Мосты рухнули точно тогда, когда ждал Дойл – едва войско Риверса начало отступление, – и отправил в дикую пучину быстрого Ганта самый цвет рыцарства Севера.
Остальные сдались без боя.
Дядю Риверса, милорда Гая, взяли живым.
Когда его приволокли к Дойлу и бросили на землю, он заверещал, как побитый пёс, задёргался и начал изрыгать проклятия на головы короля и королевского брата-урода. Дойл слушал почти минуту, прежде чем подошёл к нему и ударом по лицу оборвал поток оскорблений.
Гай дёрнулся и сморщился. На его лице выступила кровь: Дойл не потрудился снять перчатку, и шипы оцарапали щеку врага.
– Довольно. Ты сказал достаточно, чтобы тебя повесить.
В глазах Гая плескалась неприкрытая ненависть, но она не задевала Дойла: он размышлял, может ли Гай рассказать ему что-нибудь полезное перед смертью. Пришёл к выводу, что не может, и велел:
– Вздёрнуть.
Гай сопротивлялся как мог, пытался вырваться, потом кричал о благородстве, но ему это не помогло – его шейные позвонки хрустнули, и крики прекратились.
– Тело забрать в столицу, – велел Дойл и, не глядя на то, как выполняется его приказ, прошёл в свой шатёр.
Там, под надежной охраной, уже сидел мальчишка Риверс, которого Гай хотел усадить на трон. Это был паренёк лет четырнадцати, здоровый, как все северяне, светлокожий и светловолосый. С ним обращались осторожно, но разоружили и держали крепко, чтобы не выкинул какой-нибудь глупости.
– Значит, Риверс, – произнёс Дойл и сделал знак, чтобы рыцари отпустили его. Получив свободу, он по-собачьи встряхнулся, ощерился и спросил:
– А ты, стало быть, знаменитый милорд Страшилище?
Дойл сел на табурет, чтобы дать ноге отдых.
– Болтаешь дерзко. Сколько тебе лет?
– Будет пятнадцать, – Риверс гордо вскинул голову.
Дойл потёр подбородок. Он собирался забрать этого ребёнка ко двору и следить за тем, что из него вырастет. Подозревал, что ему не помешает северянин, лояльный к короне и ручной. Но Риверс не был ручным. Он был диким зверёнышем диких краёв, а его руки уже были руками воина – не мальчика. Он умел держать меч, наверняка отлично сидел в седле, а одна его короткая реплика показывала, что он отнюдь не трус. Неручной северянин был ему не нужен. Риверс был ему не нужен.
– Каковы твои права на корону?
– Я – единственный законный потомок короля Ольдена Шестого. Ваш дед, милорд Страшилище, был рождён вне брака, – огрызнулся Риверс, и тем решил свою судьбу. Дойл поднялся с табурета, подошёл к Риверсу поближе, взглянул в глаза – совершенно бесстрашные, и вздохнул. Пожалуй, ему нравился этот мальчишка – смелостью. Говорить о мужестве легко, а вот бросать оскорбления врагу, взявшему тебя в плен, будучи безоружным – на это нужна действительно большая смелость. Дойл это знал слишком хорошо.
К сожалению, как это часто бывает, в придачу к смелости Риверс получил маловато ума.
Он умер быстро: тонкий узкий кинжал вошёл ему между рёбер в сердце. Мальчишка захлебнулся, закашлялся. Тело упало на ковёр. Дойл вытер кинжал о его белую в грязных разводах рубаху и вложил обратно в ножны.
На то, чтобы построить переправу, добраться до крепости Хэнт и завершить показательные казни изменщиков и заговорщиков, а также любезно помиловать тех, кто не был ни в чём виноват, ушло пять дней, и ещё неделя потребовалась, чтобы вернуться в столицу с полной победой.
К этому времени замок опустел: праздник закончился, и лишние люди разъехались, остались придворные и те, кого король пригласил ко двору на время.
