Списки поселённых в общежитие висели в холле рядом с дверью коменданта. Поставив чемодан на пол, Юрик долго в них вчитывался, однако, несмотря на все старания, своей фамилии обнаружить не смог. Это обстоятельство так его удивило, что он даже не заметил старосту группы Белочкину, которая проходила мимо.
– О, здорово, – сказала Белочкина. – Сегодня приехал?
– Здорово. Только что с вокзала.
– Слышал, Соню Меламет отчислили?
– Слышал. Жалко Мармеладку. Не сложилось у нее с матанализом.
– Ну, да, во втором семестре вообще на занятия перестала ходить.
– Полянская из библиотеки не вылезала. Что толку? Горе от ума называется. А может, просто не судьба. Колю Артемьева отчислили, а какой дисциплинированный парень был… Нет, если уж не везёт, то не везёт. Вот нынче и я вылетел.
– Да ты что? Почему? Ты же всю сессию на пятёрки…
– Пока только из общежития – в списке поселённых отсутствую…
От коменданта выпорхнул замдекана Хвостов с кипой бумаг в руках:
– Что, Бармин, нет тебя здесь? Вот надо же умудриться быть круглым пятёрочником и общагу не получить! – отчего-то развеселился он, безбрежно улыбаясь тонкими губами, хотел что-то ещё добавить ехидное, но Юрик кинул на него сверху вниз хмурый взгляд и, как бы не найдя ничего интересного в искрящемся радостью лице замдекана, отвернулся.
Белочкина принялась изучать списки.
– Точно, нет. Конечно, на втором курсе не всем дают общежитие, но я думала, уж кому-кому, а тебе койко-место гарантировано. Погоди, а в моих стипендиальных списках ты есть. Вот, смотри, повышенная, пятьдесят рублей.
– Прибавка в десять рублей с учетом платы за частный угол нечто вроде бесконечно малой величины: никто не пустит на квартиру за десять рублей в месяц, таких цен просто нет в природе.
– А раньше что думал? – рассердилась староста. – Я тебе сто раз говорила: место в общежитии деканат дает за общественную работу, а за учебу добавляют стипендию. Ты, кстати, подумай, какую нагрузку возьмёшь в этом году.
– На третьем курсе тоже не всем места в общаге будут давать?
– Только у первого и пятого курса стопроцентное поселение.
– Хорошо, подумаю. Ладно, надо идти искать квартиру. В принципе, ничего страшного: двадцать рублей пойдёт на жилье, тридцать останется на пропитание. Можно протянуть зиму, если не шиковать и не завтракать.
– Есть куда вещи поставить?
– У тетки брошу.
Белочкина глянула на Бармина с удивлением и укором:
– Ой, была бы у меня тетка здесь, ноги бы моей в общаге не было!
Он подхватил чемодан и отправился к тёте Лизе в её однокомнатную коммунальную квартиру с общим коридором и кухней на три семьи. Обычно весёлая и громкоголосая Лизонька сразу загрустила, подложила ладонь под подбородок, вздохнула длинно-прерывисто: «Охо-хо-хо-хо-хонюшки», покачала продолговатой головушкой в завитых на бигуди редких кудряшках, пригорюнилась тому, что племянник остался без места под солнцем. Неунывающий теткин сожитель, бывший милиционер дядя Василий, пригласил к столу, чем бог послал, но Юрик вежливо отказался, сказав, что бегать по городу надо засветло. И действительно, ему прямо не терпелось побыстрее обустроиться, найти свой угол в городе, раз и навсегда покончив с неприятным квартирным вопросом, ибо ощущение бездомной неприютности вызывало противную неуверенность в завтрашнем дне, от которой жалобно сосало под ложечкой.
Поиски решил начать в непосредственной близи от университетской рощи: сразу за общежитием, стоит пересечь трамвайную линию, начинались кварталы деревянных двухэтажных черных от времени домов, срубленных в начале века.
«Хорошо бы найти недорого», – думал он, стучась в первые попавшиеся двери. Отворила старуха доброго свойского вида.
– Чего тебе, молодой человек?
– На квартиру не пустите, бабушка?
– Да нам самим места нет, как вши на гашнике толчёмся. А кто тебя послал?
– Никто, я сам хожу ищу.
