всё ж таки французы! А это… так, эмигранты.
Слушая месье Моро и не забывая поддакивать, попаданец не забывает и вертеть головой по сторонам, буквально впитывая готическую архитектуру Руана, радуясь, как старым знакомым, зданиям, известным ему по учебникам архитектуры или просто тематическим альбомам.
Впервые за долгое время он задумался об учёбе… и эта мысль вызвала не чувство горечи и безнадёги, а показалась вполне интересной!
Профессия архитектора, она и так-то одна из самых интересных. А градостроительство? Урбанистика?! Он знает…
– О чём вы думаете, Георг? – поинтересовался месье Моро, сбив с мыслей.
– Об архитектуре, – машинально отозвался попаданец, – Да, месье Моро… в Сорбонну, кажется, может поступить не только француз?
Резко остановившись, месье Моро смерил паренька взглядом, и, хмыкнув, ухватился за подбородок, украшенный бородкой в подражание Наполеону Третьему.
Эмигрантская отара, будто врезавшись в невидимый барьер, начала тормозить, и кое-кто упал, на что француз не обратил никакого внимания.
– Сорбонна, – со вкусом сказал месье Морой, глядя попаданцу в глаза, которые тот и не думал опускать, – Что ж… почему бы и нет? Да, Георг, во Франции всё возможно.
– … месье Георг, – оборачиваясь, кричит матриарх, подталкиваемая в спину толпящимися за ней людьми, – вы непременно…
Не слушая её, тот кивает с вымученной улыбкой, провожая глазами многочисленное семейство, загоняемое, вместе со всеми прочими эмигрантами, в один из складов, из которого сделали подобие карантина или общежития. Здесь они, предположительно, проведут какой-то срок, за время которого им сделают полный комплект документов, снабдят необходимыми вещами, и, может быть, оружием и инвентарём, полагающимся будущим колонистам, да получше проверят на наличие болезней.
Бог весь, какие там геополитические пласты сдвинулись после победы Союзных войск над Российской Империей, но и беглецов, и просто желающих переселиться, во Францию натекло вполне достаточно, чтобы её власти озаботились созданием разного рода комиссий, общественных организаций и прочих институтов, подробностями которых с эмигрантом Ежи Ковальски, никто, естественно, делиться не подумал.
Вероятнее всего, победа сдвинула географические границы в колониях, а может, просто расширила некие возможности, и, как это всегда бывает, потребовались люди, готовые ехать в неудобья, умирать от малярии и отстреливаться от дикарей, попутно раздвигая границы страны, не будучи, в полном смысле этого слова, её гражданами.
– … херрр Георг, мы непременно… – а это уже финны, и главное – верят!
Верят, что будут писать, и что он, Ежи Ковальски, за каким-то чёртом будет писать им, что-то делать, хлопотать…
Отчасти, наверное, это своеобразный импритинг на человека, который был посредником и связующим звеном с французами. А отчасти – от полной безнадёги, от…
… но впрочем – плевать!
Они ему не родня, и, как бы не старались некоторые завести дружбу – не друзья. А жалеть каждого…
– Месье Моро, – решительно повернулся он к французу, – вы, наверное, не ждите меня, – Если месье Новак не ошибся, здесь, в Руане, мне будет проще получить кое-какие документы, чем в Париже, но это может занять немало времени.
– Да, бюрократия… – неопределённо высказался месье Моро, и, приподняв шляпу, добавил с равнодушной вежливостью, – был рад знакомству, месье Ковальски.
Ванька, знающий этикет так, как месье Моро и не мечталось, прекрасно понял всю подоплёку – то бишь то, что знакомство было и далее не предполагается. В будущем, стоит им увидеться ненароком, месье Моро, быть может, вежливо коснётся пальцами полей шляпы…
… но вернее всего, просто предпочтёт не заметить или не узнать Ежи Ковальски.
– Был рад знакомству, – отзеркалил попаданец, которого это равнодушие, признаться, несколько задело. Впрочем, душевная заноза тут же смешалась с некоторым злорадством – он не без оснований полагает, что имеет все шансы если не войти в Историю, то по крайней мере, устроиться куда как получше и повыше, чем француз.
