Зима выдалась малоснежной и теплой. Вчера, на следующий день после визита к Аарону Михайловичу, вообще зарядил дождь, который уничтожил хилый снежный покров и обнажил всю накопившуюся за зиму в городе грязь. По этой грязи, обходя довольно-таки глубокие лужи, я шел вечером от трамвая. Еще не домой – в магазин. Надо было купить кое-что по мелочи.
Я не пошел в привычную «Пятерочку». Решил сэкономить время, избежав очередей, и направился в небольшой магазинчик неподалеку от дома. Там всегда меньше выбор, выше цены и мало народа. Вход в магазинчик – через обычный жилой подъезд. Открыв дверь подъезда, я остановился – темно. Дверь, которая ведет в магазин, была закрыта. Неужели он не работает?
Как такое может быть? Я же видел, когда шел по улице – он открыт, в нем горит свет, и оттуда и туда идут люди. И все-таки я не сразу сделал следующий шаг. Шаг в подъезд. Почему-то почувствовал себя не очень хорошо. Чуть-чуть заболели виски. С этой болью и какой-то неожиданной внутренней настороженностью я простоял возле входа, наверное, минуту. Может быть, две. За это время ни в одну, ни в другую сторону никто не прошел мимо меня.
«Но ведь это маленький магазин, и людей в нем бывает немного», – рассудил я и решительно шагнул вперед. В подъезд. В сторону двери.
А потом было то, что уже испытал перед тем, как попал на сквер возле своего дома. Снова куда-то летел. Снова сдавило грудь. Но сознания на этот раз не терял. Я продолжал видеть мир. Видел – темноту, глубокую, как вселенная, и множество разноцветных ярких точек, рассыпанных в ней.
…Я лежал на траве. Но трава была не та, что в первый раз, в сквере между моим домом и Яузой. Здесь, где я оказался, трава была очень густая и короткостриженая. «Настоящий английский газон», – самоуверенно констатировал я про себя, хотя прежде никогда не лежал на таких газонах. Только видел их, когда единственный раз в жизни был в командировке в Англии.
А вокруг… Такого я прежде не видел. Фантастически прекрасный сад!
Неописуемая красота – цветы и кустарники, названий многих из которых я просто не знал. Все цвело, все было полно силой и радостью жизни. И все вместе это выглядело совершенно нереальным.
Я видел цветущие рядом друг с другом пеоны и розы. Небольшие (наверное, карликовые) яблони с яркими, будто нарисованными зелеными и желтыми яблоками, под которыми распустились тюльпаны – высокие, как гвардейцы, стройные, с головками самых разнообразных окрасок и форм. Но такого, по крайней мере у нас, в России, не может быть. Не расцветают у нас одновременно пеоны и розы. И яблоки не созревают в мае, когда распускаются тюльпаны.
Сад был нереальным, но все равно удивительно красивым. И гармоничным – без излишней пестроты. В разнообразии его красок доминировали три цвета – зеленый, розовый, желтый.
На какое-то короткое время я забыл обо всем. Жил тем, что рассматривал эту невероятную красоту. Поэтому, видимо, не сразу ощутил дуновение ветра, от которого мне стало немного прохладно.
Но почему, собственно? Когда я входил в магазин, на мне были зимняя куртка, брюки. Все, что полагается надевать в Москве в феврале месяце. А здесь, в дивном саду, я оказался без них. Только в желтой майке с открытыми плечами и коротких оранжевых шортах. Мне было легко и хорошо в своей новой мини-одежде. Не нравилось лишь одно – большое и аляповатое розовое сердечко, изображенное на майке.
Я снова оказался в мире волшебства. Душу будоражили огоньки предчувствия радости. Раз я снова здесь, в этой другой реальности, я обязательно увижу Кен. Об этом говорило мое чудесное перемещение, об этом говорил сам сад, в котором будто была разлита часть ее души. Я чувствовал это всем сердцем.
Возле меня проходила узкая дорожка из белого песка, по сторонам которой росли невысокие розы чайного цвета. Колебаний не было. Я пошел по этой дорожке. Не сомневался – она приведет меня к Кен. Мы встретимся, и я сделаю все, чтобы она больше не пропадала (даже на короткое время!) из моей жизни.
Я торопился к ней (правда, несколько раз в душе стрельнуло сомнение – а откуда, собственно говоря, такая уверенность, что увижу ее?), но тем не менее, не забывал посматривать на сад с английским газоном. Кустарники с желтыми, розовыми, белыми цветами…
Больше всего меня поразили не цветы, а они. Подобную, но несравненно более бледную картину я видел когда-то (кажется, век тому назад), когда оказался в конце апреля в Париже.