– Студент, что ли?
– Студент второго курса университета, – как можно солиднее представился Бармин.
– Вот что я тебе скажу, милок, в нашем доме никто койки не сдает, а показать, где сдают на нашем квартале, – покажу. Почто не показать хорошему человеку?
Она вышла на крыльцо, затянула крепче платок на подбородке.
– Ты это, вон к тому дому сходи, наискосок через один, там спроси да в окошко то, крайнее постучи первого этажа с того угла. А если там не сдают, тогда все, на нашем квартале нигде больше нет, даже и не ходи, сам не мучайся и людей не мучай.
– Спасибо.
Бармин робко стукнул по деревянной, давно не крашенной большой раме, стёкла к которой были примазаны не оконной замазкой, а самым обыкновенным пластилином, под лучами летнего солнца пластилин давно оплавился и протёк по стеклу грязью. Подождал и стукнул ещё. Потом ещё. На третий раз распахнулась форточка:
– Чего вам?
– На квартиру не пустите?
– А кто направил?
– Вон с того дома бабушка.
– Вот ироды окаянные, а то они не знают, что давно уже всё сдали. Ты чего в сентябре ходишь, какого прошлогоднего снега ищешь? Ходить надо было в июле месяце, уж самые-самые рохли, и те с августа начинают беспокоиться. Кто же в сентябре квартиру ищет, а? В нашей местности ничего не найдешь. Ты езжай таперича на Каштак или на Иркутский тракт какой. В центре давно все места расхватали студенты. Объявления смотри, на столбах расклеенные, но сейчас вряд ли найдёшь чего. Может, только на самой окраине, на Черемошниках, какой пьяница сдаст угол. А как жить будешь? Не до учебы станет, это точно тебе говорю. Да и в пургу зимой трамваи не пойдут, и всё – до института не доедешь оттуда. Вот так-то студент.
Форточка захлопнулась.
– Спасибо, – поблагодарил за науку Бармин.
Неужто в таком количестве домов никто не пускает на квартиру? Ему не верилось. На всякий случай он бродил по ближайшим к университету районам, опрашивая старух, выходящих ближе к вечеру из домов поговорить друг с другом, но всё безрезультатно. На трамвайной остановке прочёл приклеенное объявление о сдаче комнаты, рванул по указанному адресу, подпрыгивая и распевая вслух песенку о вольном ветре. Однако там сдавали комнату в благоустроенной квартире за шестьдесят рублей в месяц, и притом не более чем двоим студентам. Платить тридцать рублей за место он был не в состоянии, на остальное не прожить даже при самой жесточайшей экономии, а потому после ещё полутора часов бесплодных поисков вернулся к Лизоньке, в её комнату, вкусно пахнущую пирогами с капустой, а Вася в нагрузку к пирожкам предложил попробовать пивка.
– Не переживай, – сказала тетка, накладывая ему на тарелку тех, которые попрохладнее. – Я схожу, может, завтра, если будет время, к вашей комендантше, переговорю с ней. Сегодня ляжешь на полу, матрац тебе постелю, одеяло с подушкой запасные имеются, и все как полагается.
Допив пиво из стакана, Василий поднялся, направился к дверям.
– Ты куда это наладился?
– Только до угла и обратно, как-никак племянник в гости пришёл.
– Сидеть! Нечего по магазинам летать, попили пиво и достаточно. Мои племянники не алкаши, понял?
– Да ладно тебе, будет ругаться.
– Кто ругается? Я не ругаюсь, пока просто разговариваю.
С утра пораньше Юрик снова отправился бродить по городу, читать объявления на щитах и столбах, искать, чего не терял. Занятия предстояли во вторую смену. К полудню на Московском тракте он увидел накорябанную простым карандашом бумажку на покосившемся столбе: «Сдам комнату студенту в Буяновском переулке…» Скоро его уже вели смотреть деревянный приземистый домик очень сложной конфигурации, напоминавший внутри лабиринт.
– Есть у нас одна темнушечка, без окон, правда, но зато совершенно отдельная, вот тут, сразу направо от входа, – говорила толстуха лет шестидесяти пяти в платке, завязанном по-пиратски и с редкими желтыми, будто от курения зубами, – два на два с половиной метра, здесь свет вот включим. Видишь? Только кровать одна и стоит. Зато какая кровать! Настоящая, двуспальная, с панцирной сеткой, никелированная. На такой кровати спать – сто лет жить.
