– Кра-с-с-сота, – удовлетворённо заключил Сема, придирчиво оглядев себя в зеркало, и бережно поправил виндзоровский узел модного чешского галстука.
– Ну, Нин Петровна, я к взлету готов! Что там у нас следующим номером программы…
Пожилая диспетчер подстанции «скорой помощи» устало вздохнула и монотонно произнесла:
– Следующим номером нашей предновогодней программы: «Коля порезал руку».
– И всё?
– И всё, подвиг спасения человечества отменяется; приговор окончательный, обжалованию не подлежит, – вынесла свой вердикт диспетчер. – Короче, Семён, бери-ка ты, друг ситный, сигналку, и дуй мухой по этому адресу.
Учитывая тишину засыпающего микрорайона, «Рафик», неслышно шурша шинами, подкрался к подъезду пятиэтажной стандартной «брежневки».
– Вроде бы здесь… Сём, ты там не застревай как заноза в заднице, ещё вызовов полно…
– Сергеич, все будет чики-чики, на высоком профессиональном уровне современной медицины…
– Короче, Склифосовский, пришей клиенту руку… Или отрежь, только быстро!
Сёма захлопнул дверь «скорой» и решительно шагнул в тёмное чрево подъезда…
– Вот ка-а-злы, опять лампочку грохнули… А вот наш ответ Чемберлену, – и Сёма, достав из халата фонарик, включил его.
Искомая квартира находилась на втором этаже. С дверью творилось что-то неладное…
И это «неладное» поражало воображение…
Дверной глазок находился… внизу. Сёма для верности присел на корточки и ещё раз посветил вниз. Точно, дверной глазок; хорошо хоть не оптический прицел, и на том спасибо… Так, с глазком всё ясно.
Симметричные царапины разной длины по четыре в ряд хаотично пересекались по всей двери. Они что, здесь по ней граблями водили?
Дверной звонок представлял не менее убогое зрелище, он был жестоко извлечён из стены и висел на двух проводках. Так как «операция „Звонят, откройте дверь!“» требовала двух рук, два бикса Шиммельбуша были опущены на пол лестничной клетки. Раздалось нечто похожее на трель кастрированного соловья… Мило…
Через непродолжительное время за дверью послышались шаги, хищно лязгнул замок, и дверь распахнулась… В проёме, облокотившись на дверной косяк, возникла дама. Наряд её был по-спартански скромен. Во-первых, он не скрывал пышность ренуаровских форм, лишь слегка прикрывая плечи и монументальные бедра. Во-вторых, вырез был достаточно глубок, чтобы достоверно определить размеры «райских яблок», видимо, подвергшихся чернобыльскому «солнышку». И наконец, в-третьих, от пеньюара времен французской революции несло легким морским бризом смеси пота, пива и «Шипра».
– Опаньки, Айболит, нарисовался – не сотрешь! – плотоядно улыбнулась гостю близняшка Грицацуевой.
– Я по делу, – серьёзно произнёс молодой доктор.
– По делу у нас только менты приходят…
– У вас Коля порезал руку, – пропустив фразу гостеприимной хозяйки, произнес эскулап.
– Хто, ты чё гонишь, лепила, – начала малоприятный диалог хозяйка и вдруг осеклась. – А, Колюня, так он об закусь порезался, когда банку с килькой открывал, уже полчаса как свинтил домой…
– Так, – мрачно произнес Семен, – ложный вызов. Может, пустите в свою пещеру Аладина бумаги заполнить? Сим-Сим, откройся!
– А я не Сима, я Клава, – кокетливо дернув плечиком, похожим на крупный биллиардный шар, сладко произнесла дама, – и я уже открыта… Заходи, коли не шутишь.
Пройдя тёмную небольшую прихожую, Клава жестом Игоря Кио включила свет.
Словосочетание «культурный шок» недостаточно полно описывает пережитое Сёмой потрясение, он только выдохнул:
– Ё-мое, картина Айвазовского «Приплыли»…
И на самом деле плыть было дальше уже некуда…
Это был какой-то сумасшедший дизайн интерьера в стиле Дали – Гауди с элементами Мухиной.
