У очага ПЕГЬ, НОРА, ГОБНАТЬ, малютка ШИЛА и КАТЬ НИ БУАХАЛЛА.
НОРА: Пегь, расскажи нам сказку!
ПЕГЬ: Интересное дело! Сама и рассказывай сказку.
ГОБНАТЬ: У нее ничего не выйдет, Пегь. Нам больше нравятся твои сказки.
ШИЛА: Расскажи, Пегь! Мы будем очень тихо сидеть.
ПЕГЬ: Ну конечно! Уж ты порядком тихо посидела вчера вечером, как я рассказывала вам про собаку о восьми ногах[1].
ШИЛА: А это все потому, что Кать Ни Буахалла меня шпыняла не переставая.
КАТЬ: Врешь ты бессовестно! Ничегошеньки я тебя не шпыняла, малявка!
ГОБНАТЬ: Не связывайся с ней, Кать, никто ее не шпынял, вечно она притворяется.
ШИЛА: Шпыняли, еще как! А если бы нет, я б и не вопила!
НОРА: Дай слово Пегь, что сейчас ты вопить не будешь, Шила, и она расскажет нам сказку.
ШИЛА: Я не буду вопить, Пегь, что бы со мной ни стряслось.
ПЕГЬ: Ну, раз так, садись сюда, со мною рядышком, чтобы никто не мог тебя тронуть без моего ведома.
КАТЬ: Попомните мое слово, теперь ей будет мешать кошка. Вот малявка нахальная! А ведь была б замечательная сказка, кабы не ты со своими воплями!
ГОБНАТЬ: Послушай, Кать, сейчас она из-за тебя разревется и мы останемся без сказки. Если Пегь прогневать, она вовсе не расскажет сегодня сказок. Ну всё, Пегь, все утихли и ждут от тебя сказки.
ПЕГЬ: Давным-давно жил-был человек, и имя ему было Шенна. Был он сапожником, обитал в уютном милом домике у подножия холма, с подветренной стороны. Стоял в том домике плетеный стул, который Шенна смастерил себе сам, и сиживал Шенна на нем обычно по вечерам, когда дневная работа заканчивалась, и, едва только садился отдохнуть, становилось ему хорошо.
Еще у него был мешок с мукой, что висел рядом с очагом. Время от времени Шенна запускал туда руку, доставал полную горсть муки и принимался ее жевать – в тишине и спокойствии. А снаружи прямо у дверей росла яблоня. И всякий раз, когда Шенне хотелось пить – оттого, что жевал муку, – он попросту протягивал к дереву руку, срывал себе яблочко и ел его.
ШИЛА: Божечки, Пегь! До чего же здорово!
ПЕГЬ: А что именно здорово: стул, мука или яблоко?
ШИЛА: Яблоко, само собой!
КАТЬ: А по мне, так лучше мука. Яблоком голода не утолишь.
ГОБНАТЬ: А я бы выбрала стул. И посадила туда Пегь рассказывать сказки.
ПЕГЬ: Какая же ты на лесть гораздая, Гобнать!
ГОБНАТЬ: А ты на сказки еще больше гораздая, Пегь. Ну так как же там вышло с Шенной?
ПЕГЬ: И вот однажды, когда Шенна починял башмаки, он заметил, что не осталось в доме больше ни кожи, ни дратвы, ни воска. Последняя заплатка поставлена, последний стежок сделан, и теперь необходимо раздобыть все, что нужно для работы, иначе башмаки дальше шить не из чего.
На другой день встал он с утра пораньше и вышел из дома за покупками, а в кармане у него лежало три шиллинга. Но не успел Шенна пройти даже мили, как повстречался ему на дороге бедняк, просивший подаяния.
– Подай мне милостыню ради Спасителя, ради душ усопших и ради твоего собственного здравия, – сказал бедный человек.
Протянул ему сапожник шиллинг, и вот осталось у него всего два шиллинга. Шенна сказал себе, что ему и двух шиллингов хватит. Но не прошел и двух миль, как встретилась ему бедная женщина, и была она босая.
– Помоги мне, чем можешь, ради Спасителя, ради душ усопших и ради твоего собственного здравия.
Проняла Шенну жалость. Отдал он нищенке шиллинг, и та ушла.
Совсем скоро встретился Шенне мальчик, он дрожал и плакал от холода и голода.
– Ради Спасителя, – сказало дитя, – дай мне что-нибудь поесть.
Неподалеку был постоялый двор. Шенна зашел туда и купил буханку хлеба, а затем протянул ее мальчику.
Едва только взял хлеб мальчик, облик его переменился. Дитя стало куда выше ростом, и в глазах его засиял чудный свет – такой, что Шенна застыл в изумлении и не смог проронить ни слова.