Хотя, конечно, ему, в отличии от месье Моро, предстоит преодолеть много «Если»…
Постаравшись выкинуть из головы месье Моро и недавних товарищей по несчастью, Ванька пошёл прочь, демонстрируя уверенность, и только когда он отошёл подальше, задумался – а что, чёрт подери, ему нужно делать?!
Нет, адреса и примерные алгоритмы он и помнит, и записал, спасибо Анджею, но вот детали…
После некоторого размышления, он решил снять номер в гостинице, вымыться как следует, отдохнуть и поесть, и уже потом соображать, что же ему делать дальше. Голова работает много хуже, чем хотелось бы – здесь и утомительное путешествие, и резкая смена климата, и очередная жизненная веха, давящая на душу и сознание разом.
– Месье, будьте так любезны… – вежливо, но решительно обратился он, выцепив глазами степенного старичка, прогуливающегося с тросточкой и таким видом, будто у него в запасе – Вечность, и он намерен провести её со вкусом, как и положено настоящему французу.
Месье оказался достаточно словоохотлив и подсказал нужное направление, а там ещё один немолодой месье – совершенно конкретный, но приличный отель, и пятнадцать минут спустя, расплатившись с портье, Ежи поднимался вслед за ним на третий этаж по узкой и крутой лестнице, ступени которой не только отчаянно скрипучи, но и, кажется, изрядно трухлявы.
Комната, а вернее, комнатка, оказалась мала и узка, и вдобавок к этим несомненным достоинствам, обладает заодно скошенной стеной с окошком в переулок, который (в чём попаданец нисколько не сомневается!) вполне аутентично зассан. В Руане он совсем недавно, но уже успел проникнуться не только готической архитектурой, найдя её совершенно восхитительной, но и отчасти – прилагающимся к этой готике образом жизни…
… не слишком, впрочем, разительно отличающимся от Петербурга.
Цена… впрочем, об этом он старается не думать, и так-то понятно, что завышенная, и хорошо, если всего-то в полтора раза. Так было, так есть, и так будет…
– Воды? – портье, немолодой уже, полноватый, в поношенной, несколько вытертой, а местами так даже и лоснящейся одежде, держится с большим достоинством. Достоинство это окутывает его, дополняясь запахами вина, табака, ветчины, и, разумеется, пота.
Последнее, впрочем, ощущается не слишком явно – быть может, потому, что от попаданца едва ли пахнет лучше.
– Быть может, стирка? – предложил портье, всё ещё не уходя, и, поняв запинку постояльца по своему, добавил великодушно:
– Всего два франка, месье!
Быть может, цена и завышена, но Ванька смирился с тем, что добрые французы, равно как и все прочие добрые граждане, обладают, скажем так, своеобразным пониманием гостеприимства по отношению к не гражданам. Это потом он освоится, научится торговаться по здешним правилам, а пока… Пока он, собственно, не понимает толком, от чего отталкиваться, на какие цены ориентироваться, и как понимать, когда тебя послали и надо или идти по адресу, или отвечать в морду, а когда – это не оскорбление, а часть торга!
– Хорошо, месье Гранвилле, – согласно кивнул попаданец, расплачиваясь сразу и за постой, и за воду, и за стирку…
Поучив деньги, месье сразу подобрел и пригласил постояльца посидеть с ним за бокалом вина, и это – уже не за деньги, а в знак дружеского расположения.
Ну… дружеское или нет, но учитывая, что месье Гранвилле изрядно его нагрел, оно, расположение, несомненно наличествует, и притом вполне искренне…
– Пся крев… – бубнил попаданец, даже в не слишком трезвом состоянии не забывая, что он – поляк, а не какой-то, чёрт бы его подрал, русский!
В том, что поляк, как представитель одного из народов, населяющих Российскую Империи, знает русский язык, ничего удивительного нет. Но учитывая недавно отгремевшую войну, которая, между прочим, формально продолжается, раз мирный договор ещё не подписан, говорить на русском – поступок не самый умный.
Собственно, именно поэтому Ежи даже наедине с собой старается говорить на польском или французском. Во избежание…
– Матка Бозка… – и он наконец взошёл на третий этаж, не сразу открыв дверь.
Бокалом дело не ограничилось, месье Гранвилле, оценив восторг эмигранта от и вправду недурственного вина, а затем и сидра, распушил усы, и… в общем, надегустировался попаданец изрядно – на пустой-то желудок. Нет немного сыра, ветчины и зелени на тарелке присутствовало, но в количествах почти что символических.