Слева от входа стояла тахта с ворохом лоскутных одеял, а противоположном углу – телевизор. Видимо, телик показывал не те передачи, и его в прямом смысле поставили в угол, развернув экраном к стенке. Прямо перед глазами Сёмы висела копия картины Шишкина «Утро в сосновом бору». Удар по русской природе был нанесен справа от центра. Стекло, ограничивающее предрассветный сумрак, было разбито, а один из косолапых был вырван из среды обитания прямо с деревом.
Под картиной смело располагался футуристический натюрморт «гуляем по-русски» – трехлитровая банка с солёными огурцами, две открытые банки с килькой в томате с небольшим добавлением «бычков» от «Беломора», стоявших прямо как трубы на легендарном «Титанике». Кирпич черного хлеба был разломан на три части, бублики с маком лежали вповалку, из- под них торчал хвост воблы. Завершала картину «карта вин» – две пустые бутылки «Столичной», полупустая «777» и дюжина «Шахтёрских».
Три разнокалиберных стакана не вдохновляли своими мутными остатками. Сервант без стёкол, стоявший справа от доктора, был украшен симметрично свисавшими селедочными хвостами.
– Ласково просим к нашему шалашу, – радушно пригласила хозяйка.
Сёма, предварительно взяв полотенце, висевшее на спинке стула, и очистив себе «жизненное пространство» на столе, поставил на условно-стерильную поверхность свои «кастрюли». Врач, примостившись на колченогом стуле, принялся терпеливо заполнять «сигналку».
– Так… Значит, Коля, фамилия – прочерк, возраст – прочерк, адрес – прочерк, со слов очевидца: рану перевязали чистым платком («Ага, чистым», – подумал Семён), и продолжил, – отмена вызова, распишитесь, пожалуйста.
– Может, чифирнём?
– Нет-нет, спасибо, я, пожалуй, пойду, – начал было отказываться Сёма.
И тут одеяльный Везувий пришел в движение. Сначала появилась нечёсаная и косматая голова с помятой как грейпфрут физиономией, на полуприкрытых веках было отчеканено в тату «Не буди!» и «Они спят». Голова с постепенно открывающимися мутными глазами медленно поворачивалась перископом немецкой подводной лодки. Доехав до доктора, «перископ» начал было возвращаться на исходную позицию, но неожиданно замер и вернулся назад, уставившись на врача. Из глубины капитанской рубки донеслось:
– Щегол, а ты чё здесь на хате делаешь?
Сёма патетически произнёс:
– Перед вами советский врач, и попрошу относиться к нему с уважением.
– Чего? Ну, всё, хана тебе, фраер, – и, вздохнув, «перископ» начал медленно подыматься. Это было ужасное в своей эстетике и одновременно завораживающее зрелище.
«Человек-Третьяковка» мог соперничать по обилию сюжетов с Лувром, Уффици и Прадо, вместе взятыми…
Грудь криминального Голиафа чуть пониже ключиц украшали две восьмиконечные звезды и надпись: «Держи колеса в колее тягача». Чуть ниже располагался шестиглавый Собор Василия Блаженного, на фоне которого витязь бился с драконом, под ним два монаха тянули толстые канаты, спускающиеся в пах, между ними располагалась надпись: «Вставай Родимый». Сокровища паха были скромно прикрыты сползающими трусами модели «пожар в джунглях». Бёдра украшали девушки, одна в гусарском кивере и со шпагой, вторая в эсэсовской пилотке со «шмайсером»; другие детали экипировки отсутствовали. На коленях были опять восьмиконечные звёзды, на щиколотках разорванные кандалы, на стопах синели какие-то трудночитаемые уголовные афоризмы русского Вийона.
Пальцы были щедро унизаны «синими» перстнями. На правой кисти располагалась свирепая пиратская физиономия с зажатым между зубами ножом, на лезвии которого была начертано имя «ИРА». На левой был оскаленный череп и надпись «МИР». На плечах красовались эполеты…
Голиаф был узловат, мосласт и без малого двух метров; явно криминальной биографии…
– Щас я тебя грохну, – скучно произнес верзила и зевнул. Бдительная Клава бросилась, причитая по-бабьи, к тюремному исполину.
– Геночка, ой, что ж это делается, ты же за прошлое ещё не отсидел…
– Убью, – тупо произнес Гена и протянул верхние конечности в сторону горла несчастного эскулапа.
