А тут еще нагрянула оттепель. Снега в Москве не стало. Сошел сугроб и со старых «Жигулей» на пустыре возле районной поликлиники.
Где она, Кен? Почему не появляется снова в моей жизни? Почему пропала? И кто она такая? Колдунья? Если так, то она самая прекрасная колдунья на свете.
Одно я исключал – случившееся не было галлюцинацией. Это была самая настоящая жизнь. Одна из ее самых прекрасных страниц.
Несколько раз я вспоминал и о ненавидящих меня желтых глазах, которые видел сразу после встречи с Кен. Сразу становилось не по себе. Но из-за этого, говорил я себе, волноваться не стоит. Вот это – как раз галлюцинация, отвратительное видение.
Снег выпал на следующее утро после того, как со мной произошла эта страшная история. Возвращался с работы через лес. По узкой, в одну полосу, дороге, выложенной большими бетонными плитами, многие из которых уже давно начали крошиться, а некоторые и вовсе разрушились. Когда-то дорогу построили военные для своего полигона. Его давно нет, и дорогой почти никто не пользуется. По ее сторонам растут ели, а местами – дубы.
Некогда в окрестностях нашей фабрики была большая дубрава. По крайней мере, так рассказывали мне люди, семейства которых из поколения в поколение делали здесь зеркала. Со временем орешник, березы, осины почти вытеснили дубы. Теперь эти величественные деревья лишь вкраплены в лес. Но вдоль дороги их еще много. За последние бесхозные годы дубы разрослись вширь, и в некоторых местах их ветви смыкаются над ней.
Минувшая осень выдалась очень урожайной на желуди. В золотом октябре дорога местами была почти в буквальном смысле слова усыпана ими. Сейчас, конечно, желудей здесь уже не осталось – смыли ноябрьские дожди. Но вот в самом лесу, да и на обочинах желуди – я почему-то подумал об этом – есть.
Желуди… Ассоциации жизни…
Я невольно стал вспоминать… Когда-то, еще ребенком я любил собирать желуди. Такие красивые: блестящие, светло-коричневые. Мы с родителями собирали их на нашей «дачке». Собирали и в Москве – в Лужниках, Сокольниках, в Парке Культуры. А потом, много лет спустя, желуди – все на той же даче – собирали со мной и моей первой женой наши дочки. И так же, как в моем детстве, иногда мы брали спички и делали из них и желудей смешных человечков. Называли их «Желудяшкиными». Навсегда ушедшие дни. Очень светлые.
А сейчас… Сейчас был темный бесснежный февральский вечер. Вечер безветренный, очень тихий, будто застывший в своей тяжести. И вдруг в этой тишине я услышал чавканье. Притом тот, кто чавкал, судя по громкости звуков, находился неподалеку. Мне стало не по себе. А спустя несколько секунд, после того, как миновал небольшой изгиб дороги, я уже был испуган по-настоящему.
Кое-где здесь стоят фонари. Благодаря белесому свету одному из них я хорошо увидел его.
Кабан! Жующий желуди кабан. Кабан громадный и непохожий на своих иногда довольно милых собратьев на фотографиях в книгах о животных, коих немало в моем книжном собрании.
Этот экземпляр походил на вепря из жестокой скандинавской легенды. Очень крупный. Шерсть – длинная, почти черная. Глаза… Глаза были большие и желтого цвета. Они были очень-очень похожи на те, взгляд которых сопровождал меня в «путешествии» из сквера на фабрику. И так же, как те, были наполнены обращенной ко мне ненавистью. Ненавистью и… своеобразным интеллектом. Это не был взгляд обычного животного! Это создание – я не сомневался – обладало разумом.
Его клыкастая морда… Я уже видел похожую морду! Сомнений быть не могло – на карнавале! Маска широкоплечего, коренастого господина, на которого натолкнулся, когда искал Наталью. Интересно, какие у него были глаза? Кажется, тоже желтые. Но я не был в этом уверен. В спешке толком не разглядел.
