Я теряю студенческий билет, кошелек или телефон не реже раза в день. Происходит это всегда одинаково. Я хлопаю себя по карманам. Проверяю пальто. Вытряхиваю сумку. Мысли несутся вскачь, мозг закипает, становится трудно дышать. Я чувствую, что у меня горит лицо. В горле встает комок, руки трясутся, и я отключаюсь от происходящего. Бегу или быстрым шагом иду сама не зная куда. Мне доводилось пропускать лекции, потому что я искала студенческий. Однажды я не ела целый день, пока не обнаружила свой телефон в бюро находок на станции Коннолли. Я обняла бариста, который нашел мой кошелек в туалете «Старбакса». Эти воссоединения с вещами проходят трепетно, особенно после долгой разлуки. Я смотрю на них и обещаю, что на этот раз все будет по-другому. Я буду беречь их как зеницу ока. Словно безответственный отец, я клянусь, что больше никогда-никогда их не брошу.
Парень на посту охраны мог бы уже меня запомнить, но мне все равно пришлось показать на свой в ряду потерянных студенческих, выставленных с внутренней стороны окна.
– Это мой!
На фото я выгляжу как ребенок. Парень сунул билет в лоток под окошком.
– Огромное спасибо, – сказала я. – Больше не повторится.
Он отхлебнул кофе и отвернулся, чтобы поболтать с сидящим рядом сослуживцем.
Сжав пластиковую карточку в руке, я снова обрела способность дышать.
Я направилась к балкону рядом с раздвижной дверью, но как раз закончилась лекция, и мне пришлось остановиться, чтобы пропустить выходящих. Они смеялись – все как один – и прекрасно себя чувствовали, пока я болталась как неприкаянная, паникуя и теряя вещи.
Сама не знаю, почему я паникую. Вроде и поводов нет. Целыми днями я только и делаю, что теряю свои вещи и опять их нахожу. Мне уже кажется, что некая часть меня поступает так нарочно. Я угодила в порочный круг. Это самая будничная форма самосаботажа.
Чтобы передохнуть, я пошла в туалет, встала в очередь и мельком увидела в зеркале свое отражение. Под глазами залегли синие тени. Я вымоталась от постоянных жалоб самой себе. С начала учебы в колледже я сплю гораздо больше обычного, но такой сон только утомляет. По части сна я уже почти догнала маму. Прошлой ночью проспала четырнадцать часов и все равно хочу лечь в постель, как только вернусь домой.
Я приложила ладони к лицу, чтобы остудить щеки. Из кабинки вышла женщина. Я бросилась в освободившуюся кабинку, закрылась от остального мира и, сидя на стульчаке, стала ждать, когда мне полегчает.
Скамейки перед гуманитарным корпусом предназначались для студенческих компаний, курильщиков и голубей-акселератов, высматривающих пищу. Меня пугают даже голуби.
– Дебби!
Наверняка это Ксанта. Моя единственная подруга. Подруга? Знакомая? Девушка, которая знает меня по имени? Я обернулась, но ее не увидела.
– Дебби!
– А, привет!
Она сидела на скамейке с каким-то парнем. Он обнял ее одной рукой.
– Дебби, это Гриффин.
– Приятно познакомиться, Дебби. – Гриффин протянул ладонь, я пожала ее и продолжала робко стоять, пока он не показал мне на другую сторону скамьи. – Садись.
Я опустилась на скамейку, чувствуя себя как на собеседовании.
– Первый курс? – спросил он, показав на «Антологию американской литературы» Нортона у меня в руке.
– Ага.
Он кивнул:
– Ты в курсе, что в букинисте Нортона можно купить от силы за десятку?
– Серьезно? Я за него только что в «Хоггис Фиджесе» целое состояние отвалила!
Они засмеялись.
– Или как там их контора называется… – Я покраснела, поняв, что переврала название.
– Всегда можно вернуть.
– Да ну, гемор. Вообще они там такие любезные. Еще и поставили мне несколько штампов в карту постоянного покупателя.
– Святая правда. Стоит туда зайти, как хочется скупить весь магазин. Ничто не сравнится с запахом новой книги, – сказала Ксанта.
Гриффин обнюхал мою сумку.
– Пахнет дорого, – подытожил он, стряхивая пепел с сигареты.
– Ты тоже с факультета литературы? – спросила я.
– Господь с тобой! Я рассчитываю после колледжа найти работу. Без обид. Я на последнем курсе физического.
– Звучит прикольно.
– Так и есть.
– Грифф – гений, – сообщила Ксанта. – Стипендиат Фонда!
– Стипендиат Фонда? Это как?
– Фонд колледжа выдает специальную стипендию. Я на втором курсе сдал экзамены. Их любой может сдать. Если справишься, тебе оплатят учебу. Плюс общежитие, питание и немного денег на руки. Вполне неплохо.
– Ага… – Я отметила для себя, что надо подать на стипендию Фонда и во что бы то ни стало ее получить.
Гриффин напоминал сына-подростка кого-нибудь из битлов: пышная кудрявая грива, на волосатой груди блестела монетка на цепочке.
– Гриффин, а ты откуда?
– Арди, графство Лаут.
– А по выговору и не скажешь.
– Ну спасибо.
– Наш копытчик тоже из Арди.
– Кто, прости?
– Резчик копыт. Не знаю, как его зовут, но выговор у него уморительный.
– Ты, видно, нечасто знакомишься с новыми людьми? Ни тебе предисловия насчет фермерского бэкграунда, сразу – хопа своим копытчиком! – Похоже, Гриффин изо всех сил старался меня смутить.
– Значит, у тебя уже есть планы после выпуска? – спросила я.
– Думаю специализироваться на океанографии.
– Ух ты! Будешь изучать изменения климата?
– Диссертацию я буду писать по ледниковым эпохам, особенностям формирования ледникового покрова и причинам, по которым ледники начали отступать.
– Круто.
– Он еще и репетитор, – тоном официального пресс-секретаря сообщила Ксанта.
– Время от времени. Платят мало, но на хлеб с маслом хватает.
– Пойдем выпьем, – предложила Ксанта. – Дебби, пошли с нами.
– Не могу, мне домой надо. У Джеймса день рождения.
– А, здорово! Ну ничего, в следующий раз. – Она повернулась к Гриффину. – Пошли со мной пить.
– Мне нужно зайти домой переодеться, – сказал Гриффин.
– Не дури, ты отлично выглядишь.
– Мне нравятся твои джинсы, – сказала я.
– Спасибо. – Он погладил торчащие из рваных черных джинсов колени. – Вообще-то они новые. «Томми Хилфигер». На этикетке они назывались состаренными.
– Преждевременная старость – как экзистенциально!
– Мой умудренный философ, – Ксанта взъерошила ему волосы. – Сколько они стоили?
– Не помню, фунтов двести.
– Ты в курсе, что в секонде такие продаются от силы за десятку? – спросила я.
– Ой-ой! – Ксанта ткнула его в живот.
Гриффин улыбнулся, но съязвить в ответ не сумел.
Я попрощалась и ушла со смутным ощущением победы.