– А… – он не сразу сфокусировал глаза на нужном предмете, – вода. И корыто. Ага… помыться, точно!
Горячей воды в кувшине немного, да и остыла она за время дегустации изрядно. Благо, в стоящем рядом ведре есть и холодная, так что, пусть и без комфорта, помыться он сумел вполне нормально.
На остатках сил он спустил воду вниз, только потом сообразив, что это, наверное, должна сделать прислуга, выставил за дверь тюк с грязной одеждой, заперся, и, растянувшись на чистой, хотя и достаточно грубой простыне, почти сразу заснул.
Проснулся затемно, не сразу сообразив, вечер сейчас, или утро? Но за окном, пусть и медленно, становится светлей, так что уже утро, понял он с запозданием, и, с учётом времени года, не такое уж и ранее.
Протерев глаза, сделав вялое подобие зарядки и одевшись в чистое, Ежи спустился вниз, поздоровавшись с портье, уже зевающим на посту по всю нечищеную пасть.
– Доброе, месье, – не сразу отозвался Гренвилле, часто моргая, – умыться? Одно су[2], месье… сами должны понимать, воду покупать приходиться, и не речную!
Попаданец, нисколько не сомневаясь, что вода именно что речная, кивнул обречённо, соглашаясь с расценками, и пять минут спустя некрасивая, упитанная, тяжело дышащая супруга портье подняла наверх кувшин и таз, получив взамен су и расплатившись на сдачу щербатой улыбкой, сделав заодно попытку завлечь молодого постояльца изрядно увядшими и обвисшими прелестями. Постоялец предпочёл сделать вид, что ничего не заметил, и дама, покрутившись немного, пару раз задев паренька грудью, удалилась с видом оскорблённой добродетели.
Умывшись и кое-как почистив зубы тряпочкой с мелом и зубной нитью, дежурно проверил деньги и документы, и, чуть поколебавшись, взял их с собой – это та ноша, которая не тянет. Да и месье Гренвилле с супругой… ну их к чёрту! Не внушают.
Давешний месье, рекомендуя отель как приличный, имел, вероятнее всего нечто иное, а может быть, просто порекомендовал его, будучи знаком с портье или с его нанимателем. Ничего нового…
– Позавтракать хотите, месье? – поинтересовался месье Гренвилле у постояльца, собравшегося на улицу, – Если хотите, моя супруга приготовит вам отменный завтрак всего за франк!
– Благодарю, месье Гренвилле, – сладко отозвался Ковальски, – но не стоит утруждаться.
Не дожидаясь ответа, он выскользнул, с облегчением переводя дух. По опыту… притом по собственному, он знает, что такие вот мелкие людишки, как портье, помочь почти никогда не могут, а вернее всего, не хотят, а вот нагадить, это от души!
А сейчас месье Гренвилле, несмотря на свой невысокий статус, всё ж таки француз, да притом руанец, а он, Ванька, то бишь Ежи Ковальски – подозрительный мигрант, существо заведомо злокозненное и бесправное. Ссорится ему нельзя решительно ни с кем!
Но и идти навстречу всегда и во всём таким людям тоже нельзя! Вот и приходится – между струйками.
Улицы Руана залиты весенним светом и теплом, здесь во Франции, уже самый разгар весны! Запахи молодой листвы, моря, цветущих растений и выпечки…
… и если не заходить в переулки, то нотка нечистот в этой симфонии запахов почти не ощущается. Хотя так-то пованивает…
После хмурого Петербурга, вечно затянутого тучами и скверным настроением, после Финляндии, после Аландов и штормового моря, после трюма, в котором он путешествовал вместе с нищими эмигрантами и выздоравливающими французскими солдатами, контраст разительный настолько, насколько это вообще возможно!
Город – портовый, и потому не то чтобы очень уж чистенький, но всё равно – нарядный, праздничный, с фахверковыми домами, барельефами и прочей готикой, которая, пусть не всегда удобна, но смотрится… ах, как она смотрится, особенно если вы архитектор, пусть и не доучившийся!
И люди! Не всегда хорошо одетые, но… черт дери, какой контраст!