А какой же сильный аромат был в этом дивном саду! Запахи… Они бодрили, наполняли силами. Они возбуждали. Я чувствовал себя так, будто помолодел лет на двадцать. Не только из-за аромата сада. Дело было в Кен. Я не сомневался – она очень близко. Меня меняло приближение к ней.
Но вышло так, что не я, а она первая увидела меня. Тропинка шла возле широкого большого куста, густыми посыпанного маленькими розовыми цветами. Кен окликнула меня, едва я миновал его.
– Серджио! Я здесь!
Минуло две недели с тех пор, как мы виделись, а мне казалось – целая вечность. Вечность, в которой никто не называл меня «Серджио».
Я оглянулся…
Кен!
Как я мог прожить вечность, целые недели, без этой женщины… Без этой женщины с темными миндалевидными глазами и длинными каштановыми волосами!
Она снова была передо мной. Сидела в обыкновенном садовом деревянном кресле. Не откинулась в нем. Нет. Подалась вперед, глядела на меня. Была напряжена радостью. Я видел – сейчас Кен в дивном волшебном мире видит только меня.
Сегодня она была в открытом платье белого цвета. Платье было, как и в прошлый раз, короткое, открывавшее ее плечи, стройные (кстати, более загорелые, чем раньше) ноги. Кен, как и тогда, в сквере возле моего дома, была босиком. В руке у нее была небольшая белая роза, а на запястье все тот же браслет из древнего белого янтаря.
Рядом с ее креслом стояло другое такое же кресло (я знал, кому оно предназначено!). И еще здесь был небольшой круглый садовый столик, на котором стояли пузатая бутылка с удивительно высоким горлышком и две большие чашки – белые в красный горох. И еще на нем лежала небольшая, белого цвета папка.
– Я чуть с ума без тебя не сошел, – эти слова вырвались у меня вместо приветствия.
– Я тоже много думала о тебе.
Ее каждое слово было истиной, потому что не только я бросился к ней. Она тоже. Прошли секунды, и мы встретились. Я обнял ее за талию. Она положила мне руки на плечи.
– Здравствуй, Кен.
– Здравствуй, Серджио.
С этими словами она провела рукой по моим волосам, щеке. Я склонился к ее руке и поцеловал ее. Губами и языком.
– Ты ведешь себя, как рыцарь, – улыбнулась она.
Ее фраза… Она прозвучала для меня, как мостик. Между нашей первой встречей, когда я пообещал Кен стать ее рыцарем, и сегодняшним днем. И как тогда, в сквере между моим домом и Яузой, она снова сделала ударение на последнем слове: ее фирменный стиль. Я балдел от этого, от каждого ее слова. И от ее акцента балдел.
Из-за этого повел себя уже не совсем по-рыцарски. Наклонился, поцеловал Кен в плечо. Такое же загорелое, как и ее ноги.
Она наклонила свою голову ко мне. Я чувствовал аромат этой женщины. Все чары волшебного сада были ничто по сравнению с ним.
– Я хочу тебя.
Эти слова произнес не я. Их сказала моя любовь.
– Да, только давай не будем очень спешить.
Я скорее почувствовал, чем услышал эти слова Кен. Они были тихие и нежные, будто ласковое дуновение теплого июльского ветерка.
Кен не удалось быстро снять с меня майку, так же как и мне – ее платье, под которым были только белые стринги. Так получилось, потому что мы целовались и не хотели прерывать наш первый поцелуй. Но потом нам все-таки пришлось это сделать, и Кен увлекла меня за собой на зеленую, прекрасную, как жизнь, траву. Ее фигура оказалась не совсем такой, как я представлял. Более худенькая, чем мне казалось. А груди, наоборот, больше…
Здесь на траве мы ласкали друг друга. Я забыл обо всем. Забыл и о просьбе Кен не спешить. Стремился к близости. Она нежно, но решительно отстранила меня, упершись ладонями в мою грудь.
– Не сразу, не сразу, Серджио, подожди чуточку, я пока не могу, – сказала она.
– Хорошо, Кен.
Я видел: она не меньше меня хочет слиться со мной. Но что-то внутри нее мешает ей подойти к близости. И ей из-за этого плохо. Глаза… Они были еще не на мокром месте, но уже близко к этому.
– Не волнуйся, Кен, все будет так, как ты говоришь. А расстраиваться не стоит, все просто прекрасно, мы вместе – ты и я. И это самое главное, – произнес я.
Ответил на ее взгляд, которым она просила прощения за то, что пока у нас «не получается». Я понимал – мы первый раз вместе. А она – непростая. Наделена какими-то необычными способностями, о которых я почти ничего не знаю. И к тому еще – поэтесса. А это само по себе многое значит.
– Закрой глаза и расслабься, – попросил я ее.
