Ловушка осталась пустой: молочница так и не клюнула на приманку, и Дойл велел проследить, чтобы Ивен убрался подальше из столицы вместе со своим выводком сестёр. В общем-то, он и не рассчитывал на успех: план был топорным с самого начала.
Рикон выглядел спокойным, но пальцы под длинными рукавами балахона нервно сжимались и разжимались.
– Это моя вина.
– Именно, – не стал спорить Дойл. – Зачем вы схватили парня? Поймали плотвичку, а щуку не разглядели.
Он дёрнул головой и сказал:
– Постарайся в следующий раз избежать такой ошибки, Рик. Иначе я буду недоволен.
Отец Рикон медленно поклонился – он отлично понял намёк и слишком хорошо знал, что у Дойла хоть и достаточно большой, но всё-таки ограниченный запас терпения.
– Я не подведу милорда.
– Не сомневаюсь, – согласился Дойл, и Рик удалился. Дойл направился к королю.
Тот, в шёлковых одеждах, расшитых золотом, в короне, восседал на троне в малом зале для приёмов, возле него, похожая на пёструю птицу в своём блестящем платье, расположилась королева. Придворные толпились возле стен, внимая королевским речам, а король вещал о справедливости и чести.
Дойл вошёл без предупреждения и без объявления, но всё-таки на него обратили внимание все – даже двое просителей, стоящих перед Эйрихом на коленях. Дойл поморщился, но не остановился и прошёл вперед, приблизился к королевскому трону и встал за спиной у брата.
– Итак, лорд Ганс, – продолжил Эйрих ранее начатую речь – очевидно, касающуюся какого-нибудь глупого спора между двумя обрюзгшими потными лордами, протирающими мраморный пол жёсткими коленками, – вы обязуетесь выплатить сыну лорда Ингли приданое своей дочери в срок десять дней. В противном случае, по нашему решению, сын лорда Ингли получит в приданое деревни Малую и Болотную и закрепит их за своим родом.
– Ваше Величество! – одновременно, но с совершенно разным выражением пробормотали лорды, однако король не закончил.
– Также лорд Ингли обязуется на собственные средства восстановить мельницу и мост на землях лорда Ганса в срок до трёх месяцев. Если это не будет выполнено, лорд Ингли предстанет перед королевским судом по обвинению в разбое. Таково наше королевское решение.
Лорды, кланяясь и пятясь, убрались прочь, и прежде чем распорядитель привёл новых просителей и жалобщиков, Эйрих объявил:
– Мы прервёмся на некоторое время.
Придворные, как дрессированные собачки, по этой команде поспешили уйти из зала, осталась только охрана.
– Милорд Дойл, – обронила королева таким тоном, словно подразумевала «ядовитая гадина», – отрадно видеть вас на вашем месте. Пока вы были в походе, мы скучали по вашему обществу.
– Ваше Величество, – Дойл наклонил голову, – ваши слова согревают мне сердце.
Эйрих, чувствуя напряжение, спросил:
– В чём дело, Дойл? Ты пришёл неожиданно и поспешно.
– В том, что я хотел поприсутствовать на королевском суде, вы не верите, Ваше Величество? – хмыкнул Дойл.
– Ни на миг: ни одного серьёзного дела. Ну, говори, кого из моих подданных ты хочешь отправить в темницу? – Эйрих улыбался, но глаза у него были серьёзные.
Дойл посмотрел в эти глаза, бросил короткий взгляд на насторожившуюся королеву, похожую на голодную злую крысу, и сказал:
– Ваше Величество никогда не ошибается, но в этот раз подозрения напрасны. Я пришёл к вам как проситель, – он вышел из-за трона, но на колени не встал: Эйрих достаточно давно категорически запретил ему это делать, во-первых, желая перед всем двором подчеркнуть его статус, а во-вторых, беспокоясь о его ноге, которая мучила младшего принца с детства, а временами, в плохую погоду, болела просто нестерпимо.
Король рассмеялся:
– Ни за что не поверю.
– И всё-таки придётся. Только ваше величество в силах исполнить мою просьбу и подарить мне большую радость… – Дойл сделал паузу и продолжил: – пригласив на ближайший из пиров леди Харроу, вдову лорда Харроу, находящуюся сейчас под опекой милорда Грейла и проживающую в столице.
За короткое мгновение на лице Эйриха сменились изумление, радость, осознание и обречённость, а потом он спросил:
– В чём она подозревается?
Дойл не мог точно сказать, почему он не ответил откровенно: в колдовстве. Возможно, потому что у него не было никаких доказательств, а рыжие волосы и непонятную привлекательность к обвинению не приложишь. Возможно, потому что не хотел тревожить короля. Или не желал обсуждать дела в присутствии коронованной крысы, его августейшей супруги.