Всё они, бедные и богатые, граждане Франции, и права у них, пусть даже формально – равные. Никто не спешит прочь с тротуара при виде офицера, не сдёргивает издали старую фуражку, ломаясь в поклоне, при виде чиновника.
Это…
… странно!
Настолько всё отличается от России, от Петербурга, да ещё и солнечный свет, весна, тепло…
Попаданца закоротило, и он долго, не замечая времени, ходил по улицам и улочкам, вглядываясь в дома, в лица, в быт… но прежде всего – в людей. Не лучше, не хуже… но другие, совсем другие.
Ошалевший и наконец проголодавшийся, он остановился, и, достав из кармашка часы, сверился со временем, которое, оказывается, приближается к полудню. Сразу, будто получив разрешение, забурчал живот и загудели ноги, истоптанные на булыжчатых мостовых Руана.
– Нужно найти какое-нибудь кафе, – постановил он, не слишком разбираясь в разновидностях французской системы общепита, но задача оказалась не такой простой, как казалось, ибо всевозможных кафе, кабачков и едален оказалось слишком, чёрт подери, много! И везде – носатые, усатые и отменно любезные месье, готовые предоставить услуги своего заведения.
«– Да почему они, чёрт возьми… – внезапно разозлился Ванька, – почему они… почему они – такие?!»
Он не может сформулировать даже для себя, а почему он, собственно, разозлился?! Здесь, наверное, всё разом – и французы, и русские, и…
… ничего из этого, ему, чёрт подери, не нравится! Всё не так…
Ссутулившись, крепче вцепившись в саквояж, он хмуро побрёл куда глаза глядят, но управление в итоге перехватил голодный желудок, и он сам не заметил, как оказался возле неприметного заведения в переулке, где, судя по запаху, подаются рыбные блюда. Во всяком случае, доминирует здесь не запах мочи, а морепродуктов, притом без сладковатой мусорной нотки.
В сравнении с несколькими заведениями аналогичного типа, чешуя, косточки и раковины моллюсков не создают возле заведения того, что, пусть и с некоторой натяжкой, можно назвать «культурными слоями».
– Месье желает позавтракать? – коротко и деловито осведомилась вышедшая навстречу немолодая хозяйка, грязным полотенцем вытирая красноватые натруженные руки от рыбьей чешуи и кишок. Низенькая, коренастая, ширококостная и широкоскулая, с массивной челюстью и выпирающими вперёд кривыми зубами, она очень далека от разрекламированного типажа француженки, и таких, как уже успел отметить попаданец, здесь как бы не большинство.
– Да, – буркнул месье, несколько настороженно озираясь по сторонам, – что там у вас? Недорого и сытно чтоб, и без риска нагадить в штаны.
– Шестьдесят сантимов, месье, – не обратив внимания на лёгкую колкость, равнодушно ответила женщина, тряпкой указывая на стол в полутёмной глубине заведения, – подавать?
– Да, подавайте, – буркнул попаданец, проходя внутрь и усаживаясь. Саквояж под ноги, на пол сомнительной чистоты, и ногами же придерживать, во избежание. Чёрт его знает…
Сидр в качестве аперитива несколько поднял настроение, а еда за шестьдесят сантимов хотя и выглядела сомнительным набором всего того, что не доели предыдущие клиенты, оказалась очень даже вкусной, и кажется, свежей. Заедая моллюсков неопознанной зеленью и ещё горячим хлебом, он оглядывается по сторонам, желая к хлебу – зрелищ.
Лица соседей уже не кажутся маргинальными – обычные, в общем-то, мелкие клерки, припоздавшие работяги да тому подобный люд, не всегда интеллектуальный, но в общем, вполне законопослушный. В меру – с поправкой на среду и эпоху.
Былая злость непонятно на что прошла, к чему он отнёсся философски. Не первый раз накатывает этакое, и наверное, не в последний. Бытие эмигранта, оно и так-то усеяно разного рода сравнениями и ностальгическими ловушками, а умноженное на временну́ю инаковость, и подавно.
– Кофе, месье? – коротко осведомилась хозяйка, увидев, что он завершил трапезу.
– Нет, благодарю, – поспешил отказаться парень, выкладывая на стол шестьдесят сантимов и матерно вспоминая предложенный наглым портье завтрак за франк, и прикидывая, насколько его уже обманул месье Гранвилле, и насколько обманет ещё.
