Дома у меня дико разболелась голова. То ли от пережитого, то ли это просто были последствия таких… скачков? Я не знал, как это еще можно было назвать.
Но с друзьями мы договорились, что никому не расскажем об увиденном. Понятно, что скажи кто-то один из нас – так посмеялись бы, ну, психом бы назвали. А когда о таких путешествиях во времени заговорят четверо… попахивает больничкой.
Как говорил один мой хороший знакомый – не надо искать у себя признаки шизофрении, непременно найдешь. После такого безумства найдешь все, что угодно.
И все же, лежа на кровати с тремя таблетками анальгина в желудке, я старался не слушать мать, которая тихонько бубнила над ухом. Громко говорить она не могла, жалела – ведь все же голова болит. Но это не отключало ее привычку монотонно пилить каждый раз, когда я возвращался с пьянки.
Объяснить ей, что произошло? Что мы не перепили, что голова болит от странных событий, из-за всяких Вась, товарищей и резисторов? Скорее всего, она бы тоже не поверила, списала бы все на белочку и посоветовала пить меньше.
– Ты что, меня совсем не слушал? – спросила мать даже практически не строго.
Я решил воспользоваться моментом и перейти на новую тему, которая меня интересовала куда больше, чем очередная взбучка за гулянку.
– Ма, а что вы все на союз так молитесь?
– Молимся? – мать уже приготовился рассердиться, но отчего-то задумалась, сбилась с мысли, а потом спросила еще: – И кто это «мы»?
– Ну, вы. Твое поколение. Вот бабуля как-то не очень отзывалась. А вот ты постоянно говорила, что лучшего места нет. Мороженое вкусное. Всякие детские лагеря были, – я попытался припомнить что-то еще, но не получилось. Только голова разболелась еще сильнее.
– А чего бабушке-то хорошо отзываться? – удивилась мать. – И не вздумай меня сейчас по имени-отчеству назвать! По лицу вижу все твои намерения, – она немного повеселела.
Да уж, моя привычка так говорить ее иногда развлекала. Порой, по правде говоря, раздражала, но куда реже.
– Хорошо, – я потянулся под одеялом, взял стакан с водой и опустошил его. – Но так чего с бабушкой?
– Почему ей хорошо отзываться?
– Ну так работала, на пенсию еще в то время вышла, – попробовал вспомнить я. – Вроде бы не на что жаловаться. У нее было то же мороженое.
– Она из-за своих родителей, – вздохнула мать.
– Из-за своих родителей – что?
– У нее родители пострадали… ой, не хочу об этом говорить.
– Нет уж, ма, начала – говори. Ты сама мне постоянно этому учила.
– Яйца курицу… Ладно, – немного помолчав, добавила она. – Что бабушка – поздний ребенок, ты знаешь. Не маленький вроде.
– Кхм, – выразительно кашлянул я.
– Вижу-вижу, – она снова вздохнула. – И в кого ты такой у меня.
– Ма, бабушка. Ты начала про нее рассказывать. Поздний ребенок.
– Да. Поздний. Она у нас тридцать седьмого года.
– Вроде бы ничего такого, – я попробовал лечь поудобнее, но боль тут же стуканула в висок. – Ай…
– Анальгина больше не дам. Терпи, как можешь. Вчера покутил – сегодня принимай последствия, – нравоучительно произнесла она. – А у нее – да, ничего такого. Но ее отец и дядя по пять лет провели в лагерях.
– За просто так? – спросил я.
– За просто так! – воскликнула мать.
– Но ведь… Не верю, ма, правда. За просто так и на пять лет? Вот одноклассника моего помнишь, Женька? Он два года получил, только в прошлом мае вышел. А за что, помнишь?
– За что? – нахмурилась она. – Честно, не очень любила твоего одноклассника, чтобы помнить о нем такие вещи.
– Ну, он и не другом мне был. Но он украл из магазина выручку, пока там работал. Вернул часть. Больше не смог. И получил два года.
– Туда ему и дорога. Ворам, – презрительно произнесла мать, – надлежит сидеть в тюрьме. А деда твоего и его брата оговорили. Якобы они с завода болты вынесли. Всего лишь болты!
Как бы у меня не болела голова, не заметить странностей в речах матери я не мог.
– Так их же оговорили, но ты говоришь «всего лишь болты». И когда это было?
– В тридцать девятом, – ответила мать и на глазах ее блеснули слезы.