Первая реакция была нервной, эксцентрической и, возможно, истерической. Я несколько раз подпрыгнул. Довольно высоко, так что лужа, посередине которой остановился, будучи ошарашенным неожиданной встречей, рассыпалась брызгами. Затем показал кабану язык и сделал руками «длинный нос». Наверное, страх так подействовал.
Вообще-то я нечасто кривляюсь. Только иногда – в спину жене, когда устаю от нее. И еще по утрам – самому себе, в зеркало, чтобы поднять настроение. Но когда бывало страшно, не кривлялся. Это было для меня новым…
Еще одно «новое» в себе я открыл почти сразу после гримас. Оказывается, могу бегать без всякого допинга не хуже классного чернокожего спринтера. Правда, дистанция была намного короче, чем на соревнованиях. До ближайшей березы, за ветку которой я смог зацепиться руками, а затем подтянувшись вверх, усесться с грехом пополам на эту самую ветку.
Бросившийся на меня в разгаре моего кривляния кабан остался под березой, которую я про себя уже окрестил «своей». Еще бы – благодаря ей я спасся. По крайней мере, на этом этапе, потому что кабан глядел на меня снизу вверх и, кажется, не собирался никуда уходить. Благодаря все тому же фонарю я видел его ненависть и большие желтоватые клыки, которые сначала почему-то не бросились мне в глаза. Совершенно ужасные клыки! Их созерцание усилило первоначальный шок. Видимо, поэтому я запел:
Ой, рябина кудрявая,
Белые цветы,
Ой, рябина, рябинушка,
Что взгрустнула ты?..
Запел, сам не зная, зачем… Блин! В желтых глазах вепря теперь была не только ненависть (она меньше не стала), но и удивление.
«Умен, сука!», – подумал я. И тут же снова вспомнил о господине, которого толкнул на карнавале. Потом подумал о Кен, которая сначала явилась мне в образе очаровательного черта…
«Сказка пр-р-р-одолжается», – сказал я себе, рассматривая необычного кабана, который не торопился оставлять меня в одиночестве. Буква «р» получилась, как звук ржавой пилы, потому что у меня начался озноб. Зуб на зуб не попадал. Скорее из-за нервного шока, нежели от холода.
Кабан уже не глядел на меня. Опустил рыло вниз, принялся искать желуди. Очень быстро обнаружил и зачавкал.
Зачавкал громко!
Мерзко!
Противно!
«Черт возьми, а что же мне делать?», – спросил я себя.
Ждать, когда кто-нибудь появится на этой забытой Богом и людьми дороге? Но такое ожидание может продлиться до второго пришествия (или до третьих петухов – как кому нравится). И сколько я смогу продержаться на «своей» березе? Сидеть на ней было очень неудобно. К тому же, я изрядно замерз. Мороза не было, но все равно я не был одет для прогулки по лесу. И даже не мог подвигаться, чтобы хоть немного согреться. Ощущение, что мое приключение хорошим не кончится, становилось все сильнее.
– Проклятый, мерзкий кабан! – крикнул я своему преследователю. А затем (опять-таки сам не зная почему) запел песенку из мультфильма про Винни-Пуха, который висел на шарике перед плечиным дуплом и пытался обмануть пчел:
Я тучка-тучка-тучка,
Я вовсе не медведь.
Ах, как приятно тучке
По небу лететь.
Хотел позлить кабана. А в шоке, в котором я по-прежнему пребывал, лучшее просто не пришло в голову. Но он, поганый вепрь, даже не поднял морду. Продолжал жрать свои желуди. На самом деле, конечно, не столько утолял голод, сколько ждал, когда я свалюсь с березы на его клыки.
Я продолжал думать, как справиться с вепрем. Не нашел ничего лучшего, как бросить ему вниз несколько снотворных таблеток (они валялись в кармане пиджака с тех пор, как мы с женой ездили в гости с ночевкой к ее брату). Кабан, разумеется, и не подумал сожрать их. Лишь поднял вверх свою морду, громко и язвительно хрюкнул.