Вопреки подсупдным ожиданиям, останавливать его, запрашивая дополнительные су и сантимы хозяйка не стала, и он спокойно вышел на улицу. Там, постояв некоторое время, тревожно ожидая оклика и не дождавшись его, он пошёл мерить шагами улицы, бездумно глядя по сторонам, выискивая, куда бы сесть с чашечкой кофе.
Заведений, как нарочно, полно, и это тот случай, когда избыток выбора – зло! Отвык…
Да, это далеко не туристические улочки в будущем, с заведениями где только можно, и где нельзя – тоже, но выбор, чёрт подери, есть, и на любой вкус! А его сознание, исковерканное лакейством, всё время ищёт какие-то подвохи, какие-то незримые, но явственные для местных социальные границы, из-за которых могут…
… попросить. Вот просто подойти, и, едва заметно морща нос, предложить удалиться из заведения, в котором не место таким, как он. Здесь, сударь, бывают приличные люди…
А это… ну его к чёрту! Самолюбие, гордость, гордыня – называйте как хотите, но он, Ванька, уже не раб!
За намёк, пол намёка – в морду, и это – если где-то по-простому, в кабаке. А так… стреляться, драться на шпагах, на ножах… насмерть!
Он представил, как во Франции ему попадается кто-то из былых хозяев, или офицеров, бездумно и очень часто – бессмысленно, гнобивших его в штабе, или позже, на Бастионе, и как он, посреди бульвара или людной улицы, да в морду шакалу, в морду! А потом стреляться… или лучше – на саблях, да не до первой, чёрт бы её побрал, крови, а насмерть!
Здесь, во Франции, это можно… и нет, смерти он не очень-то боится, отбоялся. А вот унижения больше не потерпит…
Да и… х-ха! Офицер русской армии с саблей… в Европе, притом, наверное, в любой стране, это анекдот! В училищах дурно учат, а после они, наверное, и вовсе не берут в руки боевое оружие[3].
Усмехнувшись криво, он постарался выбросить из головы нелепые мысли, несколько раз глубоко вздохнул, и кажется, помогло.
Наконец, нашлась кофейня средней руки, и он, по-прежнему настороженный, уселся за столиком на улочке, глазея на прохожих, и всё ещё не до конца осознавая, что вот так вот – просто сидеть в кафе, за чашечкой кофе, это не привилегия, а право!
Не только у него, но и вообще, любого человека…
… просто не везде. Не в каждом государстве.
Не почувствовав толком вкуса кофе, он расплатился, сгрёб, не глядя, сдачу, и пошёл к ратуше. Где-то там он может получить комплект документов, максимально возможный для человека, не являющегося гражданином Франции, но дающий не то чтобы равные… но всё-таки – права!
– К кому? – вяло поинтересовался медалированный немолодой швейцар при входе.
– К месье Леблану, документы получать, – коротко ответил попаданец, избыточно ясно ощущая каждое произнесённое слово, и пространство вокруг, и готовый, если надо…
– А… так нет его, уволился зимой ещё, – отозвался служащий, – это вам теперь к месье Карно.
Месье Карно оказался одышливым красномордым мужчиной титанических пропорций, которого не интересовали договорённости прежнего хозяина кабинета ни с поляками, ни с кем бы то ни было ещё. Он, не то после вчерашних излишеств, не то в принципе, брюзглив и недружелюбен.
– Да, месье, – кивает попаданец, пришедший от такой встречи едва ли не в отчаяние, – вот…
В потную руку месье Карно ложится очередной документ, выписанный на Аландах, а вместе с ним и сто франков банкнотами.
– Эт-то что?! – месье Карно брезгливо откидывает взятку в сторону, не слишком, впрочем, далеко.
– Прошу прощения, месье… – Ежи рассыпается мелким бесом, и, надеясь, что делает всё правильно, протянул оставшиеся документы, а к ним ещё сто франков, – всё что есть, месье…
Физиономия чиновника исказилась в презрительной гримасе.
– Ладно, чёрт с вами, давайте! – он небрежно цапнул купюры, скидывая их в ящик стола, – Понаедут тут…
… документы, впрочем, месье Карно выдал.