Мы лежали рядом – Кен на спине, я на боку – лицом к ней. Медленные ласки – я гладил ее бедра, живот, груди… Чувствовал: именно это поможет ей. Ласки и поцелуи. Без всякого напора и натиска. И я оказался прав. От малого в ласках, которые скоро стали взаимными, мы медленно – темп задавала Кен – шли к большему. А затем она раскрылась мне.
Мы слились, как единое целое, почти сразу почувствовав токи и ритмы друг друга. Изумительно «подошли» друг к другу. И еще один счастливый сюрприз. Не ожидал, что Кен окажется такой страстной. Ее страстность проснулась не сразу во время нашего первого секса, но она появилась, она будто вспыхнула и была очень сильной.
После секса мы не отдыхали, как это почти всегда у меня бывало. Мы снова целовались (никогда сразу после интима не хотелось так целоваться!). Продолжение нашего единения…
Вокруг нас благоухали цветы. Над нами сияло ласковое, совсем нежаркое солнце. И еще я слышал, как стрекотали маленькие жители этого сада – кузнечики.
– Не уходи снова. Не исчезай, – тихо сказали мои губы ее губам.
– Не уйду, не исчезну, – так же тихо ответили ее губы.
И больше нам в эти минуты не надо было никаких слов. Мы были вместе, мы обрели друг друга. Я думал только об этом. И она тоже. Я чувствовал это своим сердцем и своими губами.
– Хочу навсегда остаться здесь, с тобой, в этом саду, – произнес я.
Ведь когда счастлив, хочется, чтобы мгновения превратились в целую жизнь.
– Это было бы прекрасно. Но это невозможно, – в глазах Кен я увидел тень грусти. – Моя магия не вечна.
Я обалдел. Конечно, давно понимал, что она необычная, но до такой степени… Она, подумать только, она создала весь этот огромный волшебный сад!
– Ты настоящая колдунья, – прошептал я ей на ушко, одновременно нежно целуя его.
Черт возьми! Комар! Откуда-то возник в нашем сказочном мире и укусил в спину. Больно-пребольно, видимо, попал в самый нерв. А главное – это произошло неожиданно. Я невольно ойкнул.
– Что с тобой? – с тревогой спросила Кен.
– Неизвестно откуда взялся комар и напал на меня.
Кен выглядела сконфуженной:
– Вау! В этом маленьком мире, который я создала сегодня для нас, не должен был оказаться голодный комар. Только кузнечики. Кстати, они тебе нравятся?
– Конечно, – кивнул я.
– А комар, – продолжила Кен, – это моя недоработка. Как, и комичное сердечко на твоей маечке. Очень комичное. Поверь, я не хотела, чтобы ты оказался в такой майке! Так что, у твоей колдуньи не все получилось. Кстати, я предпочитаю называть себя не колдуньей, а волшебницей. Извини за некоторую пафосность этого слова. – Кен сделала ударение именно на этом «пафосном» слове. – Мы все так себя называем.
– А мы – это кто? – поинтересовался я.
– Наша семья, – пояснила Кен, – точнее, наш род. Многие в нем – волшебники, как и я. Это очень древний разветвленный британский род. При всем этом я сама наполовину русская. Но прошу тебя, давай поговорим об всем чуть позже. Мне безумно хорошо. Не хочу пока никаких бесед. Только одно хотела сказать: прости за мою «заминку» перед сексом. У меня просто давно никого не было.
– Какое прощение? О чем ты говоришь! Сегодня ты сделала меня счастливым. Я до сих пор как в нирване… Молю тебя только об одном – не пропадай больше.
Последнюю фразу я произнес не сразу. Сначала дал время Кен побыть в состоянии почти абсолютного счастья.
– Не пропаду, – пообещала Кен, – честное пионерское! Так, кажется, у вас было принято говорить?
«Честное пионерское» она произнесла с нарочитым, еще более сильным акцентом. Еще и честь отдала. Была обалденно прекрасна в этот момент. Мне захотелось много раз поцеловать этого очаровательного обнаженного пионера, что я не преминул сделать.
Вскоре Кен ласково, но твердо положила конец нашим ласкам:
– Серджио, милый! Давай уже встанем и попьем фруктовой настойки из Йорка. Она – единственная немагическая вещь в этом саду. Она и еще кое-что. Я тебе потом покажу. А настойку я делала вместе с мамой два года тому назад. А заодно поговорим и о нас. Ты, думаю, сам хочешь этого?
Будто читала мысли… Я только кивнул. Хотел, чтобы она была со мной. Хотел больше узнать о ней. Лучше понять ее.
– Так что встаем, – с сожалением сказала Кен, – тем более, что времени у нас немного, скоро эта «вселенная» с садом просто исчезнет. А мне кажется, что беседовать лучше здесь, чем на вашей холодной московской улице. Ты ведь не можешь пригласить меня к себе в гости, верно?
