То, что жизнь в России практически полностью угасает при удалении на сто верст от МКАД и Санкт-Петербургской КАД, стоит лишь на пять километров удалиться от крупных автомобильных трасс, Василиса слышала и раньше. Можно добавить, что если удалиться на двадцать километров от областных центров и на десять от районных, то жизни в России нет вообще: горстка коренных жителей отдаленных сел составляет столь малый процент от общего числа жителей региона, что этим процентом можно смело пренебречь. Свернув с трассы на дорогу в сторону Энска, Василиса куда лучше поняла, с чего это новые огромные жилые микрорайоны их областного центра не присоединяют официально к городу, а по-прежнему приписывают к землям района, территории бывших деревень которого активно осваивают городские застройщики. В самом деле, куда легче рапортовать о развитии села в регионе, когда можно с полным правом вещать о том, что в деревне Борисовка число жителей увеличилось на десять тысяч человек, что в этом селе построен Ледовый дворец и новая школа, а то, что пресловутая Борисовка давным-давно является спальным районом крупного города – так это технические мелочи, официально-то: деревня! И таких псевдо-деревень по их региону – пруд пруди, вокруг одного только областного центра штук пятнадцать насчитать можно, а если все дачные поселки, занявшие место бывших деревень, к ним прибавить, то и того больше. И неважно, что народ там только летом найти можно! Бабушки-дедушки в домиках прописаны? Прописаны! Значит – жилая деревня! В такой «деревне» и у Василисиной семьи хорошая дачка раньше была. Василиса помнила, как в начальной школе, рассказывая, где провела лето, она упомянула, что была в деревне, и учительница попросила ее описать тех домашних животных, что она там видела. Василиса честно описала котов и собак, потом подумала и рассказала, что у одной бабушки по соседству три курочки были.
– Ты не про котов, ты про коров, коз расскажи, – подсказала учительница, тихонько подталкивая девочку к большому плакату на доске с изображением домашних животных.
– Таких там не было, – замотала косичками Василиса, – но на картинке всех показать могу: мы с мамой их названия летом повторяли.
Учительница разочаровано вздохнула: действительно, после десятилетий развития российского села коров ребенку проще показать на картинке в учебнике.
И вот теперь Василиса ехала по старой дороге, на которой асфальт еще угадывался, но только местами. Навигатор исправно прорисовывал эту дорогу, которая в его картах числилась, как дорога с хорошим асфальтовым покрытием, а еще оповещал о приближении населенных пунктов и писал на экране названия деревень, мимо которых проезжала Василиса, подскакивая на ухабах.
В данный момент машина катилась мимо деревни с милым названием Колокольчики. Название ярко блестело на новой табличке, прикрученной к старому ржавому шесту на обочине. Замедлив ход, Василиса всмотрелась в шесть покосившихся деревянных домиков, уныло притулившихся справа от разбитой дороги. Ошметки обвисшей кое-где краски намекали на то, что раньше эти домики были выкрашены в разные цвета, но теперь они все были одно цвета: черного цвета прогнившей древесины. Окна слепо смотрели выбитыми стеклами, а те из них, что были заколочены досками, выглядели, как бельма на лице слепца. Остановив машину, Василиса по заросшей травой тропинке обогнула первый ряд домов и заглянула за них. Дальше пройти возможности не было – сквозь густые заросли одичавшей малины и крапивы, высотой в человеческий рост, можно было пройти, лишь прорубая себе путь мачете, как читала в книгах Василиса. В этих зарослях прятались дворовые постройки с обвалившимися крышами и проломленными стенами, и чуть дальше – еще несколько черных полуразвалившихся домов и несколько остовов сгоревших изб. На фоне этого безмолвного запустения, наводившего на воспоминания о разрухе в военные и послевоенные годы, особенно нелепо смотрелась еще одна новая табличка, торчавшая невдалеке среди поля:
«д. Сосновый Бор, 7 км.» – вещала табличка и указывала стрелкой куда-то вбок.
Василиса присмотрелась: табличка торчала на еле приметной тропе, уводившей в густой орешник и окончательно терявшейся из виду в разросшихся кустах. Есть ли жизнь в этом Сосновом Бору? Вопрос показался Василисе риторическим, и она совершенно не понимала, кому понадобилось ставить эту новенькую табличку, указывающую путь к очередной умершей деревне. Очевидно, тоже какому-то начальнику для отчетности потребовалось предъявить фотографии всех табличек с указанием заявленных в его отчете деревень и сел.