Дойл со своим войском прошёл по главной улице Шеана, за ним провезли начавшее подгнивать тело милорда Гая. Народ встречал их рукоплесканиями и приветственными криками, но какими-то не слишком уверенными: они предпочли бы встречать вернувшегося с победой блистательного короля. Радоваться милорду Дойлу в народе было не принято.
Зато Эйрих встретил его с распростёртыми объятиями, правда, его взгляд был настороженным. Дойл уловил это мгновенно, поэтому не удивился, когда, кратко поздравив его перед всеми с победой и поблагодарив за верную службу, король велел ему следовать за собой.
В небольшой комнате возле зала для приёмов было тепло, горел камин. Эйрих сам помог брату снять доспехи, указал на кресло, а потом спросил:
– Что с Гаем и Риверсом?
Дойл откинулся на спинку кресла и сказал:
– Мертвы оба. Гая я казнил как мятежника – его телом можно полюбоваться на центральной площади.
– А Риверс?
Они оба понимали, в чём смысл этого вопроса.
– Погиб в бою. Большая жалость, – ответил Дойл ровным тоном, словно сообщал какую-нибудь пустячную светскую новость. – Храбрый был юноша, как и полагается потомку Ольдена, встретил смерть лицом к лицу, не пытаясь бежать. Его опознали: лицо совсем не пострадало. Я взял на себя смелость распорядиться, чтобы его торжественно похоронили в Хэнте.
Эйрих едва заметно кивнул – можно было не беспокоиться, что через год появится другой юноша, называющий себя Риверсом и претендующий на корону.
– Ты поступил правильно, Торден, – сказал он вслух, а Дойл спросил:
– Что произошло в моё отсутствие?
– Твои соглядатаи вынули из меня всю душу, – улыбнулся Эйрих. – Теперь, когда ты вернулся, я ни минутой дольше не желаю видеть физиономию нашего святейшего отца.
– Он берёг твой покой как верный пёс, – ответил Дойл.
– А теперь забери его обратно на псарню – и подальше. Его люди не оставляли меня одного даже в спальне. Хочу приласкать жену – и чувствую, что кто-то на нас смотрит. Даже рыцари были бы лучше: их хотя бы видно по доспехам.
Дойл расхохотался:
– Отличная работа. Я велю им стоять спиной к постели, когда они сторожат твой сон.
– Лучше убери их подальше, – хмыкнул Эйрих, – а то королева начнёт сомневаться в моей мужественности.
– Твоя мужественность, дорогой брат, уже давно неоспоримый факт для всей страны, – ответил Дойл не без двусмысленности, – так что одна королева не подпортит твоей репутации.
– Что же ты за ядовитая гадюка, дорогой брат? – спросил король в тон ему, но ответа не дождался и уточнил: – Так могу я теперь спать без охраны?
Дойл вздохнул и честно сказал:
– Нет.
Взгляд короля из насмешливого разом сделался суровым.
– Есть то, чего я не знаю?
– Есть то, чего пока не знаю я, – отозвался Дойл. – Смутные намёки, шорохи, подозрения и слухи. Отец Рикон в мое отсутствие должен был узнать больше. Но в столице не так спокойно и безопасно, как мне бы хотелось.
Эйрих облизнул сухие губы.
– Ещё один заговор?
– Возможно. И пока я не узнаю точно, я бы хотел, чтобы ты был под надёжной охраной.
– Кого ты опасаешься?
Дойл молчал почти минуту, прежде чем ответить:
– Всех.
Заговор – любой заговор – это спрут. Он тянет свои щупальца, обвивает ими сначала тонкие стебельки, а потом мощные стволы, на которых держится власть, расшатывает их, травит ядом до тех пор, пока они не рассыпаются в труху. Уничтожать щупальца бессмысленно – нужно найти чувствительное брюшко и проткнуть его насквозь. Если же в деле замешаны ведьмы – нужно быть осторожным вдвойне.
– Всех, Эйрих, – повторил он, – и буду опасаться, пока не пойму, что здесь затевается.