– Это точно. Пока, – я, следуя примеру Кен, сделал ударение на этом слове, – пока не могу. Но это только пока. И мое «пока», обещаю тебе, ненадолго. И приглашу я тебя не в гости, а навсегда.
Вознаграждением за мои слова стали три подряд поцелуя в щеку. Я видел: Кен счастлива.
– Думаю, что я не буду против такого твоего предложения.
Ее темные глаза блестели. Как часто блестят глаза у женщин, которые любимы и любят.
Итак, мы начали наш разговор и даже, пожалуй, сказали друг другу самые главные слова, не поднимаясь с короткой густой травы.
А за столиком (домашняя настойка из Йорка, кстати, оказалась довольно крепкой, терпкой и сладковатой на вкус) Кен сначала рассказала мне, почему ее долго не было. Она прекрасно понимала, как подействовало на меня ее исчезновение. И разговор начала именно с этого. Но так вышло, что поговорили мы очень о многом…
– Иногда, – призналась она, – сама себя ругаю за свое поведение. Делаю, плохо подумав. На этот раз, – Кен лукаво, а вместе с тем немного виновато улыбнулась, пожала плечами, – решила покрасоваться перед тобой на лошади. А сама брала уроки верховой езды очень давно и совсем немного. Ну и вот, – она развела рукам, – все закончилось очень неважно. Конь-то прекрасный, но я ничего не умею! Упала, когда слезала с него. Растяжение. Так болело несколько дней! Едва ковыляла. В таком виде, извини уж, не хотела тебе показываться.
– А я, поверь, – я взял Кен за руку, – был бы безумно счастлив тебя видеть и в таком виде.
– Серджио! – она укоризненно посмотрела на меня, – я женщина. И мне хочется быть привлекательной во всех отношениях. А не ковылять с палочкой перед мужчиной, с которым, между прочим, только что познакомилась, и на которого, как говорят у вас в России, «крепко запала».
– Да, – не очень охотно согласился я, – наверное, тебя можно понять. А скажи, тот сквер возле Яузы – он был такой непохожий на себя, когда мы с тобой встретились – это тоже, как сегодня, была вселенная, которую ты создала?
– Не совсем так, – Кен отрицательно покачала головой, – тогда я просто немного видоизменила действительность. Сегодня использовала более мощную магию. Догадывалась, что произойдет во время свидания! – она хитро подмигнула мне, – хотела, чтобы все было, как в сказке.
– У тебя это получилось, – я нежно погладил ее руку, – лучше просто не могло быть. Поистине сказочный сад.
Я еще раз посмотрел вокруг себя. Хотел навсегда запечатлеть в памяти гармонию цветов, кустарников. Гармонию магии Кен.
– Скажи, – поинтересовался я, – а откуда ты тогда, в сквере, узнала о Наталье? Ты ведь имела в виду именно ее, когда сказала «шел в комнату, попал в другую».
Кен не сразу ответила. Она опустила глаза. А когда заговорила, выглядела немного сконфуженной:
– Просто, – она пожала плечами, – в тот вечер я подглядывала за тобой во время праздника на вашей фабрике. Хотела выбрать момент, чтобы перенести тебя на измененный мной сквер возле твоего дома.
– Получается, подсматривала? – нарочито сердито спросил я.
– Самую чуточку, не сердись, – весь вид Кен выражал раскаяние.
Оно было тоже картинно преувеличенным.
– А вообще-то, – неожиданно призналась Кен, – я многое о тебе знаю. Вот! Знаю от одного нашего с тобой общего, – она ненадолго замялась, – скажем так, знакомого. От твоего многоуважаемого и почтенного школьного учителя. От хорошо и давно знакомого тебе Аарона Михайловича Спасского, который приходится мне родным и любимым папой!
– Аарон Михайлович – твой папа?
Мне было, мягко говоря, сложно в это поверить. Мой бывший учитель – отец Кен?.. Это не укладывалось в голове. Для меня они были из совершенно разных миров.
Хотя… Хотя я знал, что у Аарона Михайловича есть дочь. Он несколько раз упоминал об этом. Вскользь. Говорил он и том, что развелся очень давно. Из всего этого я сделал вывод, что Спасский не поддерживает отношения с дочерью. Оказывается, я ошибался.
И все равно мне было нелегко связать их между собой… Но тут я вспомнил о репликах Аарона Михайловича, произнесенных перед героическим походом за дверцей от ржавого литовского Snaige. Он говорил о Кен как человек, хорошо знающий ее. И еще сейчас я посмотрел на саму Кен.