Хозяйка отвела в сторону занавеску в грязно-жёлтую полоску и указала на кровать, занимавшую всю каморку. Душный, застоявшийся запах лампадного масла, смешанный с запахом старости, болезни, пахнул на него из темнушки. Разглядев в жёлтом слабом свечении лампочки кучу старых тряпок, сваленных на постели, Юрик инстинктивно отвернулся, как от голого трупа. Кто-то доживал в этом углу остаток лет и, видимо, совсем недавно дожил-таки до самого последнего своего дня.
– Вход совершенно отдельный, печку топить зимой два раза в день – утром и вечером, камелёк маловат, остывает скоро. У тебя вот здесь, в стене, только топка, и одна печная боковина, а вся остальная печь там, у нас, в другой комнате. Уголь в стайке, бесплатно, наберёшь в ведёрко, смочишь немного водицей, пока лучинок нащиплешь с полена и разожжёшь, пусть они разгорятся как следует, тогда только совком накидаешь полведёрка. Сразу всё не вздумай сыпать – затухнет, и не забудь вьюшку открыть на полную. А как разгорится по-настоящему, без дыма, тогда можно добавить остальное… Да, вот так-то. Кажется – простая наука, а поди-ка попробуй, да? Ничего, обвыкнешься, у меня уже сколько жили… Чуть не забыла, заслонка пускай будет открыта до самого конца, пока весь уголь не прогорит, не закрывай, иначе угоришь, здесь пространство-то небольшое, быстро сморит. Ты дома с печкой жил?
– С печкой.
– А чего молчишь, словно воды в рот набрал? Я же тогда всё зря объясняю. Короче говоря, целиком эта отдельная комната идёт за тридцать пять рублей в месяц. Да, так вот ещё забыла сказать. Когда, значит, прогорит весь уголёк, то золу выгребешь в ведро, предварительно накрыв мокрой тряпкой, чтобы не задохнуться, и быстренько на мороз его тащи, на кучу, в снег, на улице, у столба, ну я покажу… Только после этого закрывать вьюшку, не ранее. А если не закроешь, опять же, к утру всё тепло выветрится, так и замерзнуть недолго будет. Из поддувала тоже пепел выгреби, не забудь.
– У нас дома печь дровами топилась. Я с углём дела не имел.
– Дровами, говоришь? Нет, брат, на одних дровах мы сами прогорим, как шведы под Полтавой….
– Ну тогда извините, это мне не подходит.
– Да постой, не торопись. Куда спешишь? Послушай лучше меня, я тебе добра советую. Если найдёшь себе кого, то с двоих только пятьдесят рублей возьму. Разве не выгодно? Сплошная выгода и тебе, и ему.
– Нет, не подходит такой вариант. Я же говорю вам, что дровами топился, а с углём это сплошная морока выходит: ночью уже не выспишься, следить надо, когда всё догорит да когда выгребать. И угореть можно запросто, в два счёта.
– То-то и оно. С углём ухо востро надо держать, с дровами что, а тут – обстоятельства.
– К тому же мне стол для учёбы нужен и свет хороший. Как здесь уроки учить?
Тяжело вздохнув массивной грудью, хозяйка понурилась и замолчала. Студент размеренным шагом направился на выход.
– Пожалуй, сюда надо жить семейных отправлять, на такую кровать, а то на одном электричестве прогоришь, эвона сколько сожгут. А бабке нашей, царствие ей небесное, одного лампадного божия света хватало, – она громко засморкалась.
– До свидания.
– Жалко. Семейные в потёмках ребёнка в два счёта сделают, – продолжала хозяйка, жалуясь Юрику, стоя на пороге домика и опустив бессильно руки по швам, – опять начнутся пелёнки да распашонки, стирка весь день напролёт, парить в тазах, сушить на веревках будут. Значит, сырость пойдет, сгниет избушка за год. Эх, да что же за жизнь за такая? Куда ни кинь – всюду клин.
