Не то чтобы за все это время я ни разу не вспомнил про коробок. Просто суета со Шкипидаровым и приключение со свиной головой отодвинули мысль о наклейке на задний, домашний план. Нужно было придти домой, там спокойненько все обдумать, сообразить, как сказать Щелчкову, чтобы тот не лопнул от зависти, узнав, что коробок у меня. Ну, с этим было проще простого. Шел из школы мимо знакомой урны, по привычке сунул руку, а там: на тебе, пожалуйста, – коробок. Поверит, куда он денется, когда увидит этикетку с ракетой.
– Я – домой, – сказал я Щелчкову. – Сегодня мама обещала испечь пирог.
– С капустой, – кисло ухмыльнулся Щелчков. – И подгорелый, – добавил он, глотая слюну.
– Сам ты с капустой и подгорелый, – отмахнулся я от Щелчкова.
– А у нас сегодня макароны по-флотски. И компот, – сказал Шкипидаров.
Мы перешли набережную и направились к Климову переулку. Перед тем, как в него свернуть, я тихонечко заглянул за угол и внимательно осмотрел местность. Все спокойно: ни Матросова, ни его дружков в переулке не наблюдалось. Без приключений мы дошли до Прядильной. По дороге Шкипидаров поведал нам о своих сегодняшних подвигах.
– На рынок я за семечками ходил. А Гмырин, есть там такой, семечками торгует и всяким, так вот, этот самый Гмырин, когда я над прилавком нагнулся, хвать с моей головы фуражку, схватил и не отдает. Да еще моей же фуражкой дергает у меня перед носом, будто с собачонкой играет. Я хочу у него фуражку отнять, а он дерг ее на себя да дерг, дерг на себя да дерг. Потом пустил мою фуражку по ряду, там все у него друзья-приятели, а толстый, который с мясом, взял мою фуражку и смеха ради под свиную голову подложил. Я – дерг, уже чуть не плачу, а он мне селёдиной по рукам, они там селедку чистили, вроде как собирались обедать. Ну, я отошел в сторонку, пропала моя фуражка, думаю, а в это время у стенки народ зарыпался, кого-то там у стенки поймали. Все сразу повернулись туда, а толстый, чьим рылом была моя фуражка накрыта, тот вроде как вообще из-за прилавка ушел. Я хвать свою фуражку из-под свиньи, а она к свиному рылу прилипла и никак от него, зараза, не отлипает. Тут я словно взгляд на себе почуял, серьезный такой, внимательный. Я, не глядя, схватил и рыло и головной убор, ну, и дунул оттуда во все лопатки. Как бежал – не помню, очнулся уже на дереве.
– Дела… – загадочно протянул Щелчков.
– Да уж, – поддакнул я.
О своем походе на рынок мы пока ему говорить не стали.
– Покедова, – сказал Шкипидаров и повернул домой.
Шкипидаров жил в угловом доме, первый подъезд направо; нам, Щелчкову и мне, чтобы дойти до дома, нужно было перейти улицу. Со Щелчковым мы были соседи, жили в одной квартире и сидели за одной партой. Учились мы в классе «а», Шкипидаров учился в «б».
– Макаронам по-флотски передавай привет, – крикнул ему в спину Щелчков.
– И компоту, – добавил я, но Шкипидаров уже скрылся в подъезде.
Пропажу я обнаружил лишь на подходе к дому. В брюках не было коробка. Я судорожно рылся в карманах, исподлобья присматриваясь к Щелчкову. Дружба – дружбой, а кто его знает – может, стыбзил, пока мы Шкипидарову помогали. Я был мрачен и перестал доверять людям.
– Ты чего? – спросил наконец Щелчков, не выдержав моего упорного взгляда. – Ключ потерял?
– Так, ничего. – Я попытался придать себе равнодушный вид. – Слушай, Щелчков, там, под деревом, ты ничего такого не находил?
– Такого это какого? – тупо спросил Щелчков, явно не понимая вопроса.
– Ну, маленького такого, квадратного, вот такого. – Я жестами изобразил коробок. – С интересной такой картинкой.
– Маленького? Квадратного? Нет, не помню. Не было там ничего квадратного, кроме рыла. А почему ты спрашиваешь?
– Ты иди, я – сейчас, – сказал я тогда Щелчкову и стремительно припустил на набережную.
– Погоди, ты что, ты куда? Твоей маме-то что сказать?
Но я Щелчкова уже не слышал, я уже пробегал Климов, держа курс под тополь на набережной. Во мне еще оставалась надежда, что коробок где-нибудь там, вывалился из кармана случайно, когда мы разбирались со Шкипидаровым.
Я сидел, угрюмый, возле окна и думал о событиях дня. Ничему-то я был не рад – ни маминому воскресному пирогу, который был не с капустой, а с творогом, ни общественному коту Василию, который, по случаю воскресенья, скрывался в нашей комнате от соседки. Ни даже своей коллекции этикеток, которая вдруг поблекла и поскучнела без пропавшего коробка с ракетой. Почему-то я нисколько не думал, как он у меня появился. Мои мысли были про то, как коробок исчез. Я подозревал всех по очереди – Щелчкова, Шкипидарова, рыболова. Особенно рыболова с его слепящей, будто прожектор, лысиной.