Да, кое на что я не обратил внимания. И у Кен, и у Аарона Михайловича – высокие лбы. А улыбка… Сейчас она торжествующе улыбалась: была довольна, что ошарашила своим признанием. Я глядел на нее и видел, насколько похожа ее улыбка на улыбку моего учителя химии. И волосы… У Кен они – темно-каштановые. И я был уверен – не крашеные. А Аарон Михайлович (это сейчас он лысый, как куриное яйцо), помнится, не раз говорил, что его волосы – разумеется, когда они у него еще не исчезли – были как раз благородного, исконно русского, как он выражается, рыжего цвета.
Мой бывший учитель оказался частью мира Кен… Это еще надо было уложить в голове. Как и все то странное, непонятное, что произошло со мной за время ее отсутствия.
– Удивлен? – лукаво посмотрела на меня Кен. – Я тебе потом расскажу о своих родителях. А то, – она слегка наклонила голову, – обо всем поговорим сегодня. А что останется на потом?
– Согласен, – кивнул я, не выпуская ее руки из своей. – Давай тогда о другом. Твой папа не рассказал тебе, что происходило со мной в эти две недели?
– Я знаю все, – коротко ответила Кен.
– Тогда, если можешь, Кен, объясни мне хоть что-нибудь, – попросил я.
Хотел понять, откуда взялся Кабан, который преследовал меня, почему мне помог Белый Конь. И с какой стати в последнее время я стал слышать лошадиное ржание.
– Объясню, конечно, – кивнула Кен. – Я же тебе говорила, что наша семья многочисленная. Вот ты и познакомился с одним из ее представителей, – вздохнула она. – Кабан, как ты его называешь, – это мой английский кузен. Троюродный. Зовут его Тони, – она неловко улыбнулась, – он действительно чем-то внешне похож на кабана. А так… Так он очень неплохой. Это сейчас его понесло. Понесло, увы, очень крепко.
Кен сделала паузу. Виновато поглядела на меня:
– Дело в том, что я давно очень-очень нравлюсь Тони. Мы росли в одном городе. В Йорке. Сколько помню, всегда ему нравилась. Но я не могла и не могу представить себя рядом с ним. Слишком разные люди. Он никогда не сможет понять мои стихи, а я – его мясной бизнес. А он очень упрямый. Не оставляет надежды, что когда-нибудь я выйду за него замуж. Всегда меня ревновал. Но на этот раз, – Кен глубоко вздохнула, – кажется, почти сошел с ума. Впрочем, немудрено, – она сделала паузу, – чувствует…
– Что именно? – спросил я.
Прекрасно понял, что имеет в виду Кен, но мне так хотелось услышать эти слова…
Она поглядела на меня. В ее взгляде я прочел то же самое, что она произнесла:
– Он чувствует, что на этот раз я полюбила.
Первый раз женщина первой сказала мне такие слова. И этой женщиной была Кен…
– И я тебя люблю. Люблю с тех пор, как увидел в сквере возле Яузы.
Я встал на колени перед ее креслом, взял ее руки в свои, поцеловал их.
– Серджио…
Она наклонилась ко мне, поцеловала мою голову:
– Сегодня самый счастливый и главный день в моей жизни. Это наш день.
– А вторым нашим самым счастливым и главным днем, – ответил я, – будет день, когда мы начнем жить вместе.
– А это, – покачала указательным пальцем Кен, – уже зависит, прежде всего, от тебя.
Я сразу понял, о чем идет речь. О моем браке. Кен не могла не знать о том, что я женат.
– Я сделаю все, чтобы это произошло очень скоро, – пообещал я.
– Я верю тебе, Серджио, – сказала Кен, – верю. Сейчас больше думаю о другом. Тони… Он как ненормальный, – голос Кен заметно дрожал, – я волновалась бы за любого, если бы Тони так преследовал его. А тут такая история с тобой. Ужасно…
Она наклонилась ко мне, прижалась ко мне всем телом.
– Очень страшно за тебя. И я только на днях узнала обо всем этом. От папы. И сразу примчалась из Йорка сюда. Пыталась поговорить с Тони, все для этого сделала! Но он, паршивец, скрывается от меня. Сумасшедший! Хорошо, что ему расшиб голову Белый Конь, как ты его называешь. Он спас тебя, ненадолго обезвредил Тони.
– Этот Белый Конь – тоже создание более чем необычное, – заметил я.
– Еще бы! – улыбнулась Кен. – Но о нем – а он стоит отдельного рассказа – лучше потом. Важнее другое. Меня, как и папу, очень тревожит Тони. На короткое время – после удара Коня – он лишился волшебной силы – а она у него, поверь, немаленькая! Сейчас приходит в себя. Доказательство тому – галлюцинация с «Запорожцем» и оранжевыми звездами. Пока силы не восстановились, он может только пугать тебя. Но потом… Я не знаю, – призналась Кен, – что он еще может выкинуть.
