У меня такое ощущение, что на мою соседку Эмму ее парень поднимает руку. Или ее муж. Короче, тот кретин, с которым она живет.
Я старик, а для стариков во всем важен привычный порядок, они не любят перемен. Это потому, что они боятся, что все изменится к худшему, а не к лучшему: на протяжении лет этому учит нас наше тело. И поэтому, когда молодая пара поселилась здесь, я сморщил нос – я думал, что они нарушат мой покой, будут устраивать вечеринки, дни рождения, ужины и все такое прочее. В их возрасте любое событие является поводом отпраздновать, а день рождения еще представляется очередной целью, достижение которой немедленно забывается в стремлении к следующей. В их возрасте люди еще не понимают, что да, это, конечно, важно достигнуть цели, но нет никакой спешки – ты не должен ставить никакой рекорд. Гораздо лучше прийти к финишу не торопясь, медленным шагом, наслаждаясь окружающим пейзажем и сохраняя размеренный темп и ровное дыхание на протяжении всего пути, чтобы наконец закончить свое путешествие как можно позже. Потому что – не знаю, в курсе ли этого молодежь – но когда ты рвешь грудью финишную ленту, никто тебя не встречает с медалью, чтобы повесить ее тебе на шею.
И однако я ошибался – никаких праздников, ужинов с гостями, дней рождения. Эти двое в соседней квартире вели себя тихо как мышки; никогда не было ни криков, ни шума от слишком громко работающего телевизора, ни выставленного за дверь пакета с вонючим мусором. Просто пара невидимок, короче.
Вплоть до сегодняшнего дня.
До них в этой квартире жила семейка – муж, жена и трое маленьких детей. Это был ад, мелкие заразы плакали беспрерывно четыре года: худших в моей жизни. Соседствовать с семьей, где каждый год появляется по младенцу, было настоящим бедствием: почти, как если бы я во второй раз стал отцом – вернее, если учитывать Звеву и Данте, то в третий, в четвертый и в пятый раз. Но форменной катастрофой оказалось то, что их спальня была через стенку от моей. Я живу в Вомеро – квартале Неаполя, расположенном на холме, где воздух относительно чистый и летом не очень жарко. Только вот есть одна проблема, одна большая проблема. Мой дом был построен в шестидесятые годы, во время экономического бума, и построен не слишком добросовестно и очень небрежно. Другими словами, его стены служат исключительно в качестве перегородок, они не изолируют от шума. Живя в нем, приходится постоянно участвовать в жизни соседей: то за стенкой рядом со мной плачут дети, то писает и спускает воду в туалете синьора сверху, то заходится в кашле Марино – старый (другими словами и не назовешь) друг, обитающий у меня под ногами. Здесь, если у тебя чуткий сон, кто-то двумя этажами выше пукнет – и уже может тебя разбудить.
После первых трех бессонных ночей я взял подушку и перебрался на диван. Потом однажды эти вежливые соседи пригласили меня на ужин – может, потому что они думали, что я одинокий старик и нуждаюсь в помощи. То, что я одинокий – это правда, но помощь мне никакая не нужна. В любом случае, мне пришлось согласиться и провести вечер в компании этих засранцев, не дававших мне спать по ночам. Они воображали, что я растаю при виде их крошек, что я один из тех старых маразматиков, которые, чтобы не думать о смерти, цепляются за тех, у кого еще впереди целая жизнь. Короче, они надеялись, что мое сердце было не таким заскорузлым. Они ошибались. Обычно говорят, что время смягчает характер, в особенности это касается мужчин. Многие строгие отцы превращаются в нежнейших дедов. А со мной случилось наоборот – я родился мягким, а умру черствым.
Но я вижу, что я отвлекся. Я говорил о новых соседях и том, что, как мне кажется, он ее бьет. Как я уже сказал, сплю я мало и плохо. Позавчера ночью я все еще ворочался под одеялом, когда эта парочка начала ссориться. Поначалу слышался один только ее взволнованный упрекающий голос, потом в какой-то момент он тоже принялся орать в ответ. И чуть погодя я услышал звук падения – как будто что-то тяжелое обрушилось на пол – и наступило молчание. Мне стало любопытно, и я приложил ухо к стене. Не думаю, что я ошибусь, если скажу, что она плакала, а он ее утешал. На следующее утро, когда я вынимал почту из ящика, появилась Эмма. На ней были темные очки, и она не поднимала глаз от земли. Едва заметив меня, она отвернулась и почти бегом стала подниматься по лестнице.
– Добрый день, – сказал я ей, но она была уже далеко.
Я уверен, что у нее был синяк под подбитым глазом, и поэтому, когда я поднялся к нам на этаж, мне захотелось позвонить им в дверь, чтобы спросить, все ли в порядке. Я уже протянул руку к звонку, но в последний момент передумал. Я всегда занимался только своими делами, и все было в порядке, так с чего мне лезть в то, что меня не касается? Да и потом она – моя соседка – и сама уже большая девочка: если муж ее бьет, то ей ничто не мешает от него уйти. До конца дня я и думать забыл обо всем этом, пока сегодня утром я не обнаружил на площадке Эмму, которая рылась в сумке в поисках ключей, стоя ко мне спиной. В ответ на мое приветствие она торопливо улыбнулась, но это не помогло ей скрыть распухшую, с кровоподтеками, губу.
Это правда: я нелюдим со скверным характером, и если кто-то из моих детей соберется с духом на моих похоронах взобраться на ту штуку, с которой толкают речи, чтобы воспроизвести список моих достоинств, то вряд ли они смогут назвать меня общительным человеком. Не то чтобы я ненавижу людей – просто я слишком занят самим собой, чтобы меня волновали еще и другие. Мне и Катерина так всегда говорила: «Ты не злой, ты просто эгоист». Я никогда не был с этим согласен. Эгоист – это тот, кто любой ценой добивается собственного благополучия, а я в своей жизни благополучия так и не увидел. Даже как эгоист я не преуспел.
Но мы говорили о моей соседке. Домашнее насилие – одна из тех тем, о которых ты слышишь разве что в новостях, что-то очень далекое от жизни нас, «обычных людей». Это примерно как убийство: трудно представить, что кто-то из моих знакомых умрет от руки убийцы, гораздо легче поверить, что в него шарахнет молния, когда он полезет на крышу поправить антенну.
Короче, теперь эта распрекрасная женщина довольно сильно выводит меня из себя, потому что на этот раз я уже не могу сделать вид, что ничего не случилось, особенно если она так и будет расхаживать с распухшим от побоев лицом. Поэтому я решаю вмешаться, хотя пока еще не знаю, как именно.
Полагаю, что мне надо поговорить об этом с Марино – может быть, ему придет в голову дельная мысль.
Хотя это будет еще удивительнее, чем если завтра вдруг не взойдет солнце.