– Ну так… – я глубоко вдохнул. – Только не воспринимай мои слова близко к сердцу, но мне кажется, что ты и сама не веришь, что их просто оговорили.
– Нет, их оговорили! – напористо произнесла она. – Оговорили! Ты там не был и не знаешь.
– Как и ты! – вырвалось у меня. – Извини, мам. А вдруг Женька тоже оговорили?
– Ты хотел узнать, почему бабушка ничего хорошего не говорила? Вот, узнал.
– А твоего отца, ее мужа, не оговорили, поэтому все хорошо и ты хвалишь?
– У меня было хорошее детство, – мгновенно переключилась на другую тему мать. – И садик. И школа. И мороженое тогда настоящим было. Без пальмы, как сейчас. Лагеря были детские. Бесплатные.
– И ничего плохого не было? А чего же люди тогда злые были?
– С чего ты решил? – удивилась она, но все же неловко поерзала на стуле, что стоял рядом с кроватью. – Раньше-то все добрые были. Двери не запирали.
– Да? – я позволил себе улыбнуться. – Вот у нас вторая дверь в квартире. Деревянная. И на ней – три замка.
– Третий мы только в девяносто пятом поставили, – попробовала оправдаться мать. – Да у тебя вообще голова болит, с чего ты такие разговоры начал?
– Да мы с ребятами вчера, когда сидели, разговорились про то, где лучше жилось…
– Конечно, раньше! – раздался возглас еще до того, как я успел мысль завершить.
– Но вот злые люди же все равно были? – спросил я, понимая, что вопрос звучит как-то вообще по-детски.
– Иногда мне кажется, что ты еще такой ребенок, – мама ласково потрепала волосы на моей голове. – Отдыхай. К чему рассуждать о том, что никогда уже не вернется.
Она встала и ушла на кухню, оставив меня в размышлениях. Две ситуации – и совершенно разное отношение. Мы одинаково не знали, кого на самом деле оговорили. Но отношение было разным.
Но тетка, которая сразу же позвала на помощь, а потом сама еще гналась за нами, не выглядела доброй. И два замка на двери появились явно до суровых девяностых. Так все ли было хорошо?
История про резисторы снова всплыла у меня в голове. Еще раз – я был полностью уверен в том, что мне это не приснилось. Но все же решил позвонить друзьям.
Ира не взяла трубку, Макс тоже.
– Ты как? – спросил Артем первым делом. – У меня просто раскалывается голова.
– У меня тоже, – признался я. – Хотел у тебя спросить, помнишь ли ты то, что было вчера?
– Пропавшую и вернувшуюся машину, стремную бабку и мента? – хмыкнул друг. – Да, помню, конечно же. А ты уже подумал, что это тебе приснилось?
– Угу, – кивнул я и тут же схватился за голову. – У-ух…
– Таблетку прими.
– Да не помогает! Но знаешь, что я думаю?
– Ты еще думать можешь? – тот хохотнул, но его смех постепенно перешел в стон. – Я вот едва ли говорить с тобой могу.
– Нам надо вернуться на дачу, – предложил я. – Собраться хотя бы нам с тобой вдвоем. Или, еще лучше – собрать всех.
– Я звонил с утра Максу, так он разговаривал, точно помрет сегодня. Но сказал, что это все голова. Успокоил… попытался успокоить.
– Ира трубку не взяла, – добавил я.
– Тоже не дозвонился, – засопел Артем. – И когда ты хочешь обратно на дачу?
– Нам бы туда как можно скорее.
– Куда это ты как можно скорее собрался? – в комнату вошла мать. – Уж не на дачу ли?
– На дачу, – ответил я, прикрыв телефон ладонью.
– Не успел отойти от вчерашнего и опять! – она в сердцах хлопнула ладонью по столу. – Нет, дружочек. Так не пойдет!
– Артем, перезвоню, – я тут же сбросил.
Из-за услышанного отрывка разговора матушка завелась так, что не слышала меня. Ни то, что мы не собирались пить, ни то, что мы хотели идти вдвоем. Да и прочего она тоже не слышала.
От продолжительного разговора меня спасла только больная голова. Когда мать вышла из комнаты, я посмотрел на телефон – он провибрировал за пару минут до, но достать я его решился только что.
Артем писал, что не сможет прийти ни сегодня, ни завтра. Похоже, что возвращаться на дачу в поисках следов того, что случилось вчера, придется мне одному.