– Кстати, – тут она сделала небольшую паузу, мне показалось, старалась заставить себя говорить дальше, – извини за излишнюю откровенность, но от папы я узнала о твоем сексуальном, как он выразился, «взрыве». Так вот – это тоже дело рук Тони. Его колдовство.
Мне было очень неловко из-за того, что Кен так многое знает. Но что делать, сказал я себе, сам виноват. Сам выложил все Аарону Михайловичу.
– А пристрастие к сахару?
– Думаю, – кивнула Кен, – он и к сахару приложил руку. Не знаю, правда, что хотел достичь этим. Но Бог с ним. Ты ведь уже больше не сладкоежка.
– Нет, – подтвердил я и тут же вспомнил об еще одном необычном:
– Ржание лошади, которое я слышал. Это, если можно так выразиться, тоже Тони наслал?
– No! – рассмеялась Кен, – вот к этому наш злой гений, как говорили поэты в девятнадцатом веке, точно никакого отношения не имеет.
Она ненадолго замолчала, затем задумчиво произнесла:
– Тони… Теперь он с каждым днем будет становиться все более опасным. Поправляется. Это во-первых. А, во-вторых, уж как-нибудь узнает о том, что мы с тобой стали близки. Ведь как волшебник, он точно не слабее меня.
Последние слова были, как мысли вслух.
– Не бойся никакого Тони-Кабана, – я постарался успокоить Кен, – Теперь я уже немало знаю о нем. А раз предупрежден, значит вооружен.
– Думаю, вместе мы справимся с ним, – голос Кен звучал почти уверенно. – Я – начеку. И не собираюсь сидеть сложа руки. Папа – он не волшебник, но благодаря браку с мамой кое-чему научился. Он тоже действует. И знай – если что, я сразу постараюсь прийти к тебе на помощь. Ведь теперь я не в Йорке. Я – близко. И я не исчезну.
– А я, – пообещал я, – если, не дай Бог что, помогу тебе. Сделаю все. Надо будет – отдам жизнь.
Я поцеловал Кен в губы, скрепляя свое обещание.
– Черт с ним, с моим сошедшим с ума родственником! Довольно уже о нем. Не стоит того! – в ее словах звучала сильная злость. – Я, между прочим, так и не рассказала тебе до конца, почему уехала в Англию, после того, как прошло растяжение. Сейчас сделаю это. Не хочу, чтобы плохо обо мне думал.
– Этого нет и не будет, – твердо сказал я.
Кен кивнула и продолжила:
– Для моего отъезда были очень веские основания. В Йорке должна вот-вот выйти книга моих стихов. Я должна была изменить ее, – Кен выделила интонацией слово «должна». – Ее надо было обязательно изменить. Потому что изменилась моя жизнь. Не сами стихи, конечно. Они уже родились. Их не переписать. А вот иллюстрации я должна была изменить. Я поработала с художницей, чтобы она вложила в свою часть книги то, что произошло со мной, с моим «я». Гармония иллюстраций и стихов, – Кен вздохнула, но тут же улыбнулась, – из-за этого была, конечно, чуть-чуть нарушена. Но ведь это не самое главное, правда?
Она взяла со стола небольшую белую папку. Отдала мне. Иллюстрации… Я посмотрел на них и понял то, что хотела сказать Кен. Ей стало хорошо в последнее время. Благодаря любви.
Иллюстрации были самые разные – и в ярких красках радости, страсти, и в пастельных тонах нежности. Сюжеты… Их трудно пересказать, но доминанта у многих была одна. Пара. Женщина и Мужчина. Обнявшись, они стояли на самой кромке неяркого, в преобладании серых оттенков моря. Они сидели за открытым столиком в кафе, очертания города за их силуэтами сразу пробудили во мне ассоциации со столицей любви – Парижем. Они шли, взявшись за руки, по улицам старинного городка, в котором я сразу разглядел черты Англии…
Иллюстрации были прекрасные. Но мне было не очень хорошо в эти минуты. Я бы не поступил так, как Кен. Не видеться из-за того, что хромаешь? Полюбить и помчаться не к любимому человеку, а менять иллюстрации к своей книге? Я не понимал этого.
«Но Бог со всем этим. Какое значение имеет то, что было? Сейчас она, наконец, здесь», – сказал я себе. Но невольно подумалось и о другом: с Кен будет непросто. Она по-своему, очень по-своему видит мир.
– Я не завершила работу с художником, – сказала тем временем Кен. – Позавчера позвонил папа. Рассказал, что здесь с тобой произошло. Потребовал, чтобы я скорее приехала. Дескать, думаю о книге, а не о человеке, которого полюбила. Можно подумать, что я все знала и сидела на месте! – В голосе Кен звучало негодование. – Как будто бы я без его наставлений не помчалась бы к тебе, после того как услышала о твоих злоключениях!