В любом случае, он произнёс:
– Никаких подозрений, сир. Моя просьба не государственного, а личного характера, – он немного наклонил голову и опустил глаза.
Пусть так – странная прихоть, из-за которой он не обвинил открыто леди Харроу в колдовстве, позволит убить двух зайцев разом: приблизиться к ней, чтобы изучить ближе, и отвлечь короля от марьяжных планов на его, Дойла, счёт.
– Проклятье! – Эйрих хлопнул себя по колену. – Я ему сватаю самых красивых девушек королевства с огромным приданым, на что он отвечает, что любовные порывы его душе не близки. И вот она – причина, рыжая вдова, – он расхохотался, королева позволила себе мелкую зубастую улыбку, а Дойл сохранил каменное выражение лица. – Конечно, брат. Конечно. Что скажешь о сегодняшнем вечере? Ещё не поздно послать ей приглашение.
Дойл поклонился и коротко поблагодарил.
Он терпеть не мог приёмы – не важно, как они проходили и как назывались. Утренние собрания на королевском суде были настолько же невыносимы, как и пиры для знати. Но приём этим вечером был исключением – он был необходим не ради фальшивых улыбок королевских лизоблюдов, а для работы, поэтому Дойл собирался с большей охотой, чем обычно. Джил помог ему переодеться в камзол, в этот раз значительно более удобный, подал перстни и пробурчал себе под нос:
– Вы прекрасно выглядите, милорд Дойл, – и тут же шагнул назад.
Дойл бросил на него короткий взгляд, но ничего не сказал: и без слов было понятно, что мальчишка в очередной раз сморозил чушь. Но камзол сидел отлично, словно был скроен по корявой фигуре, и, похоже, Джил приложил к этому руку. Поэтому вместо того, чтобы посоветовать ему заткнуться, Дойл сказал:
– Приготовь плащ и сапоги к моему возвращению. И сам оденься в тёмное.
Джил мелко закивал, Дойл оставил его в комнате и неспешно направился в большой приёмный зал. Если бы он больше верил в помощь Всевышнего, перед встречей с ведьмой он зашёл бы в храм или надел бы на запястье браслет с Недремлющим Оком. Но он верил слабо: кто бы ни сотворил всё на земле, живое и мёртвое, он давно забыл о своём творении, занявшись другими, более важными вещами. Поэтому в делах людям оставалось полагаться на собственный ум, в бою – на ловкость, а в интригах – на красноречие. Не на помощь свыше.
Ленивые неспешные мысли мгновенно сбежали прочь в недра сознания: мимо, учитово поклонившись, попытался пройти человек, которому было совершенно противопоказано попадаться Дойлу на глаза. Дойл остановился и сказал, не поворачивая головы:
– Стойте-ка, господин Оуэн.
Управляющий замка замер – Дойл не видел, но слышал шорох его одежды и ставшее частым дыхание.
– Рад нашей встрече.
– Милорд Дойл, – раздалось сзади, – рад служить.
– Не сомневаюсь. Подойдите-ка сюда.
Управляющий шаркнул ногами и встал перед Дойлом, поклонился и так и замер, сложившись пополам. Дойл хрустнул пальцами. Вчера он желал засунуть подонка на нижний уровень подземелья, в одну из ледяных камер под озером, и посмотреть, какие боли прохватят его после подобной ночёвки. Но сегодня ярость уже прошла, от неё остались только слабые отголоски, и Дойл вполне осознавал, что это – просто личная детская обида.
Управляющий попытался насолить ему – мелко и глупо, – но не совершил измены, не подверг безопасность и благополучие короля риску. Он не заслуживал камеры.
– Мне кажется, вы слишком усердно служите, господин Оуэн, – произнёс Дойл неторопливо, изучая лысину управляющего.
– В с-самом деле, милорд?
– Несомненно. На вас лежит так много обязанностей, так много забот.
Лысина покрылась блестящим потом.
– Ничто не ускользает от вашего чуткого взгляда: ни один уголок замка, ни одна щель в стене, – продолжил Дойл ласково, а потом коротко и резко добавил: – и так должно быть впредь, господин Оуэн, иначе вы будете изучать замок с доселе неведомой вам стороны.
Дослушивать ответ или извинения он не стал – зашагал дальше, тщательно задавливая в себе мстительные порывы. Было что-то притягательное в идее, например, велеть ему опуститься на колени и ползти до конца коридора, собирая на бархатные штаны пыль дворцовых полов. Но это было бы низко и бесполезно, а потому должно быть отвергнуто и забыто.
Большой приёмный зал уже был полон: скоро должен был начаться ужин, но пока короля и королевы не было, гости ходили вдоль длинных столов и громко разговаривали, перекрикивая друг друга, или прислушивались к завываниям музыканта и бренчанию его лютни. Дойл на глаз прикинул количество людей и понял, что, не считая охраны и слуг, собралось больше сорока человек.