Спустя еще пяток таких же «жилых» деревень Василиса обозвала себя самыми последними словами за то, что взяла в дорогу только одну маленькую бутылку воды и пару бутербродов, так как наивно предполагала, что купить по дороге еды в магазине проблем не составит – вон сколько населенных пунктов гугл-карты ей прописали! Думала, что колбаса на такой жаре испортиться может, а вода теплой и противной станет. Лучше б думала, как она без этой теплой воды еще семьдесят километров проедет – при такой скорости движения по «хорошему асфальтовому покрытию» ей два часа ехать до райцентра!
Василиса задумалась, не стоит ли ей повернуть назад и не поехать ли до города по большой дороге: да, это лишний круг в сто километров, но это сто километров по хорошей трассе с магазинами, заправками и ЛЮДЬМИ! А тут ей просто страшно становится: случись что – и никто кроме волков не найдет ее на этой дороге. Василиса судорожно схватилась за мобильник и облегченно выдохнула: связь еще была, хоть и слабая.
Ехать дальше или повернуть назад?
Увидев, что впереди навигатор обещает еще один «крупный населенный пункт», Василиса решила сделать последнюю попытку и двинулась дальше.
Название села вызвало у Василисы нервный смех: табличка у первого заброшенного покосившегося дома гласила:
«с. Верный Путь»
Опять вдоль дороги потянулись пустые слепые дома. Вот дорога расширилась и вывела Василису в центр села: машину она остановила перед кирпичным двухэтажным зданием, над входом которого красовалась большая ржавая жестяная табличка:
«Управление колхоза Верный Путь»
Двери в управление были открыты для всех желающих войти: одна створка криво болталась на одной петле, а вторая валялась перед входом. Большинство стекол в здании были привычно разбиты, в некоторых окнах развевались на ветру оборванные серые грязные тряпки, бывшие некогда яркими занавесками. Сквозь двери и окна был виден заваленный хламом и мусором первый этаж: ломанные стулья и столы, битые черепки, обвалившиеся с потолка и стен штукатурка и перекрытия.
Соседнее здание сельсовета мало чем отличалось от здания управления колхоза, так же как и сельский клуб, стоявший на противоположной стороне площади. Складывалось впечатление, что Василиса из двадцать первого века вдруг неведомым образом перенеслась в лето далекого сорок четвертого года двадцатого века и стоит в селе, из которого только что ушли гитлеровские войска.
Обхватив себя за плечи и чувствуя, как ее пробирает холод на жарком летнем солнце, Василиса заметила за клубом памятник неизвестному солдату и побрела к нему. Ограда вокруг памятника была свежевыкрашенна, а трава аккуратно скошена! И венок из искусственных цветов был ярким, еще не успевшим выгореть на солнце. Ура! Признаки жизни обнаружены! Василиса радостно подпрыгнула на месте, но тут мрачным облачком проскользнула мысль, что благоустройство братского захоронения могло быть делом рук добровольцев-волонтеров из Юнармии, которые приехали, навели порядок – и покинули село вплоть до следующего лета.
С мыслью, что в селе могли остаться колодцы, и раздумывая, как достать воду из этих гипотетических колодцев без ведра и веревки, Василиса пошагала по улице села, тянувшейся вдоль все той же дороги. В машине есть буксировочный трос и пластмассовая кружка – напиться можно, если колодец найти…
И тут Василиса заметила дымок. Да-да, самый настоящий дымок, курившийся над одной избой. Не чувствуя под собою ног, девушка понеслась к одноэтажному бревенчатому дому, обнесенному забором из горбыля, дому с добротным крыльцом и скошенной во дворе травой. Когда Василиса протянула руку к калитке, из-за угла дома выскочил лохматый пес и зло залаял на нежданную посетительницу.
– Ты чего брехаешь, старый? Неужто средь бела дня волки пожаловали? – проскрипел старческих голос, и на крыльцо вышла древняя бабка в синем стеганном халате, ватной безрукавке, пуховом платке и меховых закрытых тапках, несмотря на зной позднего августовского утра. Из-под платка торчали пряди белейших седых волос, а лицо было маленьким и сморщенным, как печеное яблоко. При виде девушки бабка застыла на пороге, прищурилась, прикрылась от солнца ладонью и уставилась на гостью.