Больше ничего мне в голову не пришло. Я тщетно продолжал искать выход. А спустя полчаса чуть не свалился со своей ветки. Захотел устроиться на ней поудобнее и оперся на руку, которая – я не заметил этого! – здорово затекла. А холод… Он уже проник в каждую клеточку тела…
Пытаясь справиться с ним, я закурил: иногда это дает иллюзию тепла. Но на этот раз такая иллюзия не посетила меня. Кабану, кстати, не понравился запах табака. Он несколько раз довольно громко чихнул, затем поднял голову и укоризненно покачал головой.
– Ты, что хочешь, чтобы я спрашивал у тебя разрешения, можно ли мне покурить? – я решил попробовать «разговорить» его.
Мне были ясны две вещи:
1. вепрь ненавидит меня.
2. вепрь обладает интеллектом.
Значит, можно попытаться вести себя с ним, как иногда ведут себя заложники с террористами. Начинают общаться с ними. Затем, как говорится, слово за слово. Дело кончается тем, что в террористах пробуждается нечто человеческое. И для заложников все заканчивается хорошо.
– Дружище, я тебе ничего плохого не сделал, – обратился я к кабану, – тебе не надоело торчать здесь, под деревом?
Кабан проигнорировал мой вопрос. Я, однако, решил попробовать все-таки наладить общение:
– Может, оставишь меня здесь, пойдешь своим путем? – предложил ему.
Вепрь даже не поднял голову. Тогда я попытался поговорить с ним на отвлеченные темы. К сожалению, мои ремарки не встретили никакого отклика. Я понял – попытки наладить общение со злобным существом бесполезны. Был уже близок к отчаянию. Понимал, что скоро свалюсь со «своей» березы, и вепрь если не убьет меня сразу, то по меньшей мере, распорет живот своими клыками. И я очень скоро скончаюсь даже без его дальнейшего участия.
Подумал я и о том, что меня не скоро найдут. Неужели, буду гнить здесь? И сколько времени – неделю, две, месяцы?.. Что останется от меня?..
А, может быть, вепрь, который караулит внизу, не вегетарианец?
Топот! Я услышал чей-то топот. Наверное, слух был обострен благодаря этой мерзкой ситуации, потому как звуки были еще очень тихими. Но тот, кто производил их, приближался стремительно. Очень скоро я понял – это цокот копыт. И сразу почувствовал – ко мне на помощь спешит светлое начало. Оно спасет меня! Я еще не видел бегущую по дроге лошадь, но уже знал, кто это. И не ошибся.
В нашу с кабаном сторону мчался Белый Конь. Тот самый, который был в сквере возле моего дома. С Кен. В его каждом стремительном движении были сила и грация.
Не только я услышал и увидел Коня. Черный вепрь тут же прекратил жрать свои гнилые желуди, повернулся всем своим громадным телом в его сторону. Негромко, но злобно хрюкнул, немного расставил ноги, чуть-чуть опустил голову. Было ясно – готовится к встрече.
А Конь остановился в нескольких шагах от кабана (меня поразило, как он это сделал: буквально за одно мгновение застыл после галопа!). Поглядел на меня. А затем они – Конь и Кабан (этот все-таки тоже с большой буквы, ведь он не был обычным животным!) – смотрели друг на друга. Я чувствовал – в этом действе было заключено большее, чем я видел. Противостояние: Конь хотел заставить Кабана уйти прочь. Тот требовал от Коня того же. Ценой вопроса была моя жизнь. Ни много, ни мало…
Как сейчас вижу эту картину. Два силуэта в тусклом свете фонаря. Силуэт светлый и силуэт темный. Светлый – стройный и сильный. Темный – как прижавшийся к земле сгусток зла…
Противостояние начал перешло в противостояние сил, когда Кабан бросился вперед. В своем прыжке высоко – я такого представить не мог! – оторвался от земли. Было ясно – хочет ударить Коня не в ноги, а в грудь.
Но он не достал соперника. Едва вепрь пришел в движение, Белый Конь вздыбился и на доли мгновения застыл на задних ногах. Эти доли – как же четко он рассчитал кванты времени короткого боя! – сделали его победителем. Он с силой ударил прыгнувшего Кабана передними копытами в тот самый момент, когда последний был уже близко к Коню, и его голова оказалась наиболее уязвимой для удара.
