С восточной стороны Кувецкое Поле было ограничено глубоким оврагом с ледяным шумным ручьем на тенистом дне, через который вела земляная насыпь. Склоны оврага густо заросли деревьями, были безлюдны и непроходимы, грибов и ягод здесь не росло, единственным выходом была узкая грунтовая дорога через овраг. А за оврагом открывалась уже совсем иная картина – бедная растительностью обширная пологая равнина, с разбросанными по песку избушками, лишь близ самого склона оврага росли травы и кустарники, летом по равнине, спотыкаясь об избушки, гулял скрипучий, холодный ветер, поднимая порой тучи песка, выворачивая из рыхлой земли последние кусты, столбы, остатки фундаментов уже несуществующих домов.
Формально это место тоже входило в Серые Воды, в микрорайон Кувецкое Поле, однако среди населения ходило другое название – Комриха. Так называлась отдельная деревня, которой когда-то было это место. Комриха была небольшой деревней – не больше сорока домов – и деревней сугубо жилого назначения, в самой деревне никто не работал, все жители ходили на работу в Кувецкое Поле и Серые Воды. Весной 1928 года Комриха почти начисто выгорела. Апрель стоял холодный даже для тех времен, но сухой и ясный, и хотя ночью морозило, снег уже сошел и днем солнце нагревало комрихинские пески, высушило землю, когда и от чего полыхнуло – никто не знает… Районное начальство, чтобы не «портить трудящимся праздник» – пожар начался тридцатого апреля – не подняло шума (как через пятьдесят восемь лет в Чернобыле), прибывших пожарных расчетов было недостаточно, половина деревни сгорела, а над Кувецким Полем (тогда еще отдельным селом) долго стоял горький, густой дым от тлевших еще неделю комрихинских изб.
С тех пор люди стали сторониться «проклятой» деревни Комрихи, уезжали в колхозы – как раз начиналась коллективизация – в Кувецкое Поле, на заводы в Серые Воды, в другие деревни. Лишь в войну деревня определенным образом прославилась. Танкист Александр Кузьмич Лучников, родом из деревни Комриха, за проявленные мужество и героизм во время боев на Курской дуге был представлен к государственным наградам и стал Героем Советского Союза. После войны Лучников, вернувшийся живым в октябре сорок пятого, еще какое-то время пожил в родной деревне, лишь потом уехал в Серые Воды. Где вскоре умер. Уже после его смерти, к 25-летию со дня Победы, в 1970 году, деревня Комриха прекратила существование и превратилась в улицу имени Лучникова в составе района Кувецкое Поле города Серые Воды.
Жилых домов на улице Лучникова оставалось восемь. В двух – дряхлые старики глубоко за семьдесят. В третьем – пьющий одинокий дядька средних лет, четвертый и пятый – одинокие женщины того же возраста, оставшиеся три использовались как дачи. Еще один дом хронически не могли продать – в нем никто надолго не задерживался. На подъеме со стороны Комрихи стоял групповой абонентский шкаф, в который Макс Сотовкин по пятницам запихивал два экземпляра «Луча», а в среду – одну районную газету.
Улица Лучникова была, наверное, самым удивительным местом в Серых Водах. Понедельники, дни неспешные и ленивые, Макс посвящал обыкновенно прогулкам по этой жилой пустыне. Эта сторона оврага, восточная, была выше западной, на которой раскинулось Кувецкое Поле, и отсюда открывался прекрасный вид на родные кварталы. Встав на самой высокой точке Комрихи – на холме, где до дымящегося пожарами злого двадцать восьмого стояла деревенская церковь, – Сотовкин, приложив ладонь ко лбу вместо козырька, обозревал с этого постамента мокрые крыши кувецких избушек, покосившиеся столбы, если было уже темно – простуженное багровое зарево над маленьким, но уже неспящим городом, в сухую погоду – сидел на холме, курил, перебирал звенья на цепочке наручных часов и думал, чего же ему ждать.
Короткие предварительные променады по закоулкам и переходам между пустующими и еще жилыми домами становились с каждым разом все длиннее, Сотовкин облюбовал лавочку на «ветке», уходящей в овраг, возле большого бледно-голубого дома с заколоченными окнами. Собственник жилья сидел в тюрьме – срок ему дали такой, что тот если и вернется, то глубоким стариком, за какие такие злодейства он угодил в узилище, Сотовкин не знал и не хотел узнавать, дабы не портить очарование места незримым присутствием многократно судимого подонка. Здесь было тихо, как в капсуле из космического сплава, воздух ничего не весил, становилось настолько легко, что Сотовкин мог бы взлететь, если бы хотел. И – вместе с этим – страшно. Очарование улицы Лучникова было приправлено пряной ноткой тревожности. Оно было каким-то пугающим, потусторонним. Детский интерес к запретному кварталу сформировался во взрослую тягу к заброшенным, понурым улицам, расположенным в, казалось бы, заднице мироздания, и если в девятом классе он шлялся под ручку с Иветтой по потертому временем, но хотя бы не заброшенному старому центру, то с возрастом притяжение росло и требовало усиления дозы и концентрации действующего чувства, в чем отлично помогала бывшая деревня Комриха. Бегать гулять туда в детстве Сотовкину запрещалось – из-за дурацкой легенды, что именно в Комрихе живет именно этот самый «бабык», сероводский аналог буки и бабая, ночное страшилище, ворующее и пожирающее маленьких детей. По крайней мере, так ему объясняла мать. Подросший Макс понял, что улица Лучникова была лишь отличным плацдармом для похищения или убийства. Это было явным преувеличением – сидеть в Комрихе и ждать заблудшего ребенка похитителю было бы аналогично ожидать караван из ездовых панд в пустыне Гоби или охотиться на сусликов в ледовых просторах Антарктики. Осталось лишь горьковатое ощущение «упущенного счастья» – можно же было безо всяких последствий бегать в младшем школьном возрасте по запретной улице. Но так легли карты, и было уже ничего не поделать, оставалось лишь наверстывать упущенное.
После опасной встречи прошло несколько десятков часов, уровень угрозы с оранжевого сполз на темно-желтый. Но и это было плохо. Сотовкин сидел на лавочке возле дома уголовника и курил одну сигарету за другой. Постоянно встававшее перед глазами лицо Камелиной с мягкой улыбкой не давало покоя, а от факта, что живет она совсем рядом с ним, достаточно лишь подняться на гору, становилось еще хуже. Когда же всплывала пугающая мысль о ждущих его в перспективе ближайших дней новых письмах для нее, где-то под ложечкой поднимался смерч, сметавший все в огромном радиусе и начинала кружиться голова, а из горла вырывался нервный смех.
Хотя бы сны защищены от нее…