Василисе почудилось, что бабка вот-вот начнет говорить что-то вроде: «Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел! Дела пытаешь, аль от дела лытаешь, красна девица?»
Но колоритная бабулька ничего такого не молвила, она только ахнула, заковыляла к калитке и, строго прикрикнув на пса, сказала:
– Какими ветрами тебя занесло-то сюда, девушка? Проходи, молочком напою. Ты такого, небось, и не пробовала: домашнее молочко, от козочек моих. И снеди разной Игнат вчера привез, и пирожков я напечь с рассвета успела – сыта будешь. Долгонько ты доселева добиралась? Как зовут? Откудова будешь-то?
Усадив Василису за чисто отскобленный деревянный стол у маленького окна с опрятными ситцевыми занавесочками, бабка принялась хлопотать вокруг Василисы. Услышав, что та местная, из областного центра, а едет на работу в школу устраиваться, бабка удивленно сказала:
– В Лысой Горе школа, говоришь-то? Помню я эту школу, помню. От нас это всего-то верст пятнадцать будет, если сразу за селом нашим на дорогу гравийную свернуть: там указатель стоит, мимо не проскочишь. Новый указатель установили-то, говорят, какие-то федеральные деньги на развитие села выделили, на указатели как раз хватило. Ну, это Игнат мне так сказал, а он мужик умный – все знает. Слушай, а ты, получается, тоже из этих – дауншифтеров, как и мой Игнат, будешь?
Василиса пожала плечами, попросила рассказать, что за Игнат такой, а разговорчивая бабка, обретя благодарную слушательницу, поведала о том, как, на ее счастье, объявился в селе Игнат.
– Это прошлою зимою было, – рассказывала бабка. – Не этой зимой, а той, что давеча была. Я уж долгонько одна на селе жила. Как школу тут закрыли, да колхоз обанкротили, все и убегли из села: кто в райцентр, кто в областной город, кто еще далече подался. А мне куда деваться? Родных поблизости нет, замужем мне побывать не удалось, детей нет, родную сестру уж полвека не видела. А тут две козы, пес, курей полно – куда их? В город-то не потащишь, да и в богадельне для стариков век доживать не хочется. Одна коза потом от хвори померла, а вторая осталась, да вот – козлят мне родила, пока еще осеменатор к нам в село заезжал. Теперь-то уж не заезжает, года три, как не заезжает, но то не беда: я теперь и козлика завсегда оставляю, чтобы новых козляток мне увидать… Ну, да не о том речь! Слава богу, электричество не отключили, а то свечей бы не напаслась, да-аа… Значитца, живу одна, автолавка из райцентра раз в неделю приезжает, товаров мне всяких привозит, чтоб сама с голоду не померла и курей было чем кормить, да раз в месяц – пенсию мою почтальон на этой же автолавке привезет. С дровами, как ты понимаешь, проблем нет – вон их сколько, рядом с каждым домом почитай целая поленница осталась, только топи. Сена тоже полно: в колхозной шохе этого сена сотня тонн, не меньше, первое время (пока не сгнило) и запасать его летом не надо было. Да беда со мной прошлой зимой приключилась: поскользнулась на обледенелой тропинке, да завалилась аккурат за калиткой. Больно – аж слезы из глаз. Хочу встать – а никак! Врачи потом сказали – перелом в бедре чего-то. И крепкий перелом – даже ползти не получается, боль адская, одна нога как мертвая, а руки слабые уже – тело им с земли не сдернуть. Да-а, так-то вот… Лежала с полудня до обеда, совсем замерзать уж стала, в сон меня клонить начало. Думаю: автолавки еще три дня ждать, а я и до утра не доживу – либо замерзну насмерть, либо волки сожрут, не подавятся. Стала я Богу молиться, чтоб помиловал он душу мою, грешную. Первый раз за всю жизнь молилась – раньше-то нельзя было, комсомолкой была, верила во что-то, в какое-то будущее светлое, ну да теперь уж не помню… А как молилась – помню хорошо. Не о спасении молила – какое там, в глухой деревне-то, о душе молилась, значится… Потом будто слуховые галлюцинации начались – шум, как от машины большой, голос человеческий, очнулась: дома под кучей одеял лежу, а мужик незнакомый печь затапливает. Да бестолково так затапливает – один дым! Я ему: «Сердечный, кто ж так дрова пихает? Лучины поболее настругай да дрова аккуратно горочкой поверх нее сложи». А он радостный такой: «Очнулась, бабка! Ну, с новым днем рождения тебя! Сейчас отогреешься и в больницу поедем». Потом рассказал, что из Москвы он, решил в дауншифтеры податься, жить на селе, вот и ехал, где осесть выбирал. Кабы до моего дома не доехал – точно живой бы не осталась, так что спас меня Игнат, видно, Божья рука его ко мне направила. Вот так и живем теперь вместе[1]. У него машина большая, он много всякого добра из города навез, избу нашу все обустраивает, поросят в том году купил, а я готовлю, да за скотинкой смотрю. Он сегодня на рыбалку с утра уехал, скоро воротиться должен.