Копыта Коня опустились не на середину кабаньего черепа. Каждое из них прошло по его краю. Поэтому их удары оказались не смертельными и, скорее всего, даже не опасными, а просто очень болезненными. Визг рухнувшего на землю Кабана напомнил мне звуки сирены «Скорой помощи» (самой истеричной из всех, которых я слышал). И действовал он почти также же быстро, как скорая. Тут же поднялся. Морда была в крови. Но это не помешало Кабану стремительно, хотя и пошатываясь, ретироваться с поля боя. Все это время он продолжал визжать от боли.
Я смотрел ему вслед. Только что он представлял опасность для жизни. А потом я видел лошадиный удар. Видел брызги крови, летевшие от головы Кабана. Странно, но теперь мне было почти жаль этого мерзкого хрюнделя.
Конь застыл после своего страшного удара. Он так же, как и я, глядел Кабану вслед.
Я был поражен, когда он повернулся ко мне. Был готов поклясться – он ухмылялся! И эта лошадиная ухмылка – я не сомневался в этом – относилась не ко мне, а к удравшему с пронзительным визгом противнику. Этому треклятому Кабану!
Ухмылка Коня была ироничной. Можно даже сказать, иронично-сердитой. Не более. Очевидно, что ненависти к Кабану он не испытывал. Странновато после такой схватки… Если бы я был в нормальном состоянии, то, несомненно, удивился бы этому. Сейчас, однако, мне было не до этого. Устал, замер на березе. Получил сильный стресс.
Я не был уверен, что смогу благополучно соскочить вниз: поглядев на землю, я обнаружил, что залез на березу намного выше, чем казалось. К тому же у меня затекли ноги.
Конь, казалось, увидел мое сложное положение. Подошел, поднял голову. Я сделал это инстинктивно, и совершенно не пожалел об этом. Погладил лоб, нос Коня. Как же приятно было прикоснуться к очаровательному, бархатному носу! И силы… Я почувствовал приток сил и довольно легко слез с березы на которой (я только потом, в электричке, выяснил это, взглянув на часы) провел почти час.
Затем Конь вез меня к станции. Никогда прежде не ездил на лошади. Но удивительно – сейчас и залез легко, и на спине Коня (седла на нем, как и прежде, в сквере между моим домом и Яузой, не было) чувствовал себя совершенно естественно. Как будто всегда был всадником. Необычный вечер… Необычный Кабан… Необычный Конь… Необычной была вся эта история, начавшаяся перед Крещением возле поликлиники.
В свете всей этой необычности я не очень удивился тому, как Конь развлекал меня во время нашего короткого путешествия. Он играл на дудочке!
Откуда в лошадином рту появилась эта дудочка? Бог весть. После всего, что произошло, я воспринял это, как данность. Просто слушал то, что играл Конь. Какую-то веселую польку. Мне было приятно ехать на нем, слушать озорную мелодию. Я был счастлив оттого, что спасся от Кабана. Мне казалось, что теперь все будет хорошо. Кен скоро, очень скоро снова появится в моей жизни. Возможно, – во всяком случае, мне очень хотелось этого, – навсегда…
Конь резко остановился, едва мы выехали из леса. Здесь начинался поселок, неподалеку была станция. Я слез со своего спутника, еще раз погладил его бок:
– Спасибо тебе, дорогой.
Конь фыркнул, немного отстранился от меня, явно не желая долго принимать мою ласку, едва заметно кивнул, затем снова ухмыльнулся. Снисходительно-доброжелательно. Затем снова кивнул. Уже сильнее. Я понял, что он хотел сказать. Моя благодарность принята. Но дальнейшее общение нецелесообразно. Каждый должен следовать своим путем.
Именно это я и сделал. Пошел через поселок. К турникетам станции Ярославской железной дороги. По пути оглянулся. Коня на окраине леса – там, где из него выходила старая, разбитая дорога, – уже не было.