После занятий веду Слоун на парковку. Она впилась пальцами в лямки рюкзака и постоянно оглядывается – вот-вот передумает ехать. На тротуаре застывает и поворачивается ко мне, но я не даю ей и рта раскрыть.
– Обед. Тебе надо поесть. Я угощу тебя пиццей и только, не воображай ничего лишнего.
Судя по ее потрясенному взгляду, я попал в точку. Слоун кивает, поджав губы.
– Обед, – говорит она, небрежно пожимая плечами. Как будто пытается саму себя убедить в том, что бояться нечего. – Я обедаю, ты обедаешь. Что тут такого? Людям случается пообедать в одно время, в одном месте.
– Вот именно.
Хотя на наших лицах улыбки, в глазах беспокойство.
Мы переходим границы дозволенного, и оба знаем об этом.
Подойдя к тачке, я машинально сперва хочу открыть дверцу для Слоун, затем, передумав, захожу с водительской стороны. Если не строить из себя кавалера, то это и не будет свиданием. Слоун и так переживает из-за нашего «случайного обеда», незачем все усугублять. Если честно, я сам переживаю за двоих. Не пойму, какого хрена делаю, но рядом со Слоун только и думаю о том, как сильно хочу быть с ней.
Садимся в салон, завожу машину и выезжаю с парковки. Увозя Слоун из универа одну на своей тачке, я словно играю в русскую рулетку. Пульс зашкаливает, во рту пересохло, я, считай, ставлю крест на карьере. А уж что будет, если Эйса узнает…
Прогоняю мысли о нем и смотрю на Слоун. Раз этот день вполне может стать последним для меня, то я возьму от него все.
– Я должна тебе кое в чем признаться, – смущенно произносит Слоун.
– В чем же?
Она пристегивается и кладет руки на колени.
– У меня нет денег.
Я чуть не смеюсь, но если честно, то мне ее даже жаль.
– Угощаю, – говорю, потому что угостил бы ее в любом случае. – А если бы я не повел тебя обедать, как бы ты тогда поела?
Она пожимает плечами.
– Обычно я не обедаю. Обед стоит денег, а с деньгами у меня пока что негусто. Коплю на одно важное дело.
Сказав это, она отворачивается и смотрит в окно. Ясно, значит, объяснений, на что именно она откладывает деньги, не будет. Давить не стану. Впрочем, знать, почему ей не на что есть, я хочу.
– А чего у Эйсы денег не попросишь? У него-то есть. Спорим, он бы не дал тебе голодать.
Слоун качает головой.
– Не нужны мне его грязные деньги. Лучше уж голодной быть.
Я не отвечаю. Не хочу напоминать, что я для нее подельник Эйсы, а значит, и угощу ее на те же грязные деньги. Поэтому меняю тему, решив поговорить о чем-нибудь легком.
– Расскажи о брате, – прошу я, направляя машину в сторону автомагистрали.
– О брате? – переспрашивает Слоун. – О котором? У меня их два было.
– О том, у которого аутизм. Я про эту болезнь мало знаю. В Сакраменто по соседству со мной жил парнишка, который ею страдал. Я думал, это не лечится, но ты говоришь, что у твоего братишки был аутизм… То есть все прошло?
Слоун опускает взгляд, сцепив руки на коленях, и тихо произносит:
– Такое правда не лечится.
Но ведь она сказала «был аутизм». Или… ее брата больше нет. Вот я баклан. На хрена вообще заговорил об этом?
– Прости. – Я порывисто стискиваю ей ладонь. – Соболезную.
Слоун снова кладет руку на колено и откашливается.
– Ничего страшного, – вымученно улыбается она. – Это было давно. И потом брат, к несчастью, страдал не только аутизмом.
Тем временем мы подъезжаем к рестику. Останавливаюсь на парковке и глушу мотор. Сидим неподвижно. Слоун, наверное, ждет, что я первым выйду из машины, но чувство такое, будто я испортил ей настроение.
– Ну вот, я взял и обломал все веселье, – говорю. – Не знаешь, как мне загладить вину?
Слоун тихонько смеется.
– Выведем игру в писанину на новый уровень, – предлагает она. – Попробуем немного развеяться. Пока едим, можно не писать, а говорить что-нибудь, не думая.
Я киваю и жестом указываю на рестик.
– После вас, – говорю. – Моржовые бивни затуманивают мне взор, как шоколадный пудинг.
Слоун со смехом открывает дверь.
– Одноногие тигровые акулы полезнее овощей.