– Папа, открой, это я!
Я нажимаю кнопку домофона и так и остаюсь стоять, упершись взглядом в белую стену и пытаясь ответить себе на вопрос, который буравит мой мозг: что тут делает мой сын? Да еще и в такое необычное время? К счастью, когда я открываю дверь, он уже оказывается на площадке, с двумя пакетами покупок в руках.
– Здорово, – первым говорю я, – какими ты здесь судьбами?
Данте, не отвечая, закрывает ногой дверь лифта, улыбается мне и протискивается мимо меня, чтобы войти в квартиру, точнее сказать – на кухню. Я иду следом, теряясь в догадках и ожидая объяснений. Он ставит пакеты на стол и снова мне улыбается. Только в этот момент я обращаю внимание на его одежду. На нем облегающие бежевые брюки, что-то вроде черных, с заклепками, сапожек на ногах и рубашка такого цвета, типа лососевого или кораллового, – короче, оттенка, всегда встречавшегося мне только на одеяниях старых тетушек или на картинках, украшающих всякие бесполезные безделушки, которыми те же тетушки наполняли свои жилища.
– У меня недалеко отсюда были дела, и мне пришла в голову мысль зайти тут у тебя в супермаркет и принести тебе кое-что из продуктов. Так тебе не придется таскать пакеты.
– Вообще-то можно заказать доставку, – это все, что мне удается сказать, и в тот самый момент, когда я произношу эти слова, я уже чувствую себя мерзавцем.
К счастью, кажется, он не обращает внимания на мои не самые любезные реплики, закатывает рукава рубашки и начинает выкладывать из пакетов продукты.
– Ну что, как поживаешь? Какие новости?
– Ничего нового, – бурчу я, глядя, как он уставляет стол продуктами, большинство из которых я не ем.
– Я не мог сообразить, что тебе нужно, и поэтому взял всего понемногу, – продолжает он как ни в чем не бывало.
Если и есть что-то положительное в наших встречах с сыном, так это то, что с ним мне не нужно притворяться, я могу быть самим собой – вечным ворчуном, каким я всегда и был. По правде говоря, Данте, несмотря на мое очевидное нежелание общаться, следует своей цели, не слишком заботясь о том, что я делаю или говорю в его присутствии. Можно подумать, что у него выросла броня, от которой любая моя фраза и любой мой жест просто отскакивают как от стенки горох.
– А как поживает твоя сестра? Ты давно с ней разговаривал?
На этот раз он отвечает мне сухим и отрывистым «нет», не предполагающим дальнейших расспросов. Мне уже надо привыкнуть, что единственная вещь, которую Данте просто не переносит, – это когда его спрашивают о сестре. «Почему ты всегда меня о ней спрашиваешь? Сними трубку и позвони ей!» Так обычно он отвечает. По крайней мере, так было все прежние годы. Однако, кажется, в последнее время он стал спокойнее на этот счет и отвечает просто и односложно. Наверное, понял, что старикам не так легко менять свои привычки. Я всегда спрашиваю его о Звеве и был бы уже не в состоянии перестать это делать. На самом деле мне даже не интересно что-то знать о дочери – она и сама регулярно мне звонит, но просто с Данте я толком не знаю что сказать, и поэтому мне кажется естественным заговаривать о Звеве. Она всегда стояла между нами двумя, и ее присутствие – даже в ее отсутствие – очень ощущается.
– Я взял тебе кое-что диетическое: безйодовую соль, рисовый майонез… – продолжает он, водружая одну на другую банки с консервированными томатами.
– Мне тут еды на год хватит… – замечаю я и молча продолжаю смотреть, как он заканчивает заниматься продуктами.
Наконец он поворачивается ко мне и восклицает:
– Я смотрю, ты хорошо выглядишь!
– Да и ты выглядишь неплохо, – с усилием отвечаю я, стараясь оторвать взгляд от его рубашки.
К счастью, время, которое он мог выделить, чтобы позаботиться о бедном-несчастном, оставшемся в одиночестве родителе, уже вышло.
– Ладно, я побежал. Созвонимся вечером или завтра! – бросает он и кладет мне руку на плечо.
Примерный отец в этот момент должен был бы притянуть сына к себе и крепко его обнять, а потом еще сказать, что он им гордится. Но помимо того, что подобные сцены можно увидеть разве что в американском кино, я слишком далек от того, чтобы быть примерным отцом, и поэтому я стою как истукан, пока он, повернувшись к выходу, не замечает вдруг на полке пачку сигарет. Выражение его лица меняется в ту же секунду.
– Зачем они тебе? – спрашивает он.
– Кто они? – Я прикидываюсь, что не понял, стараясь потянуть время и найти подходящее оправдание.
По правде говоря, после инфаркта при детях я больше не курил – как раз чтобы избежать выговора, который, я уверен, ждет меня прямо сейчас, если только я не подыщу достоверную причину.
– Это Марино принес, – говорю я первое, что приходит в голову, – чтобы он мог курить, когда поднимется меня навестить.
– Но ты разве не говорил, что он больше не выходит из дома?
– Да, на улицу он не выходит, но на один-то этаж он может подняться.