Родители ушли в гости. На кухне хозяйничала Сопелкина. Это значило, что никому из соседей на кухню прохода не было. Там властвовал едкий чад, стреляли со сковородки шкварки, а опасные чугунные утюги высматривали себе подходящую жертву. С Сопелкиной предпочитали не связываться, во всех коммунальных ссорах она правила колесницей победы, а поверженные в прах противники с ужасом уносили ноги от ее ядовитых стрел.
В комнату заглянул Щелчков, увидел меня насупленного и задумался – входить или не входить. Я кивнул, он вошел, робея. Щелчкову я уже все рассказал. Но, кажется, он мне не очень поверил. Ухмылка, во всяком случае, с которой он меня выслушал, говорила скорее против, нежели за.
– На, я тебе книжку принес. – Он протянул мне сильно трепанного «Человека-амфибию».
Я взял книгу, бросил на подоконник и уставился на чешуйчатого Ихтиандра, нарисованного на зеленой обложке.
– Не понравился мне тот рыболов. И лысина мне его не понравилась, и то, что он все время молчал, – повторил я в который раз, отколупывая от Ихтиандра чешуйки.
– Глухонемой, вот и молчал, – ответил мне на это Щелчков и с хрустом пожал плечами. – У тебя что-нибудь про шпионов есть? «Тарантул» там или этот, как его, «Майор Пронин»? А то все фантастика да фантастика, у меня от твоей фантастики не голова уже, а планета бурь.
– Если глухонемой, то почему же тогда он вздрогнул? – взглянул я на Щелчкова с сомнением.
На кухне загрохотало. Щелчков подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Кот Василий подошел тоже, но выглядывать на всякий случай не стал. Кто знает эту Сопелкину, вдруг она нарочно устроила в кухне грохот, а теперь стоит за дверью и ждет с утюгом в руке, когда высунется первая жертва. Кот был существо осторожное и зря на рожон не лез.
Я увидел, как спина у Щелчкова сначала заволновалась мелко, но, похоже, не от страха – от смеха. Потом по полотняной рубашке запрыгала волна покрупней, и дрожь передалась на затылок. Василий посмотрел на Щелчкова и, убедившись, что у того не припадок, высунул полголовы в коридор. Потом всхлипнул как-то по-человечьи и, когтями царапая половицы, затрясся в кошачьем смехе. Хвост его, как барабанная палочка, отстукивал на полу румбу.
Я тоже подбежал к двери. Еще не зная причину смеха, я уже заранее похохатывал. Но когда я выглянул в коридор и увидел в коридоре Сопелкину, то, наверно, впервые понял, что такое смеяться по-настоящему.
С виду, вроде, Сопелкина была как Сопелкина. Те же тапки на босу ногу с вылезающими во все стороны пальцами, тот же выцветший халат в лебедях. Только там, где у людей голова, у соседки была пыльная банка с тусклой надписью «Огурцы маринованные» на налепленной на стекло наклейке. Сопелкина занималась тем, что, вцепившись руками в банку, то ли свинчивала ее с себя, то ли, наоборот, навинчивала. Мелкие подводные звуки вяло вылетали из-под стекла и тут же, на лету, умирали, съеденные коридорными стенами.
– Планета бурь! – Щелчков смеялся как сумасшедший. – Человек-амфибия… – Он бил себя по впалой груди и пальцем показывал на соседку. – Вот она где, фантастика. И в космос лететь не надо.
Рядом смеялся кот. Я не отставал тоже.
Когда первые волны смеха одна за одной угасли, мы задумались, что же все-таки с Сопелкиной происходит. Как это ее угораздило всунуть голову в стеклотару из-под огурцов.
– Вера Павловна, вы чего? – Осторожно, прижимаясь к стене, я отправился выяснять ситуацию. Пару метров не доходя до соседки, я внимательно вгляделся в стекло, стараясь по шевелению губ разобрать ее невнятные речи. Но с шевелением ничего не вышло, мешала огуречная этикетка, наклеенная как раз на то место, за которым прятался ее рот.
– Вера Павловна, поверните банку! – Сложив из ладоней рупор, проорал я что было сил.
Что-то она мне ответила, но звуки застревали в стекле, а через узенькую щелочку возле шеи проходило совсем немного. Кроме тихого слова «сволочь» и какого-то болотного кваканья, я толком ничего не услышал.
Тогда на языке жестов я показал ей, как повернуть банку.
Сопелкина повела себя странно. Пальцы правой руки она собрала в кулак и костяшками забарабанила по стеклу, там, примерно, где у нее было темечко; указательным пальцем левой она при этом показывала на меня.
– Все понятно, – сказал Щелчков. – Раз стучит, значит, хочет, чтобы с ней говорили стуком. Ты азбуку Морзе знаешь?
– Так, не очень. Может быть, пару слов.
– Вот и стучи, что знаешь. Главное, когда будешь к ней подходить, смотри, чтобы по ноге не ударила, она может. Видишь, тапок как ходуном ходит. Иди, стучи, только не сильно, чтобы банку не кокнуть.
Медленно, не выпуская тапка из виду, я стал подходить к Сопелкиной. Она ждала, уперев руки в бока. Из-за стекла поверх надписи «Огурцы маринованные» смотрели два ее круглых глаза. Я уже потянулся к банке, но в этот самый момент Сопелкина выбросила руки вперед, схватила меня за плечи и резко притянула к себе. Затем откинула назад голову, помедлила, наверно, с секунду и опустила свою голову на мою.
Послышался звон стекла, в глазах моих стало пасмурно, а в уши вонзился крик:
– Ну, ироды, ну, погодите, вам это так, задешево, не пройдет!