– Да, очень повезло вам, бабушка, – согласилась потрясенная Василиса. – А телефона у вас не было?
– Откудова, детка? Вот теперь есть – Игнат привез. С самыми большими цифрами на кнопках выбрал. Если на единицу нажать и подержать – до Игната дозвонюсь. А еще один номер есть для экс-икс-эстренных случаев: 112, меня Игнат его выучить заставил. Так ты, значит, в школу в Лысой Горе направляешься? Значит, жива еще эта школа, не то, что наша… Молодец директор ихний – отстоял школу, значит, когда их тут по всей округе закрывали. А кто директором там – знаешь? Раньше крутой у них директор был: Елисей Назарович звали.
– На сайте управления образования было указано, что директор: Навь Е.Н.
– Ух, ты! Точно – он! И фамилия та же странная – Навь. Силен мужик! Он же по возрасту – почти мой ровесник, даже старше лет на десять, годков девяносто пять ему должно быть. В молодости он писанным красавцем был, отбою от девок не было, да все как-то не выбрал никого, бобылем ходил. А сам-то чернобровый, черноглазый, в плечах широкий, а стан стройный, да ноги длинные. И сама на него заглядывалась по молодости лет, чего греха таить. Не улыбайся, Василисушка, и старые бабки молоды бывали! Елисей Назарович всю войну прошел, героем в село воротился, эту самую школу после войны возглавил и восстановил, лет двадцать пять ему тогда было, может – чуток больше. Расцвела при нем школа-то: учителей столичных к себе заманил, физ-мат классы пооткрывал, да другие всякие, каких у нас и не слыхали-то. Да-а… Если вправду он в директорах сидит, то повезло тебе, девица, – великой души и большого ума человек тебе встретится! Я-то его давненько не видала, да, почитай, полвека и не видала. Иль поболее ужо? Так и помню его молодым красавцем с черными кудрями.
За разговором Василиса успела и наесться и напиться. На прощание бабка Агафья Федоровна всучила ей флягу военных времен, налив в нее черничного киселя, пластиковую бутылку Василисы наполнила холодной колодезной водой, выдала кулек с пирожками и перекрестила у калитки.
– Прямо езжай, а как увидишь указатель на Лысую Гору – сразу сворачивай! Игнат говорил, что дорога там неплохая, но сам он чего-то так ни разу до Лысой Горы и не доехал. Я его попрошу – он тебя проведает, весточку и гостинцев тебе от меня передаст. Номер телефона моего возьми – вот он, на бумажке накарябала. Позвонишь, расскажешь, как устроилась, да директор какой теперь, вправду ли тот самый Елисей Назарович.
– Спасибо, бабушка, буду ждать вашего посланца и позвоню обязательно. Доброго здоровья вам, до свидания!
– До свидания, девонька, заезжай, как мимо ехать-то придется.
Василиса обещалась заезжать и покатила дальше, решив, что сперва стоит заехать в эту самую Лысую Гору, а потом уж двинуться в районный центр. В навигатор был внесен новый конечный пункт маршрута. Время перевалило за полдень, но Василиса прикинула, что тут небольшое отклонение от курса выйдет, а она зато сразу осмотрит предполагаемое место работы.