Мы выехали из Милана ночным поездом.
– Сейчас уже были бы в Париже, – пробормотал Майло, когда мы после ужина готовились лечь спать в нашем отдельном купе, за окнами которого пролетали темные пейзажи.
– Но поезда более романтичны, – заметила я.
– Возможно, если бы была кровать, способная вместить нас обоих, – возразил он, взглянув через дверь небольшого холла на узкие кроватки в соседней спальне.
Присаживаясь на банкетку, я пропустила его недовольные замечания мимо ушей. Самолетом, возможно, и быстрее, но я предпочитала путешествовать, стоя обеими ногами на твердой поверхности.
К тому же мне нравились поезда. В теплом желтом свете ламп тускло мерцают полированные деревянные панели, вагон тихонько покачивается, колеса ритмично стучат по рельсам. Все это успокаивает, и меня охватывает умиротворенная дремота.
Я взглянула на Майло, в котором не было ни умиротворения, ни дремоты. Сегодня вечером из него била неуемная энергия, и я знала, что ему не очень-то нравилось сидеть в тесном купе. Однако он отказался от моего предложения выпить, когда мы закончили с кофе после ужина.
– Присядь, – пригласила я, похлопав ладонью по соседней банкетке. Он завязал пояс на халате и присоединился ко мне. Достав из кармана серебряный портсигар и зажигалку, он закурил и со вздохом откинулся на спинку сиденья.
На мгновение я вгляделась в гладкие очертания его профиля, прежде чем спросила:
– Ты ведь не сердишься, что мы не отправились в Париж самолетом?
Он посмотрел на меня.
– Нет, дорогая, – ответил он, протягивая руку, чтобы сжать мою ладонь. – Дюво наверняка полетел бы на истребителе «Хитрый лис», а там всего два места.
– Ты мог бы полететь и без меня.
– Я не столь дорожу обществом Дюво, чтобы предпочесть его тебе.
– Но тебе бы очень понравилось полететь на аэроплане.
– Я бы отдал все аэропланы мира за тесное купе с тобой, – произнес Майло, поднося мою руку к губам и целуя ее.
Я улыбнулась, но ощутила нарастающую тревогу. Обычно Майло всегда говорил правильные вещи. Но когда он проявлял такую нежность, это вызывало подозрение. Это чувство не отпускало меня с той минуты, как я прочла письмо мадам Нанетт. В нашей поездке в Париж таилось нечто большее, чем лежало на поверхности.
Я повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза.
– Майло, я хотела тебя кое о чем спросить.
– Да? – отозвался он, беря французскую газету, разворачивая ее и пробегая глазами заголовки. – И о чем же?
– Почему ты не сказал мне на Капри, что тебе писала мадам Нанетт?
Он пожал плечами:
– Да не было особых причин.
– Но ты мог хотя бы обмолвиться, что это стало причиной приезда на Комо, – не унималась я.
На секунду Майло замялся, и у меня создалось впечатление, что он колеблется, соврать или нет.
– Полагаю, я об этом не подумал, – беззаботно ответил он, не отрываясь от газеты.
Теперь я точно знала, что он врет. Майло обладал многими качествами, но забывчивость к ним никак не относилась.
В нашем браке был период, когда я бы снисходительно отнеслась к подобной невнимательности, но за последние месяцы многое изменилось. Я была не в том настроении, чтобы мною играли. Я с подозрением на него посмотрела.
– Что ты недоговариваешь, Майло?
– Ты слишком подозрительна, душа моя, – сухо ответил он, сворачивая газету.
– И кто, по-твоему, в этом виноват? – полушутя поинтересовалась я.
– Целиком и полностью я, – отозвался Майло, отбросив газету и наклонившись ко мне. – Я жуткий негодяй, изводящий твое невинное сердце постоянными подозрениями. – Взгляд Майло говорил, что он сделает все возможное, чтобы отвлечь меня от этой темы.
Это подтвердилось, когда он прижался своими губами к моим и обнял меня, и на какой-то момент я почти забыла, что злюсь на него. Почти.
Я отстранилась и оттолкнула его.
– Ответь мне, Майло!
У него дернулся уголок рта, и это выражение свидетельствовало о раздражении и веселости. Он со вздохом откинулся на спинку сиденья.
– Я ничего об этом не сказал, опасаясь, что ты сделаешь то, что делаешь сейчас: примешься бросаться на малейший запах неприятностей, словно взвинченная ищейка.
Я вздернула брови.
– Сделаю вид, что я не заметила столь оскорбительного описания моей заинтересованности, и попрошу тебя всего лишь объясниться. Каких неприятностей?
Майло перегнулся через меня, чтобы затушить сигарету в бронзовой пепельнице, стоявшей на небольшом столике у окна.
– Я и сам точно не знаю. В первом письме мадам Нанетт дала понять, будто что-то случилось.
