– Шестьдесят восемь… шестьдесят девять… семьдесят.
Мейс Перри коснулась грудью пола; потом тело пошло вверх, для последнего отжимания. Трицепсы дрожали от напряжения. Она вытянулась на полу, жадно всасывая воздух, по лбу ее стекал пот. Потом перевернулась на спину и принялась за «скручивания» для пресса. Одна сотня. Вторая сотня. Она сбилась со счета. Дальше пошел подъем ног; через пять минут мышцы пресса орали благим матом, но Мейс продолжала упражнения через боль.
Следующим номером были подтягивания. Лишь только попав сюда, Перри могла подтянуться семь раз. Сейчас она поднимала подбородок над перекладиной двадцать три раза, стягивая мышцы плеч и рук в узкие шнуры. Последний раз с выкриком подогретой эндорфинами ярости, потом пробежка. Мейс принялась нарезать круги по большому залу, один раз, два, десять, двадцать. С каждым кругом женщина набирала скорость, пока майка и шорты не прилипли к коже. Приятное ощущение, а заодно паршивое, раз уж на окнах по-прежнему решетки. Их не оббежать, во всяком случае, еще три дня.
Она подобрала старый баскетбольный мяч, несколько раз стукнула им о пол, потом повела к кольцу без сетки, торчащему из самодельного щита на стене. Бросила из-под кольца, промахнулась, отошла на пятнадцать футов[2] влево, обернулась, бросила в прыжке и опять промахнулась. Сместилась, примерилась и забросила в кольцо третий, потом четвертый. Через двадцать минут Мейс забрасывала в прыжках один мяч за другим, сосредоточившись на движениях, пытаясь забыть, где она сейчас. Ей даже почудился рев зрителей, как в тот раз, когда бросок старшеклассницы Мейс Перри принес команде победу на школьном чемпионате штата.
Потом низкий голос прорычал:
– Что, Перри, к Олимпиаде готовишься?
– К чему-нибудь да готовлюсь, – ответила Мейс. Она бросила мяч, обернулась и уставилась на крупную женщину в форме и с дубинкой в руке. – Может, к адекватности.
– Ну тогда тащи свою жопу обратно в камеру. Твое время вышло.
– Хорошо, – автоматически ответила Мейс. – Уже иду.
– Режим средней строгости не означает отсутствие режима. Ты меня слышала!
– Слышала, – отозвалась Мейс.
– Тебе осталось недолго, но пока что твоя жопа на моем поле. Ясно?
– Ясно!
Мейс трусцой побежала по коридору, выгороженному бетонными блоками. Блоки были покрашены в ружейно-серый – видимо, на случай, если местные обитатели еще недостаточно подавлены обстановкой. Коридор заканчивался тяжелой металлической дверью с прорезанным сверху окошком. Охранник с другой стороны нажал кнопку на панели, где-то клацнуло, и стальная дверь открылась. Мейс прошла в проем. Бетонные блоки, трубчатые стальные перегородки, прочные двери с маленькими окошками, из которых выглядывали злые лица. Клацнуть, чтобы войти. Клацнуть, чтобы вернуться. Добро пожаловать в место заключения трех миллионов американцев, наслаждающихся роскошью государственного жилья и трех бесплатных квадратов. Вам нужно просто нарушить закон.
Когда Мейс увидела охранника, она пробормотала только одно слово: «Дерьмо».
Не первой молодости, за пятьдесят, с бледной, болезненной кожей, пивным животом, лысый, с хрустящими коленями и квакающими легкими курильщика. Он явно поменялся с другим охранником, который должен был стоять здесь, пока Мейс была в зале, и она знала почему. Он положил на нее глаз, и ей приходилось постоянно увертываться от него. Пару раз у нее не вышло, и ничего приятного в этих встречах не было.
– У тебя есть четыре минуты на душ до жратвы, Перри, – рявкнул он и выпятил живот поперек узкого прохода, по которому она шла.
– Помоюсь побыстрее, – сказала она и попыталась протиснуться мимо него.
Неудачно.
Он развернул ее и навалился; она напряглась, упираясь ладонями в стену. Охранник засунул свои здоровенные ботинки двенадцатого размера под тонкие подошвы ее кед шестого; теперь Мейс стояла на цыпочках, выгнув спину. Она почувствовала на заднице его мясистую руку, потом он потянул ее бедра к себе, вынуждая встать по-собачьи. Охранник выбрал место не случайно – они оба находились в мертвой зоне камеры видеонаблюдения.
– Время маленького обыска, – сказал он. – Вы, дамочки, можете спрятать всякое дерьмо где угодно, верно?
– Правда?
– Я знаю все ваши уловки.
– Вы сами сказали, у меня только четыре минуты.
– Ненавижу телок вроде тебя, – выдохнул он ей в ухо.
«“Кэмэл” и “Джуси Фрут” – мощное сочетание». Охранник провел рукой по ее груди, потом сжал с такой силой, что у нее на глазах выступили слезы.
– Ненавижу таких, как ты, – повторил он.
– Ага, я заметила, – сказала Мейс.
– Заткнись!
Он начал водить пальцем по ее шортам между ягодиц.
– Там нет оружия, клянусь вам.
– Я сказал, заткнись!
– Я просто хочу пойти в душ.
«И сейчас намного сильнее, чем раньше».
– Да уж конечно, кто бы спорил, – сипло пробурчал охранник. – Кто бы спорил…
Охранник утвердил одну руку на ее правом бедре, другую – на заднице и начал вгонять носки своих ботинок еще глубже. Мейс казалось, что она балансирует на четырехдюймовых шпильках. Она многое сейчас отдала бы за острую шпильку и без всяких туфель.
Перри закрыла глаза и попыталась думать о чем угодно, только не о том, что он с ней делал. Его удовольствия были относительно просты: лапать телку или тереться о нее своей штукой, когда выпадет шанс. Во внешнем мире такие действия обеспечили бы ему лет двадцать за решеткой. Однако здесь расклад был классическим – «она сказала, он сказал», и без следов ДНК ей никто не поверил бы. Поэтому Пивное Пузо и ограничивался имитацией через одежду. А врезать подонку означает заработать еще год.
Когда охранник закончил, он произнес:
– Думаешь, ты кто, а? Ты заключенная номер двести сорок пять, вот ты кто. Тюремный блок Б. Вот ты кто. И больше ничего.
– Да, вот я кто, – сказала Мейс.
Поправляя одежду, она молилась о неоперабельном раке легких Пивного Пуза. Сильнее всего ей хотелось вытащить пистолет и разбрызгать его мозги – если у него в башке есть хоть что-то – по этим серым стенам.
В душе Мейс крепко растерлась мочалкой и быстро ополоснулась. Здесь быстро приучаешься к такому мытью. Она пережила свое посвящение, не проведя в тюрьме и двух дней. Той женщине Мейс расквасила нос. Тот факт, что она избежала одиночки и ни к кому не прилипла, не завоевал ей любви других заключенных. На нее просто повесили этикетку «привилегированная сучка», и это оказалось немногим лучше, чем попасть в место, где всё – на что ты имеешь право и на что не имеешь – определяет смотрящий камеры. Мейс продержалась почти два года, но сама толком не понимала как.
Она торопилась, каждая минута сейчас была драгоценной. Мейс отсчитывала оставшееся до свободы время, предвкушая и опасаясь, потому что по эту сторону стены гарантию давали только на страдания.