Кажется, будто он поверил этой бесстыдной лжи, но тем не менее он предпочитает уточнить:
– Давай только без глупостей, пап, я тебя прошу, ты же не ребенок.
– Ну что ты такое говоришь… – Я провожаю его до двери.
– Послушай, в субботу… – что-то хочет сказать Данте, но в этот момент из подошедшего лифта на площадку выходит Эмма, которая, по всей видимости, не очень рада встрече – она торопливо здоровается и тут же захлопывает за собой дверь к себе в квартиру.
– Какая красотка у тебя соседка! – восклицает вслед за этим мой сын, что приводит меня в некоторую растерянность. По сути, это первый раз, когда он отпускает замечание по поводу женщины в моем присутствии. На какой-то крошечный миг меня охватывают колебания в отношении сына, но потом мой взгляд снова падает на его коралловую рубашку, и я понимаю, что сомнений быть не может. И действительно, разве такой, как он, не может найти женщину привлекательной? А эта Эмма и вправду привлекательна.
– Хотя очень приветливой ее не назовешь.
Я корчу ему рожу, чтобы показать, что меня мало волнует приветливость моей соседки, и потом он прощается и заходит в лифт.
– Да, совсем забыл! – восклицаю я вдогонку.
Данте высовывается и вопросительно смотрит на меня.
– В следующий раз, когда тебе придет в голову обращаться со мной как со старым маразматиком, которому нужна нянька, я просто тебя не впущу!
Он хохочет и нажимает на кнопку первого этажа.
Когда смеется, Данте настоящий красавчик. К счастью, это случается частенько.
Из них двоих я всегда отдавал предпочтение Звеве, вот только сейчас я сам не смог бы объяснить почему.
Я нажимаю на кнопку звонка и слышу цоканье каблуков Эммы, приближающееся к двери. Потом дверной глазок закрывает тень, и я понимаю, что девушка разглядывает мое лицо. Тогда я улыбаюсь и заявляю:
– Здравствуйте, это Аннунциата, ваш сосед…
Она открывает мне дверь и вежливо улыбается. Хотя она хорошо воспитана, тем не менее видно, что моему приходу она совсем не рада. Может быть, она думает, что я из тех навязчивых стариков, которые вечно пристают ко всем подряд, нуждаясь во внимании, и я пытаюсь найти повод пообщаться с ней, чтобы затем воспользоваться ее расположением. Спокойно, дорогая, у меня нет ни малейшего желания заводить дружбу с тобой и с твоим мужем – меня бы тяготили ваши приглашения на ужин, ваша забота и ваши жалостливые взгляды. Мне просто нужно избавиться от этих продуктов, ничего больше; потом, как по мне, мы сможем вернуться к нашим обычным здрасте до свиданья.
Это то, что я бы хотел ей сказать. Вместо этого я объясняю:
– Мой сын нанес мне диетических и биологических продуктов, которые я не ем. Знаете, в мое время всех этих странных штук просто не было. – Я достаю из пакета упаковку соевых котлет. – Я всегда ел говяжьи котлеты, и все еще жив, – продолжаю я с улыбкой, – поэтому мне не хотелось бы именно сейчас начинать беспокоиться о моем здоровье. Я подумал, что вам они могли бы пригодиться…
На этот раз Эмма улыбается от души и берет пакет, который я ей протягиваю.
– Это очень любезно с вашей стороны, – произносит она чуть погодя.
– Я бы мог постучаться к Элеоноре, – добавляю я, показывая головой на закрытую дверь рядом, – но думаю, что она тоже не представляет себе, как готовить эту хренотень.
Эмма снова мне улыбается. Должен сказать, что у моего сына, несмотря ни на что, глаз – не промах, она и в самом деле удивительная девушка: у нее темные гладкие волосы, мягкой волной падающие на плечи, невысокая, но очень ладная фигурка, миндалевидные глаза и пухлый рот. И потом, у нее есть маленький недостаток, добавляющий ее красоте оригинальности: щель между передними зубами, придающая ей нотку агрессивности и чувственности. Если бы мне было вполовину меньше лет, чем сейчас, может быть, я бы и потратил чуток своего времени, чтобы приударить за ней.
– Так это был ваш сын? – спрашивает она.
– Да, – коротко отвечаю я и потом медлю, вглядываясь в ее лицо, чтобы понять, поняла ли она, хватило ли ей одного брошенного взгляда, чтобы увидеть, что Данте не такой, как все.
– У меня кастрюля на огне, – внезапно заявляет Эмма, отрывая меня от нелепых мыслей.
– Идите, идите, – спешу попрощаться я, сопровождая свои слова взмахом руки, бьющей по воздуху.
Мгновение спустя я снова один на площадке. Краем глаза я замечаю какое-то движение в глазке на двери Элеоноры. Синьора Витальяно была поглощена одним из самых своих любимых занятий: подглядыванием.
– Чертовы старики, – бормочу я сам себе, возвращаясь к себе в квартиру, – вечно вы торчите как приклеенные у глазка и подглядываете за миром!
Мне нравится не относить себя к их числу. Так мне кажется, что я не такой, как они. И уж, конечно, гораздо лучше них.