Король ничего не ответил, и Дойл, оставив доспехи лежать тяжёлой грудой, прихватил меч и поковылял к себе в покои. Впрочем, и не рассчитывая на отдых: как он и предполагал, возле дверей уже стоял, завернувшись в серый балахон, Рик.
– Поздравляю милорда с победой, – по своему обыкновению почти беззвучно, но как-то очень весомо сказал он. Дойл кивнул и пригласил входить.
В спальне было нетоплено и холодно до стука зубов, но Дойл не обратил на это внимания или, точнее, сделал вид, что не обратил: в глубине души ему захотелось немедленно вызвать идиота-управляющего и лично всыпать ему плетей. Ледяная выстуженная комната обещала ему тяжёлую ночь: плечо опять сведёт проклятой болью, ногу начнёт выворачивать и корёжить, как в тисках. Однако его лицо осталось совершенно спокойным.
– Я не стал бы беспокоить милорда, едва вернувшегося из тяжёлого похода, – продолжил Рикон, быстрым взглядом, едва заметным под капюшоном, обводя комнату и задерживаясь на пустом камине.
– К делу, отец Рикон, я верю, что ты не потревожил бы меня из-за пустяков. Говори.
– Милорд крайне прозорливы, – Рик так и не снял капюшона, – вчера мои люди схватили человека. Который знает больше, чем говорит.
Дойл мгновенно забыл о холодной комнате, пальцы быстро сжались в кулак.
– Его поймали с запиской. Текст не важен, но адресат…
Дойл протянул руку, и на ладонь лёг помятый сложенный вчетверо квадратик дорогой жёлтой бумаги. Прежде чем развернуть его, Дойл принюхался: сладкий шалфей, острый мускус и терпкий запах пота. Письмо написала женщина, а посыльный нёс на груди.
В записке было всего несколько слов: «У нас всё равно нет выбора, дорогая. Теперь уже слишком поздно что-либо менять. Да будет так».
– Кому он должен был доставить письмо?
– Этого он пока не сказал. Но этот лист ему дала женщина без лица. Он заметил, что, отойдя немного в тень, она превратилась в птицу. И улетела.
– Вниз, – и Дойл первым направился в подземелья.
Человека нужно было допросить – тщательно. Порядочные женщины не улетают птицами и не прячут лиц, значит, ведьма и правда рядом – и, очевидно, не одна. Пока Рик тихо рассказывал о том, где взяли человека с письмом, Дойл в недрах собственного ума искал ответ на неразрешимый вопрос: как? Как одолеть ведьм? И что им нужно? Мотив не менее важен, чем способ обезвреживания.
Человека держали в одиночной камере, которую в замке называли красной – потому что её стены давно должны были бы покраснеть от льющейся крови, хотя на деле они просто чернели от плесени и сырости.
Ивен Ган – так его назвал один из теней. Парень работал на кухне. Имеет пятерых сестёр и двух братьев.
Его уже допрашивали – Дойл легко мог прочесть историю допроса по опухшим рукам, разбитому лицу и красным от слёз глазам.
– Значит, Ивен, – произнёс он, наклоняясь над посыльным и вглядываясь в его рябое скучное лицо.
– М-милорд? – пробормотал парень.
– Сколько тебе лет, Ивен?
Ему недавно исполнилось двадцать два, о чём он сообщил дрожащим голосом.
– Двадцать два, – повторил за ним Дойл. – Очень мало, Ивен. А впереди – много. И сёстрам нужна твоя помощь, у тебя их пятеро.
Ивен затрясся.
– Милорд, я сказал всё, что знаю. Клянусь.
– Кому ты должен был отнести письмо?
– Я не знаю. Я должен был положить его возле фонтана.
Дойл всмотрелся в глаза парня и произнёс:
– Не совсем. Ты о чём-то молчишь. Кому оно адресовано?