– Что ты хочешь сказать?
– Начнем с того, что она писала о деликатном деле, которое хотела со мной обсудить. И я тотчас же обратил внимание на расплывчатость и неопределенность формулировок. У нее никогда не возникало трудностей с выражением своих мыслей, так что тщательный подбор слов был очень неожиданным. В самой тональности письма сквозило что-то не то.
Расплывчатость сама по себе не является причиной для тревоги, но я верила чутью Майло. Когда он этого хотел, он был хладнокровным и проницательным.
– Напрямую она ничего не сказала, – продолжил муж, – однако у меня сложилось впечатление, что семья, в которой она работает, испытывает некие трудности.
– Они должны были приехать на отдых на озеро Комо, – напомнила я.
– Да. Я об этом не сказал, потому что не знал, имеет ли это какое-то значение. Мне казалось, что я мог бы отправиться поговорить с ней, ничем тебя не тревожа.
– Но сегодня утром ты получил второе письмо, – добавила я, – в котором говорится, что она задерживается в Париже.
Майло кивнул:
– Похоже, это подтверждает мои подозрения. Иначе бы она не просила меня приехать.
Даже исходя из имевшейся у нас скудной информации, я не могла не согласиться с его предположением, что что-то случилось. И жалела, что он не поделился со мной этим раньше.
– Знаешь, ты мог бы все-таки мне сказать, – заметила я.
Майло не выказал ни малейших признаков раскаяния.
– В последнее время ты и так пережила много опасностей. Я твердо решил не впутывать тебя в неприятности и не стану за это извиняться.
Я нахмурилась. Верно, за последний год мы не единожды оказывались в нежелательных ситуациях, но не являлось ли это веской причиной, чтобы мы помогли мадам Нанетт разрешить ее проблему? Мы становились специалистами в подобных вещах.
– Разумеется, дело не в опасности, – сказала я. – Если мадам Нанетт испытывает какие-то трудности, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь ей.
– Я сделаю все, что нужно, – заявил Майло непререкаемым тоном, который вызвал у меня раздражение.
– Ну, без меня тебе не справиться, – заметила я.
Он пару секунд смотрел мне в глаза и покачал головой.
– Почему ты так на меня смотришь? – спросила я.
– Это твое выражение лица. Я знаю, что оно означает.
– И что же?
– Большие неприятности, – вздохнул он.
Мы прибыли в Париж теплым утром, полным яркого солнца и напоенным ароматом гелиотропа.
Несмотря на переживания по поводу мадам Нанетт и раздражение из-за скрытности Майло, под мерное покачивание вагона я крепко заснула и проснулась посвежевшей и полной сил. Возможно, все обстояло не так уж и плохо. Вероятно, мадам Нанетт просто захотелось с нами увидеться. В конце концов, с нашей последней встречи прошло много времени.
Мы пообедали в кафе, а затем отправились к себе в гостиницу – дивное каменное строение с синими ставнями и ящичками за окнами, где росли яркие цветы. Обычно, приезжая в Париж, мы останавливались не там, но гостиница располагалась по соседству с указанным в письме мадам Нанетт адресом, и мы решили, что лучше всего поселиться поближе к ней.
Майло послал ей телеграмму, извещавшую о нашем приезде, и задержался у стойки портье узнать, не поступало ли записок.
– Одна, – ответил портье, протягивая Майло листок.
Майло пробежал его глазами.
– Она говорит, что зайдет сегодня вечером после ужина, если сможет вырваться.
Я кивнула, а мой оптимизм вдруг начал улетучиваться. Я искренне надеялась, что ничего серьезного не произошло, что она здорова. Хотя Майло и не из тех, кто выставляет свои чувства напоказ, я знала, что он очень заботливо относится к мадам Нанетт. Его мать умерла вскоре после его рождения, и мадам Нанетт практически заменила ему мать.
Он, похоже, уловил мое волнение, поскольку ободряюще улыбнулся и сжал мою руку, когда мы вышли из лифта и последовали за посыльным к нашему номеру.
Я вошла в апартаменты и огляделась, пока посыльный расставлял в коридоре наш багаж. Наши чемоданы прибыли немного раньше вместе с моей горничной и камердинером Майло.
– Все в порядке? – спросил Майло, дав молодому человеку на чай и закрыв за ним дверь.
– Да, просто чудесно, – ответила я.
Дверь из коридора вела в гостиную, изысканно убранную в пастельных и приглушенных цветочных тонах. Перед мраморным камином стояли диванчик и кресло с атласной обивкой, а на стенах висели миленькие пейзажи и пасторали. Вдоль стены выстроились в ряд окна от пола до потолка, я подошла к ним по пышным коврам и отдернула шторы. Внизу под полуденным солнцем сверкала Сена.
