Ночь и луна.
В ночи столь странны звуки,
безмолвие пленит и согревает.
Пристойна тишина.
Лишь гулким эхом
ее упругость ветры разрывают
на тысячи шагов.
Дробится время,
и где-то в полнолунии все завязки.
Развязки нет.
Лишь вечное сплетение
теней и бликов,
вьюги, сна и сказки.
И колокольчик голоса не властен
над этим неизученным пространством.
Где стихнет он – там ветры обновляют
наш старый мир
с тревожным постоянством.
И сонный шорох ночной
расплывается в тихой комнате,
и мотылек, окрыленный луной,
летит на огонь, дрожащий в темноте.
И снова белый лист
не дает мне уйти безмолвно
в сна черный-пречерный лес,
в шепот ветвей немногословный.
Но бегства не скрыть стыда
словами, чернилами, книжицей
про радостные берега,
что ждут нас в немой неподвижности.
Не твой и не мой этот стих,
на лист пролитый небрежностью
тайных моих интриг,
чьей-то невидимой нежности.
В углу за шторкою, в тени сиреневой,
перчатка женская на стуле спит.
Дыханьем призрачным, неслышной тенью ли,
узор таинственный пространством свит.
И верю свято я, что где-то комнатах
хозяйка чуткая, в себе храня
и пламя жаркое, и ветер трепетный,
сквозь все вселенные глядит в меня.