Бармин брёл по улице, не разбирая дороги. Глубоко внутрь закрался страх, что никогда не найдёт он себе угла в городе Борисове. Что делать? Куда идти? Где сдадут койку за двадцать рублей в месяц? Вот незадача, а! Надо в университет собираться, скоро занятия начинаются. А вечером опять к Лизоньке, людям надоедать? Отчего всё так неудачно складывается?
Возле старинных ворот с огромными столбами, поверху которых шла расписная резьба, курил невысокий паренёк в праздничной белой рубашке с закатанными по локоть рукавами да чёрных брюках. Одна тяжеленная створка ворот, так же как и столбы, усеянная росписью по дереву, косо висела на одной петле, другая и вовсе лежала в стороне от ворот, приставленная к забору в забытьи лет двадцать, если не больше, успев обрасти со всех сторон прутьями тополей-сеянцев. Двухэтажный бревенчатый дом с узорными наличниками на окнах хранил стройность осанки, даже известное изящество, особенно в той плавной линии, по которой навес над парадным крыльцом переходил в балкончик второго этажа. Просто дух захватывает от восхищения при виде такого изящного балкончика, сделанного как резная игрушка-башенка.
Возле дома на раскладных стульчиках располагались дети с небольшими планшетами, рисуя сей чудесный балкончик. Очевидно, художественная школа проводит сегодня здесь свои занятия. Семь девочек и один мальчик. Рисунок с натуры. Графика простым карандашом. У некоторых получается очень хорошо. «Попробую спросить, – решил Бармин. – По морде же не набьют?» И подошел к парню, курившему с рассеянным видом у воротного столба.
– Здравствуйте. Вы не в курсе, тут на квартиру никто не пускает… случаем?
Паренек от неожиданного вопроса вздрогнул и качнулся, будто его крепко ударили по голове, после чего ошарашенно воззрил на Бармина. Вдруг глаза его оживились:
– Пускают. Мы пускаем, – вынул изо рта сантиметровый окурок, с сожалением глянул на него, отбросил в кусты молодой тополиной поросли, среди которой догнивали заживо створка ворот. – Идём.
Радостно воспрянув к жизни, Юрик заторопился вслед за нарядным пареньком по ступеням уличного крыльца, они вошли в огромную дверь, расписанную деревянными узорами, такими же точно, как и весь дом, и стали подниматься по широкой лестнице с толстенными перилами, которые сильно раскачивались от малейшего к ним прикосновения руки, будто и он, бездомный студент второго курса Бармин, и прыгающий впереди будущий хозяин в дрезину пьяные. На площадке меж этажами сидели друг напротив друга два кота с дико блестящими в полутьме глазами. Меж них на полу валялся обрывок газеты, оброненный с чьего-то мусорного ведра с пахучими селёдочными остатками.
– Брысь отседова! – гаркнул паренёк так лихо, что Юрик вздрогнул.
Однако коты и не думали пугаться, тем более отступать и драпать, ничего подобного, они разом подскочили, выгнули тощие хребты, задрали хвосты, изготовившись к бою за селёдочную голову и хорошо обсосанный скелет. Паренёк отчего-то обрадовался, врезал себя по колену, будто собираясь тут же, на хлипкой площадке с прогибающимися половицами, пуститься плясать вприсядку.
– Смотри, какие кошары боевые у нас здесь! – восхитился он. – Аж вздыбились! Вот бы сейчас граблями их причесать! – И радостно засмеялся шутке.
Благополучно заскочив на второй этаж, они оказались в длинном, узком коридоре, плотно заставленном вещами, затем в комнате, где за большим столом гуляла компания, столь же многочисленная, как и их студенческая группа. Проигрыватель сладострастно выводил «Отель Калифорния». Сидевшие за столом молча наблюдали, как крепкоплечий битюг, в белой тенниске, со спутанной копной волос на голове, держал пустую, уже перевернутую бутылку над рюмкой, цедя из неё последние капли водки.
– Двадцать одна… двадцать две…
– Нет, сорока не будет…
– Будет, – уверенно произнес битюг и, поднатужившись, ещё сильнее сжал бутылку лапой, так что горы мускулов задвигались на спине под тенниской.
– Я тут жильца надыбал, – сказал шедший впереди Юрика паренек, однако никто не обратил на его слова ни малейшего внимания. Только битюг, махнув чёлкой и тоже не отрывая взгляда от горлышка, недовольно спросил:
– Какого, к черту, живца опять?
