Современная греческая поэзия - читать онлайн

Даже ноги её обо мне не подумали —

когда самоуправствуют,

когда поспевают за уловками мозга,

за сценариями, которые он

всё раскручивает и сворачивает

полустыдясь, полубесстыдствуя,

наконец-то свободный,

в ночи.

Пятнадцатисложное тело твоё,

моё морюшко,

да, распаляет меня.

Но весь я отписан отчаянию,

что значит на греческом страсти – отвержению,

и поэтому просто рисую тебя,

я, вольный боец, навещая тебя, когда ты отсутствуешь.

Рисую тебя, ничего о тебе не узнав,

не умея прочесть по слогам суставы твои,

твоих берегов тамариски,

твоё имя.

Меньше страсти своей

я всегда – и сейчас.

Что и правильно. Так разумно

и так полагается:

если пересекаются эти два варианта,

если есть у них общая жизнь.

Не хватает соловейке дыхания

умаялась душа его

петь

только петь

перебарывая

побеждая зурну

что над праздником плачет немолчная

и торжествует.

Запевает любовь свои новые песни

и каждой из них всё твоё дыхание нужно

чтобы тебя рассказать.

Но так

только так спасётся душа твоя

и восторжествует.

Жестока любовь.

Таково начало её.

И конца на костре её не существует.

Из двух ничего.

Она просто случается.

Случается с нами любовь.

Как случается море.

Сопрягалась с небом морская даль,

отходила прочь луна

сострадая двум крупицам времени

расширявшимся до бесконечности.

И бранила звёзды луна:

не дай бог потревожат тьму

что царила вокруг баюкая нас в объятии.

И ты – душа моя душенька твоё тельце

от плоти свет

на святом престоле страха

Твоего поцелуя след на губах

страсти печать несбывшейся ненасытившейся

глубокий и неусыпный след

будет душу бессонной ночью сопровождать

пока она спасается и терзается

пока радости исполняется и обиды

и песни поёт пытаясь унять печаль

купину неопалимую не желающую воды

и ветер молящую посильнее раздуть её.

Я целую память поцелуев твоих

и багряную себе в сердце нацеливаю

Добровольно тону в волнах этого «л»

чтобы лодка зубов твоих подхватила меня

воскресила меня и растратила.

Всегда открыта дорога любви.

И нет на ней возвращения.

Семисветный светильник – любовь:

пылающий

и сияющий, покуда горит,

знак неусыпный,

освящённый страданием.

Его дым,

крохи пламени,

если тронуть их – твёрдые, камень.

И всё-то он поглощает.

И речи, и рёбра,

испуг и раскаяние, и панический страх,

всё человеческое.

Потому что в начале

и после

самое человеческое:

любовь —

семисветный светильник.

Пылающий.

И сияющий, пока ты горишь.

В лагере Гектора был я,

в лагере Одиссея ли —

какая разница.

Нет у Харона родины – и он демократ.

Кроме того, я не сражался вовсе:

я только трубу настраивал

и звуком её

людей, гремящих оружием, в сечу бросал.

Чем игра моя была вдохновеннее,

тем больше трупов ложилось вокруг.

От крови меня мутило,

но разве я мог искусство предать

и ритму, во мне вздымавшемуся,

изменить?

Покуда – от горя, думаю, или от ярости,

навряд ли из гордости, —

не похвалился я,

что смертная и смертельная моя музыка

трубы всех богов превосходит.

Услышал меня Тритон, —

сам морской и труба у него морская, – взъярился:

зависть богами движет.

И утопил меня.

Даже радости состязания он не́ дал мне,

даже радости поражения.

Потому-то я благословляю Марсия.

Он пришёл состязаться – и проиграл.

Флейту его

победил Аполлон не лирой,

но хитростью:

хитрость богами движет.

Бог повесил его

и кожу с него содрал.

Но, по крайней мере, ему было дано состязание.