– Ты хоть понимаешь, что вытянул счастливый билет? – спрашивает Катерина Осиповна.
Она не сводит с Наума пристального взгляда своих холодных и прозрачных, как льдинки глаз.
– Да, госпожа, – отвечает Наум.
Он лежит в смотровом кресле голый, пристегнутый браслетами за запястья и щиколотки. Ноги Наума задраны вверх и разведены в стороны.
– Я думала отослать тебя на ртутный рудник, – продолжает Катерина Осиповна ровным голосом. – Таким как ты на руднике самое место.
– Да, госпожа, – соглашается Наум, а сам со страдальчески выражением на лице следит за Ефросиньей Ивановной.
Натянув латексные перчатки, докторша подкатывает к креслу ларь на колесиках. Она откидывает тяжелую крышку, и Наум видит наклонную панель из орехового дерева с гальванометром, лампочками, хромированными тумблерами и гнездами для подключения насадок различного назначения.
Ефросинья Ивановна щелкает крайним тумблером, и машина оживает. На панели вспыхивают лампочки, по кабинету плывет низкий тревожный гул.
– Однако, тебе сказочно повезло, – говорит Катерина Осипова с недоброй усмешкой. – Ты теперь игрушка госпожи Музиль-Арельской. Ты на особом положении… Как у нас дела, Фрося?
Докторша выдвигает ящик расположенный пониже приборной панели.
– Можешь меня поздравить, у нас наконец-то была эрекция.
– Так ты полагаешь…
– Да. Я запустила сперматогенез, – докторша торжествующе улыбается. – Простата еще увеличена, но это мелочи…
– Значит, успели, – говорит Катерина Осиповна, нисколько не изменившись в лице.
Она поднимается с кушетки, проходит по кабинету, постукивая каблучками, и останавливается подле окна. Сложив на груди руки, Госпожа Потехина смотрит на песчаные барханы, тянущиеся до горизонта.
Ефросинья Ивановна достает из выдвижного ящичка металлический электрод толщиной с палец. Электрод закреплен на деревянной рукоятке. К рукоятке присоединен длинный тонкий кабель в оплетке, на конце кабеля, словно жало поблескивает тонкий металлический разъем.
– Ты просто волшебница, Фрося.
– Я всю жизнь на Ферме, – отвечает Ефросинья Ивановна. – Я кое-чего в этом деле понимаю.
Она вставляет разъем питания в одно из гнезд на панели.
– Перво-наперво диета. Ну и гальваническая машина по три сеанса на дню.
– Да-да, – кивает Катерина Осиповна. – Разумеется.
Она достает из кармашка жевательную смолку, разворачивает фантик и бросает в рот.
Пощелкав тумблерами, Ефросинья Ивановна выставляет необходимую силу тока. Смазывает электрод густой смазкой и подходит к креслу.
– Катенька, я совсем позабыла про кляп! Вы не могли бы… А то, не ровен час, язык себе прикусит.
Катерина Осиповна берет кляп из стоящего на столе лотка. Кляп сшит из толстой спиной кожи, скрученной в несколько слоев. Кляп уже не новый, на коже остались отпечатки множества зубов.
Катерина Осиповна останавливает подле кресла. Наум послушно открывает рот и закусывает кожу.
– Умница, – говорит Ефросинья Ивановна и хлопает Наума по бедру рукой в перчатке. – Это для твоего же здоровья. Да и не сильно оно жжется…
Наум неразборчиво мычит что-то сквозь кляп.
– Ну, вот и славно, вот и славно…
Докторша склоняется промеж разведенных в стороны ног Наума и, не торопясь, вводит в анус поблескивающий от смазки электрод. Наум лежит в кресле, крепко сжав в зубах кожаный кляп, и глядит в потолок. У него застывшее, будто окаменевшее лицо.
– А когда прилетает судья? – спрашивает докторша.
– Завтра.
Ефросинья Ивановна цокает языком.
– Я бы подождала еще пару деньков.
– Поликсена Егоровна ждать не станет, – качает головой госпожа Потехина. – Она грозилась еще вчера прилететь на Ферму. Я еле отговорила.
– Ишь, нетерпеливая какая, – смеется докторша и нажимает на клавишу на рукоятке электрода.
Слышен электрический треск. Тело Наума изгибается на смотровом кресле. Ноги дергаются в металлических подколенниках. Кольца браслетов впиваются в кожу.
– Терпим-терпим… – говорит строго докторша. – Чай, не первый раз.
Она неторопливо двигает электродом вперед и назад. Потом отпускает клавишу, и электрический треск смолкает.
Наум, прикрыв глаза, лежит в смотровом кресле и дышит, как загнанная лошадь.
– Фросенька, скажи, – спрашивает Катерина Осиповна. – А почему у кресла ножки стеклянные?
И она стучит мыском туфельки по изогнутой, отлитой из стекла ножке.
– Зачем это тебе? – удивляется Фрося. – И потом, ты уже спрашивала.
– Не зачем, – отвечает госпожа Потехина. – Просто любопытно.
– Любопытство кошку сгубило. Катенька, стекло это диэлектрик, понимаешь? Если не изолировать ножки кресла, электрический флюид не будет скапливаться в теле самца, а уйдет под землю.
– Ни слова не поняла, – признается госпожа Потехина. – А вообще, что происходит, когда ты бьешь самца электрическим током?
– Тут видишь, какое дело. Механическая дойка нарушает равновесие электричества в теле. Отсюда все болезни. А я просто это равновесие восстанавливаю, – Евфросиния Ивановка повернувшись к ларю, щелкает тумблерами, поднимая напряжение, идущее на электрод.
– Готов? – спрашивает докторша.
Наум мычит, зажав кляп во рту, и мотает головой из стороны в сторону.
Докторша ласково улыбается Науму и нажимает на клавишу.
Раздается треск электрического разряда. Тело Наума изгибается в кресле. Широко распахнутыми бессмысленными глазами он глядит сквозь стены кабинета в пустоту. В уголках его рта появляется пена. Катерина Осиповна наблюдает за лечебной процедурой, кривя тонкие губы в усмешке.
Когда докторша отключает ток, госпожа Потехина склоняется к изголовью кресла.
– Слушай меня очень внимательно, потому что от этого зависит твоя жизнь, – говорит госпожа Потехина негромко. – Завтра Поликсена Егоровна прилетит на Ферму, чтобы немного развлечься. Если ты её ублажишь, она заберет тебя в свое поместье на берегу Гирканского моря. Говорят, в этом поместье у судьи небольшой гарем… И не дай бог, Поликсена Егоровна вернется в столицу недовольная. Я тебя пороть не стану. Я тебя в мусорную шахту сброшу. Живого. Ты меня понял?
Наум несколько раз кивает. Он тяжело и часто дышит. Его лицо блестит от пота.
– Ублажить госпожу Музиль-Арельскую вовсе не сложно, – продолжает Катерина Осиповна. – Если сделаешь все, как я тебе скажу, увидишь Гирканское море. Запомни, Поликсена Егоровна желает, чтобы с ней обходились особым образом. Беда в том, что не у каждого самца хватает на это духа…