– За тридцать пять рублей сдадим крайнюю коптёрку.
В один момент комната расцвела множеством улыбок, все воззрили на Бармина, как на грядущего спасителя человечества, с радостно-недоверчивым выражением: неужели долгожданный мессия снизошел-таки на землю?
– Ну так веди его скорее, показывай жилплощадь, за чем дело стало?
– Пошли посмотрим, – сказал парень Бармину. – Ты из каких будешь?
– Студент, в университете учусь.
– А…
Они снова углубились в какие-то печные закоулки, по узкому коридорчику протиснулись в комнату с одним приоткрытым оконцем, выходящим на улицу, по которой он только что шёл в совершенно безнадёжном состоянии. Теперь робкая надежда теплилась в груди. С удивлением Юрик осознал, что находится сейчас внутри того самого прелестного балкончика, которым восхищался, задрав голову, проходя по тротуару, и который снизу рисуют дети. Несомненно, тот самый, только изнутри. Следом за ними в комнату просунулись с радостным видом, подмигивая и икая, сразу две любопытствующие пьяные физиономии:
– Ну как, нравится? Задаток вперед – десять рублей.
– Пятнадцать.
– Да, пятнадцать рубчиков с тебя причитается, земеля.
Кроме одной койки, старого комода и двух разломанных стульев, на которых свалена валом, как на базаре, самая разнообразная одежда, от почти не ношенных плащей до красивых блестящих мехом женских шуб, никакой другой мебели не было. Груда вещей, в том числе шапочек и сумочек, возлежала на кровати, застеленной лоскутным засаленным одеялом. Юрик понял, что попал совсем уж не туда, и сдал взад пятки.
– Э, да нет, тут стола для занятий нет. И не войдет он здесь, а мне заниматься надо.
– Заниматься будешь там, – махнул рукой парень в неопределенном направлении, – там у нас стол. Ты деньги гони, стол не заржавеет.
– И тридцать пять рублей для меня слишком дорого. Откуда у студента такие деньги, если я на стипендию живу?
– Ладно, давай сюда хоть тридцать, черт с тобой, нищета казанская.
– Согласен? – спросил появившийся в комнате главный битюг с пустой водочной бутылкой. – Тогда деньги гони и перетаскивайся хоть сегодня. Жить будешь, как у Христа за пазухой. Деньги есть?
Последний вопрос звучал примерно в той же тональности, что и в подростковые времена у школьных ворот, где шпана снимала дань со своих товарищей по пионерской организации. После ответа: «Нет», следовало предложение: «А ну, попрыгай!» И тех, у кого действительно не брякали в карманах монетки, выданные родителями на школьный обед, били тут же, сразу, что называется, не отходя от кассы.
Битюг с двумя подручными уже, не шибко церемонясь, надвигался от двери. Первоначальный паренек в белой нейлоновой рубашке стоял рядом – страховал.
«А ну, попрыгай, попрыгай, попрыгай… Вот влетел, так влетел!» – пронеслась в голове Юрика спасительная мысль, и он с места, без разбега, сгруппировавшись нужным образом, как учили на уроках физкультуры, лихо прыгнул на подоконник, опершись одной правой рукой и разогнув строго прямо вперед ноги, оттолкнувшись от подоконника, горизонтальным солдатиком вылетел в раскрытое узкое оконце сообразительной птичкой, нашедшей дверцу в клетке.
Когда в восьмом классе мальчики на уроке физкультуры учились прыгать через «коня», физрук Жора, мужик честный и прямой, говорил им откровенно: «Пацаны, вы, когда летите, руки от снаряда не отымайте до последнего, пока не убедитесь, что перелетели до конца. А то останетесь мне здесь без потомства. Кто вам детей делать будет? Я, что ли?» Юрик через коня сигать не любил, а вот через меньший снаряд, именуемый «тумбочкой», летал много, разнообразно и с удовольствием, как сейчас через подоконник.