Но его появление, как и утром на королевском суде, заметили сразу – по галдящей толпе прошёл короткий вздох, и она замолкла.
– Добрый вечер, лорды, – произнёс Дойл и вдруг почувствовал непонятное, едва ощутимое жжение. Его источник не нужно было искать долго: просто леди Харроу вошла в зал почти следом и остановилась в дверях, робея. Проклятая кровь в жилах заструилась быстрее, приливая к чреслам. Дойл позволил себе на мгновение прикрыть глаза, восстанавливая в памяти ощущение холода от купания в ледяных ключах, и возбуждение ослабло.
Ведьма вблизи была привлекательнее, чем издали. Дойл, повернувшись, изучал её рыжие кудри, мягкую светлую кожу, пятнышки солнечных поцелуев на щеках и крупном носу.
– Леди Харроу, – сказал он негромко, и гости, убедившись, что он не интересуется кем-то из них, вернулись к своим разговорам, только на два тона тише.
Она опустилась в низком реверансе перед ним, не поднимая глаз, и ответила:
– Милорд Дойл.
– Встаньте, леди.
Она подчинилась сразу – неестественно плавным движением. Церковники много писали о том, как распознать ведьму. Но они могли бы не утруждаться – леди Харроу являла собой ярчайший образец.
«К врагу и его свите ожидания, – подумал Дойл, – на дыбе редко хранят секреты, а с переломанными пальцами ни одна ведьма не сможет колдовать. Всё, что нужно, это оглушить её и велеть теням забрать. Не до игр». Но, разумеется, не оглушил и не велел, а весьма любезно спросил, жестом предлагая пройти ближе к столу:
– Как вам столица, леди Харроу?
– Слишком шумно и грязно, милорд, – ответила она, – но мне скорее нравится. Здесь чувствуется жизнь. Мне не хватало этого в поместье.
– Жизнь порой принимает отвратительные формы, леди, – заметил он, имея в виду магию, но по её глазам увидел, что она поняла эти слова иначе.
– Жизнь прекрасна в любой из форм, созданных Всевышним.
Она решила, что он говорил о себе. Дойл скрипнул зубами.
– В вас говорит наивная вера, естественная для вашего пола.
– Несомненно, – согласилась ведьма, но как-то слишком уверенно и почти насмешливо. – Женщины видят этот мир в лучшем свете, чем мужчины, милорд.
Дойл на это кивнул, признавая её правоту, и уже собрался спросить, какие же положительные черты она видит в столичных формах жизни, – просто чтобы о чем-нибудь говорить, как она уточнила спокойно:
– Простите, милорд, а в чём меня подозревают?
Руки оставались праздно-спокойными, взгляд колдовских зелёных глаз – безмятежным, щёки – бледными. Дойл заметил бы любой признак волнения, но нечего было замечать. Она спросила об этом так, словно говорила о погоде.
– Почему вы спросили об этом, леди?
Зелёные глаза мигнули, тонкие губы дрогнули в улыбке.
– Я всего три недели при дворе, но этого достаточно, чтобы узнать некоторые факты. И когда гроза всех заговорщиков и преступников королевства заводит со мной беседу, я не могу не спрашивать: в чём он меня подозревает? – Дойл готов был поклясться, что она сдерживает улыбку.
– Гроза всех преступников и заговорщиков королевства, леди, – сказал Дойл, чуть дёрнув уголками губ, – к его большому сожалению, всего лишь жалкий смертный, подверженный всем слабостям человеческим. В отличие от разящего пламенеющего меча, он не может лежать в ножнах в ожидании своего часа. И сегодня его привело на приём не дело, а чувства простого смертного: голод и скука.
– Меня уверяли, что желания смертного вам незнакомы, – заметила леди Харроу.
– Вот как? Я удивлён. Если вам рассказывали обо мне, то наверняка не забыли упомянуть полчища юных дев, погибших от моих рук.
– А также младенцев, которых вы, прошу прощения, пожираете ночами, – теперь она улыбнулась открыто, показав крупные белые зубы. Даже у королевы, которая по нескольку часов в день проводила перед зеркалом, не было таких белых зубов.
– Младенцы – это из области нечеловеческого. Тем не менее, вынужден вас разочаровать – я всего лишь человек. Даже если…
Он не договорил, потому что двери в очередной раз распахнулись, и в зале настала полная звенящая тишина. На пороге стояли король и королева во всём великолепии. Дойл взглянул на леди Харроу ещё раз, но так и не сделал знака теням. Он хотел поговорить с ней ещё раз, чтобы укрепиться в своих подозрениях.
Или чтобы послушать её медовый, созданный чарами голос.
Дойл коротко кивнул ей, пожелав приятного вечера, и направился к своему месту слева от Эйриха.