Было видно, что Аарон Михайлович строго побеседовал с дочерью. Я был склонен принять его сторону. Но что поделаешь, если Кен – я уже понял это – особенная? Я был уверен, что не стану из-за этого меньше любить ее.
А сейчас не только любил, но и снова захотел… Хотя мы только что были вместе.
– У тебя прекрасный загар, – я провел рукой по плечу Кен.
– Искусственный, – откликнулась она, – ходила в солярий, пока болела нога. Сделала его для тебя, Серджио.
Кен положила свою руку на мою. Никто никогда не смотрел на меня так, как сейчас она.
– Знаешь, – произнесла Кен, – в эти минуты, когда мы смотрели иллюстрации, я будто заново пережила недели ожидания встречи с тобой. Как я хотела тебя! Думала – больше нельзя. Оказывается – можно. Я поняла это сейчас.
Вдруг она встрепенулась:
– Ай! А сколько же у нас остается времени?
Посмотрела вверх. Видимо, голубое небо и солнце были для моей Кен, как часы для обычных людей, потому что она сказала:
– Кажется, все хорошо. Волшебный мир еще проживет минимум минут двадцать. Мы успеем!
Она отодвинула свое кресло от столика:
– Войди в меня, – в этих словах были и требование, и мольба.
Ее слова, она вся, открытая для меня, все это сделали меня очень сильным…
*****
…Астрология Кен оказалась точной. Завершение бытия ее волшебного сада вернуло нас в темный мир февральской Москвы. Это произошло почти сразу после того, как мы поставили прекрасный восклицательный знак в нашем любовном слиянии.
Я снова почти потерял сознание. Почти, потому что чувствовал руку Кен в своей руке. А грудь снова – уже, можно сказать, привычно! – сдавила неведомая сила, пробуждающаяся при перемещении из одного мира в другой…
…Мы стояли возле маленького московского магазина. Я снова был в своей зимней куртке. На Кен было элегантное короткое пальто темно-песочного цвета.
Я обнял ее. Она прижалась ко мне. Мы снова почувствовали друг друга, несмотря на холод, несмотря на куртку и пальто, которые разделяли наши тела.
А затем – наверное, банальность присуща даже самой великой любви – я провожал Кен до хорошо знакомого мне дома. Дома ее отца – Аарона Михайловича Спасского (где еще она могла остановиться в Москве?).
На нашем пути был пустырь возле районной поликлиники, где я не так давно увидел самого прекрасного в мире «чертенка».
– Помнишь? – я крепко сжал руку Кен.
– Еще бы, – она так же крепко ответила на мое рукопожатие.
– Скажи, – поинтересовался я, – а почему ты появилась тогда передо мной в таком своеобразном виде?
– Иногда люблю позабавиться, – призналась Кен. – Решила поиграть с тобой, а заодно получше разглядеть человека, который мне довольно давно понравился.
– А иначе это было сделать нельзя?
– Так интереснее. Так было очень забавно. Ты был такой озадаченный, – она обняла меня за талию.
– Немудрено быть озадаченным, когда видишь перед собой черта. И при этом он сразу тебе, скажем так, симпатичен, – невольно улыбнулся я.
И тут же спросил:
– А скажи, пожалуйста, это когда же я тебе понравился, когда ты впервые увидела меня?
– Ой! Это было давно. Еще в октябре. Я тогда приезжала к папе, и мы крепко поругались. Он так ругал мои стихи, это было невыносимо! А тут как раз ты пришел. Я прежде много о тебе слышала. Ты уже – заочно! – был мне интересен. Тогда – до скандала – думала познакомиться. Но куда там! Так схватились с отцом, что я расплакалась. Показаться тебе такой? Вот уж нет. Но я на тебя я все-таки посмотрела: вы были в гостиной, а дверь в комнату, ну знаешь, в ту, которая сейчас забита книгами и дверями, была приоткрыта. Так вот я увидела тебя и после этого, как говорят в России, решила тебя закадрить.
– И правильно сделала.
По пути мы прошли неподалеку от сквера возле моего дома. Я невольно вспомнил, как искал Белого Коня и саму Кен после того, как услышал, когда курил на лоджии, конское ржание…
– Расскажи мне о Белом Коне, – попросил я.
– Белый Конь? – откликнулась она, – вообще-то его имя – Фаэтон, но мне нравится, как ты его называешь. Почему я сама до этого не додумалась?