– Как хорошо снова вернуться в Париж, – сказала я. – Кажется, будто сто лет прошло.
Хотя и говорила искренне, я все же произнесла эти слова без особого воодушевления. Похоже, я не могла стряхнуть нараставшее беспокойство. Это, очевидно, не ускользнуло и от Майло, подошедшего вслед за мной к окну и вставшего рядом.
– Нет никаких оснований волноваться, дорогая, – пробормотал он, обнимая меня и целуя в щеку. – Я совершенно уверен, что все будет прекрасно.
– Да, – согласилась я, и его уверенность передалась и мне. – Не сомневаюсь, что ты прав.
Позади нас раздались шаги, и я поняла, что о своем присутствии объявил камердинер Майло – Паркс. Он с исключительной трепетностью относился к любому нашему с Майло проявлению чувств и прилагал огромные усилия к тому, чтобы невольно не стать их свидетелем.
– Да, Паркс? – спросил Майло, отпуская меня и поворачиваясь к нему.
– Все ваши вещи разложены, сэр, и я приготовил вам вечерний костюм. Что-нибудь еще?
– Не думаю, – ответил Майло. – Почему бы вам вечером не отдохнуть, Паркс? Полагаю, в Париже для вас найдутся подходящие развлечения.
– Несомненно, сэр, – произнес Паркс без малейшего воодушевления. – Благодарю вас.
– А Винельда рядом? – поинтересовалась я.
– Думаю, что она в ближайшем магазине, мадам, покупает, э-э-э, печатную продукцию. – В его словах сквозило явное неодобрение.
Я прекрасно знала, какую именно печатную продукцию покупает Винельда. Желтую прессу со сплетнями. Моя горничная больше всего на свете обожала громкие скандалы, и я была уверена – Париж предоставит их ей в изобилии. Однако я сомневалась, что ее ждет большой выбор прессы на английском.
– Благодарю вас, Паркс.
Камердинер кивнул и бесшумно вышел из апартаментов.
– Бедняга едва сдерживает нетерпение в предвкушении вечера в Париже, – сухо заметил Майло.
Я улыбнулась.
– Мне иногда бывает очень интересно, а каков Паркс наедине с собой. Как ты думаешь, он всегда такой респектабельный?
– Несомненно. Я почти уверен, что он даже спит в костюме.
– Я знаю, что работа рядом с Винельдой для него – тяжкое испытание. – Винельда была столь же капризной, сколь Паркс надежным, и я подозревала, что она очень его раздражала.
– Тебе не стоит волноваться. Эта девица вполне может пропасть в Париже, – произнес Майло. – Или она потеряет голову из-за какого-нибудь усатого соблазнителя, или же окажется в кабаре, выплясывая на сцене.
– Нет, только не это, – возразила я. – У нее проблемы с равновесием.
Именно в этот момент дверь в апартаменты открылась, и вошла Винельда с пачкой журналов. Увидев нас, она замерла и неуклюже сделала книксен.
– Ой, мадам, миссис Эймс, я не знала, что вы приехали. Я просто вышла на улицу кое-что купить. То есть… я… ну, я почти распаковала ваши чемоданы, мадам. Разобрать ваш дорожный саквояж?
В последний раз взглянув на открывающийся из окон живописный мир, я повернулась и стянула перчатки.
– Да, Винельда, благодарю тебя. И приготовь мне какой-нибудь вечерний туалет.
– Я думала, вы пойдете покупать новые наряды, – удивилась Винельда. В ее голосе ощущался шок от того, что я надену нечто из старого, когда в моем распоряжении все парижские магазины.
– Я могу пройтись по магазинам, – улыбнулась я, – но не перед ужином.
Она выглядела слегка разочарованной, поэтому я спросила о том, что должно было ее воодушевить ее:
– Что-нибудь интересное в светской хронике?
Винельда с великим наслаждением погружалась в пороки богатых и знаменитых особ. Теперь, когда Майло удалось на несколько месяцев исчезнуть из желтой прессы, я относилась к ней с меньшим отвращением, чем в то время, когда его имя непременно связывалось с красивыми светскими львицами и кинозвездами.
– Мне пришлось просмотреть массу журналов, чтобы найти хоть что-то интересное, – мрачно ответила Винельда. – Почти все они на французском, а на обложках везде какой-то старик.
– Старик? – переспросила я.
– Да, и его фотография почти на всех обложках. Он очень старый и совсем не симпатичный.
– Вот ведь беда, – заметила я, сдерживая улыбку.
– Я купила журналы, которые смогла найти на английском и еще кое-какие на французском. Я думала, что вы, возможно, позже расскажете мне, что в них пишут.
– Разумеется.
Если бы я знала, какой оборот примет наша поездка в Париж, я бы с самого начала уделила светским сплетням куда больше внимания.