Ивен тряс головой и повторял, что ничего не знает, и Дойл разочарованно отошёл от него и сделал знак тени, а сам сел в грубое деревянное кресло. Ожидание ему предстояло недолгое.
– Только без дыбы пока, – велел он, и тень подхватил упирающегося и визжащего Ивена за шиворот.
Два ногтя. Парень оказался либо храбрее, либо глупее, чем можно было бы предположить, потому что выдержал два ногтя, прежде чем выкрикнул:
– Молочница. Я должен был дождаться молочницу!
Тень тут же отложил в сторону инструменты, а Дойл улыбнулся:
– Видишь, как всё просто?
Ивен рыдал от боли и страха, но больше уже ничего не пытался скрыть.
– Они пообещали вылечить Марту, мою младшую. Я только… Я только отдавал письма. Мне говорили кому. То молочница, то служанка, то цветочница. Я не знаю, что это значит. Пожалуйста! Поверьте!
– Я верю, – Дойл поднялся из кресла, без брезгливости, но совершенно без удовольствия взглянул на изуродованную левую руку парня и повторил: – Я верю. Теперь – верю, – и скомандовал тени, – пусть отдохнёт, а потом выпустите.
Из самого тёмного угла донеслось:
– Милорд, возможно, он знает что-то ещё? Стоит…
– Он больше ничего не знает.
Уже за дверями камеры Рикон спросил:
– Откуда милорду это известно?
Дойл пожал плечами:
– По глазам вижу. Глаза всегда выдают лжеца. Рик… – он хотел было сделать шаг, но так и не поставил увечную ногу на следующую ступень, – у меня для тебя дело, отец Рикон. Мне нужна та молочница, или цветочница, или кто она на самом деле. Попробуй поймать её на живца.
– Будет исполнено.
Рикон ушёл – бесшумно, по-змеиному, а Дойл продолжил путь наверх. Теперь, когда он снова в замке, можно начать строить ловушку на медноволосую леди Харроу. Неожиданно при мысли о ней в паху потянуло, и Дойл выругался сквозь зубы – это было ещё одно доказательство, пусть и косвенное. Он давно вышел из того возраста, когда желания тела затмевают голос разума, а при мысли об этой женщине его плоть начинала гореть. Он читал, и не раз, что могущественные ведьмы знают составы зелий, которые многократно повышают женскую привлекательность, – вероятно, она воспользовалась чем-то подобным тогда на приёме, три недели назад.
«Проклятье», – пробормотал он и ускорил шаг, насколько это было возможно. О леди Харроу нужно было думать на свежую голову – хотя бы после пары часов сна. При этой мысли он повторил: «Проклятье». Нормальный сон ему сегодня не грозил: в холоде он не уснёт, а искать другую, протопленную комнату, ему не позволит чувство самоуважения. Он готов был смириться с тем, что он нём болтают, будто он – существо из преисподней. Но разносить сплетни о том, как шельма-управляющий заставил лорда Дойла бегать по замку в поисках спальни, он не позволит никому.
В комнате было тепло. В камине бешено ревел огонь, яркий и жаркий. Пахло дичью: на столе стояло блюдо. Дойл положил ладонь на рукоять меча, но почти сразу опустил: в комнате не было никого постороннего, только мальчишка Джил. Он был чумазым, в той же одежде, что и в походе, весь в земле и саже. Но ему достало сноровки, чтобы развести огонь. И ума, чтобы понять его необходимость.
– Милорд, – прошептал он.
Дойл оглядел ещё раз комнату и вместо благодарности приказал:
– Помоги раздеться.
Снимать заскорузлую, прилипшую к телу одежду было неприятно, но вода, пусть даже чересчур горячая, дарила настоящее блаженство. Мальчишка помог ему обмыться целиком, подал свежую рубаху и новые штаны, и Дойл с наслаждением упал в кресло возле камина и принялся за еду.
О заговоре не думал: не было ничего хуже идей, посещающих усталую голову. Он немного поспит, а потом снова вернётся к работе.