В Сёминой голове мысли-мгновенья пронеслись «как пули у виска» куда-то в чёрную пустоту… «А вот и рабочий с молотом. Сейчас прольётся чья-то кровь. Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает… Надо снять халат, заведующая подстанцией говорила, что драться в халате неэтично… Работать только на короткой дистанции, нырок под правую руку и в ливер, а потом урокен в висок… Если не успею… считайте меня Гиппократом!»
– Все равно убью, – щелкая своими клешнями возле морды-лица врача, монотонно произносил расписной Ромео, в то время как пятипудовая Джульетта повисла на его жилистой шее.
– Ба, какие гости в нашей юрте, – вдруг услышал Сёма голос сзади и, обернувшись, посмотрел на говорящего затравленным взглядом.
Оказывается, квартира-то была двухкомнатная.
Это была дама в самом полном смысле этого слова, её смело можно было назвать либо мечтой Ренуара, либо музой Кустодиева… Ей было слегка за пятьдесят, на её правом плече красовалась написанная в столбик печатными буквами татуировка «ЛЕНА», чуть ниже и горизонтально было написано «САТУРН». Её глаза светились нечеловеческой добротой.
Гена как-то вдруг резко сбавил обороты, и лязганье клешней внезапно остановилось.
Цыкнув зубом, Лена пристально посмотрел на Гену и вяло-презрительно произнесла:
– Ну, ты, сука лагерная, чё не в тему кипишуешь, закрыл вафлерезку и в шхонку, мухой!
– А я чё, а я, мама, ни чё, я – всё!
Последняя часть фразы была произнесена Геной уже из-под одеяла, и только горящий от ненависти и унижения Генин глаз буравил докторский халат…
– Доктор, – по-домашнему обратилась спасительница, – а у меня головка бо-бо…
Сёма расправил плечи.
– Не вопрос, айн момент, мы всё починим, вот только давление смерим.
Вообще-то манжета предназначалась для обычной руки, объём ноги половозрелого слоненка не был предусмотрен стандартами отечественной медтехники.
Семён кое-как с помощью бинта «и какой-то матери» закрепил манжету на новой пациентке. Резиновая груша качала воздух без перерыва на обед, но стрелка на манометре была мертва…
– Доктор, а вы трубочки соедините… – подсказала бандерша.
Однако все равно ничего не было слышно!
– А вы слухалку в ухи вденьте…
Такого давления не бывает, точнее – бывает за минуту до инсульта, а там и до кладбища рукой подать… 280/160.
– Вы, наверное, немного выпиваете, – начал деликатную тему Сёма.
– Ой, да кто там пьёт, пару стаканов «беленькой» для аппетита…
– В праздники…
– Если бы я ела только по праздникам, давно бы уже сдохла…
– А как насчёт курения?
– Да бросаю я; уже всего две пачки «Беломора» в день…
«Так, попробуем фирменный коктейль: папаверин с дибазолом по вене, и в попарик – десяточку магнезии».
Уже через двадцать минут давление начало решительно снижаться.
– Ой, доктор, ну спасибо, пошла-ка я дальше спатеньки… А ты, Клавка, врача хоть чаем угости…
Как только в соседней комнате стихли шаркающие шаги, «Везувий» вновь вернулся к жизни. Гена, плотоядно улыбаясь, начал восставать с тахты, довольно приговаривая: «Ну вот и всё!»
Сёма решил не ждать продолжения банкета и, захлопнув крышки биксов, рванул к выходу. Перехватив один из биксов под мышку, свободной рукой открыл дверь и выпорхнул из клетки. Не услышав шагов погони, он начал напевать: «Ягода— малина нас к себе манила…»
Сумрачный Сергеич бросил окурок «Примы» в окно.
– Ну ты и даешь, Семён. Чё такой красный? Чаи, что ль, гонял?..
– Ага, с малиной…
– М-м-м, малиновое варенье, это душевно.
– У меня на него аллергия…
– С каких это пор? Ты ж вчера с Лешкой с двадцать третьей бригады литровую банку умял, которую я от тёщи привез?
– С сегодняшнего дня. Ладно, поехали, посмотрим, какие ещё ягодки остались…