В голосе Кен звучала досада. Она глубоко вздохнула, ненадолго замолчала. Потом снова вздохнула:
– Ну да ладно, ничего не поделаешь. Не пришло в голову. Буду теперь тоже иногда называть его Белым Конем. Он, ты верно определил, необычен. Намного необычнее нас, волшебников! У него есть своя магия. И ему очень много лет. Он нам никакой не слуга – живет сам по себе. В Шотландии. Там, где много гор – в Хайлендсе. Появляется там, где захочет и когда захочет. К нам часто приходит. Он давно знает нашу семью. Я знаю его с детства. И моя бабушка, – представляешь? – она тоже с детства знала его! Вот. А ржание, которое ты стал слышать, – здесь все просто. Фаэтон познакомился с тобой на Звездном бульваре. Потом, когда Тони напал на тебя, он сразу это почувствовал. А после того, как спас тебя, между вами возник некий контакт. Думаю, он к тебе расположен. Кстати, теперь ты понимаешь, почему Фаэтон не стал убивать Тони, а только, как следует, стукнул его?
– Конечно. Они хорошо знают друг друга.
– Именно так, – кивнула Кен. – У них всегда были неплохие отношения. Фаэтон думает – я это знаю! – что Тони просто немного спятил. В определенном смысле он прав.
– Кен, – спросил я, – а скажи, как Фаэтон оказывается здесь, в Москве, если живет, как ты говоришь, в горах Шотландии?
– Ну и вопросик, Серджио, – Кен снисходительно посмотрела на меня, – я же сказала тебе, у Фаэтона – своя магия, свое волшебство. А как он перемещается сюда… Я об этом знаю ровно столько же, сколько и ты.
Неожиданно Кен звонко и довольно громко чихнула. Раз, другой. Затем достала небольшой желтого цвета платочек, высморкалась в него.
– Наверное, это из-за перепада температуры, – задумчиво сказала она. – Из моего сада – прямиком в северную холодрыгу. Теперь будет болеть голова, и я не смогу ничего толкового написать.
Она с сожалением вздохнула, затем продолжила:
– Извини, отвлеклась. Так вот, Белый Конь говорить – ну это ты, наверное, понял сам, – не умеет. Но, поверь, волшебное начало в нем намного сильнее, чем у любого из нас! Моя бабушка и папа – а он знает почти все – думают так: Конь – это потомок кентавров из Древней Греции. Дело в том, что и бабушка, и мама, и я видели, как он превращался в кентавра!
Тут Кен улыбнулась:
– Я, кстати, Коню нравлюсь. А он…
Кен сделала паузу. Я видел: она сейчас не со мной. Она вспоминает. Эмоционально переключилась. Думает о нем. Об этом Белом Коне. О кентавре…
– Он, – наконец, продолжила она, – такой необычный, когда предстает в виде Кентавра…
С этими словами Кен провела пальцами по моей руке, лаская ее. Мне не понравилась эта ласка: чувствовал, что она адресована не одному мне. Даже прежде всего не мне.
Последовала пауза. Я не знал, что сказать. Вспомнил слова Спасского о Белом Коне: «он не такой простой, как вам представляется»…
Мы уже прошли подземный переход под проспектом Мира, миновали церковь «На Горке». Отсюда было рукой подать до дома, в котором живет Аарон Михайлович.
Кен, видимо, тоже подумала об этом. Грустно посмотрела на меня. Я – на нее. Видел – теперь она снова только со мной. Конь забыт.
– Скоро по домам.
Я мог лишь кивнуть. Не хотел отпускать ее. Но сегодня иначе было нельзя.
– Ой, – встрепенулась она, – я же не сказала тебе номер своего телефона! Обо всем, кажется, поговорили, а это вылетело из головы. Бестолковая!
– Я тоже виноват. Даже больше, чем ты. Это я должен был спросить у тебя твой номер.
Кажется, мои слова только чуть-чуть успокоили Кен. Я понимал: она нервничает. Не хочет расставаться…
– Я хочу часто-часто видеть тебя, – произнес я, – ты только не уезжай снова в свой Йорк.
– Не уеду, – пообещала она.
Мы остановились. Кен встала на цыпочки, и мы снова целовались. Не слышали шума проспекта Мира. Снова в этом мире для меня существовала только она. Моя невысокая женщина с темно-каштановыми волосами. Кен…
Возле хорошо знакомого мне дома на улице Кибальчича стояла одинокая высокая фигура. В ватнике, длинном элегантном шарфе белого цвета и коричневом берете. Аарон Михайлович Спасский вышел встретить свою дочь. Беспокоился за нее, как и любой отец.
– Не забудь сходить в магазин! – громко сказала мне Кен на прощание. – Ты ведь, кажется, собирался что-то купить из еды?
В ее голосе звучала ирония. Аарон Михайлович негромко хмыкнул, хмуро посмотрел на дочь. Кен можно было понять. Сейчас она должна была лечь спать одна.