Выйдя из ратуши на подгибающихся ногах, Ежи достал из портсигара папиросу и прикурил, оперевшись спиной о стену. На вопросы швейцара покивал, не понимая толком, чего тот спрашивает, и, сделав несколько затяжек, от которых ещё больше закружилась голова, пошёл прочь.
В себя он пришёл после двух чашек кофе и ощутил совершенно зверский аппетит, будто и не ел менее получаса назад. Оглядевшись в поисках официанта, понял только сейчас, что зашёл не в классическое кафе, а, кажется, в патиссерию[4]… и пообещал себе непременно разобраться во всех эти особенностях французского общепита. Ну, неважно…
Разложив на столе бумаги, ещё раз проверил их… и да, всё в порядке. Аппетит, тем временем, разыгрался совершенно зверский, так что пришлось закинуть в топку изрядное количество сладостей, в основе которых были засахаренные фрукты и орехи в меду.
Сладкое наконец-то включило мозг, и он, пусть не сразу, начал работать.
Ещё раз покосившись на саквояж с деньгами, стоящий возле столика, попаданец прикусил губу. Руан не то чтобы центр цивилизации, и очень может быть, что в Париже ему предложат условия чуть лучше.
С другой стороны, какая разница, где именно находится филиал Французского банка? Нет, если потом окажется, что в Париже условия чуть лучше, он переведёт деньги в парижское отделение…
– Но это всё будет потом, – решил он наконец, и, подхватив саквояж, решительно отправился в сторону банка, отделение которого он видел, пока шёл к Ратуше.
Сейчас, почти на финише очередного жизненного этапа, всё разом обострилось. И паранойя, и…
… шарахнувшись от группы подозрительного вида людей, он крепче сжал ручку саквояжа. В конце концов, если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят!
– Да, месье, открываем, – равнодушно кивнул немолодой, уже хорошо за тридцать, плотный клер с интересными бакенбардами, – иностранцам тоже, если документы в порядке.
Он выразительно покосился на Ежи, и то, чуточку суетясь, протянул их все разом – и от месье Карно, и выписанные на Аландах.
– Лишнее, – клерк, месье Пиноше, всё ж таки покосившись в них, отодвинул выписанные на острове документы в сторону.
– Да, да… всё в порядке, – заключил наконец он, – не вижу никаких препятствий для открытия счёта.
– Я… – у попаданца разом пересохло во рту, – Я сумел вывезти наличные, и… хм, понимаете, достаточно заметная…
Перенервничав, он замолчал, на что месье Пиноше, правильно поняв и его волнение, и рыскающий по общему залу взгляд, пригласил эмигранта в отдельный кабинет.
Ни саквояж, ни некоторая мозаичность средств, банковского служащего ничуть не удивили. Пробурчав что-то по поводу дикой России, он принялся оформлять вклад, заодно пересчитывая его, и…
… – двести семнадцать тысяч франков, – выдохнул попаданец вместе с дымком от сигары, подаренной клиенту в знак приязни и дальнейшего сотрудничества.
От таких сумм кружится голова, и всё не верится, что это всё – его…
И вроде не первый день, а вернее даже – неделю, он таскает с собой саквояж, но… это было как бы не взаправду, понарошку! А сейчас, когда банковский служащий подтвердил и само наличие денег, и сумму, и то, что эта сумма – его…
… вот теперь, и только теперь, он поверил в это. Да и то, наверное, не до конца.
В планах… многое и немногое одновременно. Много всякой мелкой суеты с арендой квартиры, учёбой в Сорбонне, знакомству (непременно!) с будущими Великими.
Может быть… да что там может, непременно вложит деньги – ведь он помнит пусть не всё, но достаточно, и уже самые громкие названия грядущих Гигантов никак не пропустит! А патенты? Пусть не сразу и не все, но если поковыряться…
Но в первую очередь – жить, просто жить. Никаких приключений!
Ну, может быть, скачки, охота, да прогулки под парусом, и лет через десять или двадцать – неспешное путешествие на собственной яхте по самым интересным и живописным местам! Охота на слонов и буйволов в Африке, Китай, Патагония…
Если, разумеется, к этому времени он захочет какой-то новизны и приключений.
… а в том, что у него через десять лет будет собственная яхта, Ванька, он же Ежи Ковальски, нисколько не сомневается!