ШИЛА: Боже правый, Пегь, должно быть, бедный Шенна упал без чувств!
ПЕГЬ: Нет, не упал он без чувств. Но все равно держался из последних сил.
Как только к Шенне вернулся дар речи, он сказал:
– Что же ты за человек?
И получил такой ответ:
– О Шенна! Господь Бог благодарит тебя. Сам же я – ангел. Я третий ангел из тех, кому ты нынче подал милостыню, и теперь есть у тебя три желания. Но хочу дать тебе один совет: не забывай о милосердии.
– И ты говоришь, что желания мои исполнятся?
– Именно так и говорю, – ответил ангел.
– Хорошо же, – сказал Шенна. – Есть у меня дома маленький удобный стульчик, и каждый мерзавец, что заходит ко мне, на него садится. Так вот, чтоб следующий, кто туда сядет, – кроме меня, конечно, – чтоб там и застрял!
– Осторожно, осторожно, Шенна! – молвил ангел. – Вот одно прекрасное желание уже потрачено без толку. У тебя осталось еще два, но не забывай о милосердии.
– Да, – сказал Шенна. – А еще есть у меня дома мешочек муки, и всякий мерзавец, что только ни зайдет, сует туда руку. Так вот, чтоб следующий, кто запустит руку в этот мешок, – кроме меня, конечно, – очень бы мне хотелось, чтоб там бы и застрял!
– Ох, Шенна, Шенна, ни капельки здравого смысла в тебе! – сказал ангел. – Теперь у тебя осталось всего одно желание. Проси милосердия Божьего душе своей.
– Ой, твоя правда, – отозвался Шенна, – чуть не позабыл. Еще маленькая славная яблонька растет прямо у дома, и каждый мерзавец, что проходит мимо, обязательно протянет руку да сорвет себе яблоко. Так вот, чтобы следующий, – кроме меня, конечно, – кто потянется к этой яблоне, там бы и застрял! Ох, люди, – проговорил он, надрываясь со смеху, – то-то я над ними буду потешаться!
Вдоволь нахохотавшись, Шенна поднял взгляд и понял, что ангел исчез. А сам он остался размышлять наедине с собой еще какое-то время. В конце концов и сказал сам себе:
– Ты погляди, ведь нету в Ирландии дурака глупей меня! Ну застряли бы у меня трое: один на стуле, другой в мешке и еще один в дереве, – что мне с этого пользы, коли сам я вдали от дома, без еды, без питья и без денег?..
Только он это произнес, как сразу же заметил впереди высокого и тощего черного человека – тот уставился на Шенну, а из глаз его темное пламя сыпало жгучими искрами. Было у него два рога, словно у козлища, и длинная жесткая иссиня-серая борода. Хвост был, как у лисы, и копыта навроде бычьих. Раззявил он рот и вытаращил оба глаза на Шенну – а тот лишился дара речи.
Чуть погодя Черный Человек заговорил.
– Шенна, – сказал он, – тебе вовсе незачем меня бояться. Я тебе вреда не причиню. И хотел бы принести тебе кое-какую пользу, если только ты примешь мое предложение. Слышал я тут недавно, ты говорил, что остался без еды, без питья и денег. Я дам тебе вдосталь денег при одном маленьком условии.
– Ох, чтоб тебя! – сказал Шенна, как только к нему вернулся дар речи. – А не мог бы ты сказать все то же самое, не таращась так, чтоб человек каменел от твоего взгляда, кто бы ты ни был?
– Тебе и незачем знать, кто я, но я дам тебе столько денег, что ты сможешь купить кожи, сколько хватит на тринадцать лет работы. И вот при каком условии: после этого в назначенный час пойдешь ты со мной.
– А если поладим, куда мы с тобою тогда пойдем?
– Что бы тебе не спросить об этом, когда кожа закончится и мы с тобой отправимся в путь?
– Да ты не промах. Будь по-твоему. Давай-ка взглянем на деньги.
– Это ты не промах. – Черный Человек опустил руку в карман и вытащил оттуда большой кошель, а из кошеля высыпал прямо себе на ладонь горку тяжелых золотых монет. – Гляди! – сказал он, вытянул руку и сунул кучу блестящих звонких кружочков прямо под нос Шенне. – Но погоди же, – сказал Черный Человек, вдруг отодвигая руку обратно, – сделка еще не заключена.
– Да будет сделка! – сказал Шенна.
– Без осечки? – спросил Черный Человек.
– Без осечки, – сказал Шенна.
– Как есть клянешься, всем наивысшим?
– Как есть, всем наивысшим, – ответил Шенна.