Из комнаты он улетучился покойником – ногами вперед, используя правую руку в качестве толчковой. Стоящий рядом товарищ-паренёк, будто провожавший в последний путь, пытался обнять на прощание, но не слишком успешно. Пожалел свою рубашку нейлоновую порвать, что ли? Юных художников под траекторией полета не оказалось, зато прямо по курсу вырос здоровенный тополь, пришлось на лету рулить пятками, дабы избежать непосредственного контакта, но все равно со всех сторон и по морде, и заднице его хлёстко отстегали за дурость ветки, растущие непосредственно из серого, покрытого морщинистой корою ствола. «Кажись, повезло», – успел подумать, приземляясь по-кошачьи на четыре лапы сразу, с радостью ощутив под ладонями не асфальт, а мягкую землю, сдобренную помоями.
– Грабют! – раздался вопль сверху.
– Держите вора!
Юные любители изобразительного искусства тотчас подхватили свои стульчики и чесанули в разные стороны, как только об асфальт трахнулась, разлетевшись на тысячи осколков бутылка, с недопитыми двадцатью каплями водки. Встреча с прекрасным на сегодня была для них завершена.
Вечером тётя Лиза обнадежила его известием, что была в общежитии, разговаривала с комендантшей. Договорились, что та поселит Юрика за небольшую мзду в тридцать рублей подпольно. Тётка была довольна результатом своего похода, а дядя Вася нет.
– Жил бы да жил у нас, – сказал он, похлопывая себя по животу, – много веселее было бы!
Лизонька снова не на шутку рассердилась:
– Ну чего ты мелешь, старый дурак? Ребёнку заниматься надо, а ты со своим пивом приставать будешь. И молчи, молчи даже без звука, сиди и молчи, а то я просто не знаю, что с тобой сейчас сделаю!
Благоухающий одеколоном Василий отечески ласково подмигнул Юрику и с задорным выражением непротивления злу насилием принялся хлопать себя по пивному пузу, как по большому рокерскому барабану, выбивая негритянский ритм.
Утром Лизонька и Юрик направились в общежитие, где Бармин присел у входа на стул чужим человеком и несколько тягостных минут ожидал решения судьбы. Следует отдать должное тётеньке, дельце она обтяпала по-быстрому. Не успел он напугать себя мысленно как следует, что вот сейчас из-за угла холла появится наряд милиции и их с Лизонькой на пару и с комендантшей в придачу, всех вместе затолкают в тюремную душегубку и увезут… как они появились из-за того же самого угла со знакомой рыжей комендантшей в невзрачном рабочем халате, с привычно сонным выражением лица.
Он благодарно ей улыбнулся: с радостью отдал бы и все пятьдесят, лишь бы не мотаться больше по городу, не искать мифический пятый угол. Слава богу, в системе университетского образования существует взяточничество! Слава! Слава! Аллилуйя! Без неё студенту Бармину никак не выжить. Сколько денег потребовалось бы выложить за тот частный угол, платить целый год! Да иди найди ещё его!
– Вот оно, чадо непутёвое, – сказала тетка с теплой материнской интонацией.
Равнодушные глаза скользнули по Юрику, тотчас узнав до последней наволочки, которую он «потерял» по собственной дурости в прошлом году.
– Добро. Идём, чадо, – усмехнулась комендантша. – Вселю тебя к первокурсникам. Сейчас сбегаешь в кассу университета и плату внесёшь сразу за весь год, понял? Квитанцию мне сдашь.
– Меня потом не выселят?
– Нет, их по списку в этой комнате трое. Если какие прения начнутся – скажешь. У меня разговор с первокурсниками бывает короткий: не нравится – уходи.
Через пятнадцать минут Бармин отдыхал на собственной постели один в комнате на четверых. Его будущие соседи-первокурсники отбывали месячную трудовую повинность в колхозе. Казалось бы, лежи – блаженствуй, но снедало ощущение, будто только что проглотил совершенно несъедобную дрянь. Нет, Юрик не питает дурных чувств к комендантше. Что ни говори, она с риском для себя спасла его на год. Пусть за плату. Но сколь бы пришлось выложить сверх того денег, нервов и здоровья, обитая в борисовских гнилушках, – одному богу известно. А кто бы там стирал ему постельное белье? Здесь другое дело, пожалуйста, каждую неделю иди и меняй. Нет, ей он благодарен. Что же тогда грызёт? Ухмылка замдекана Хвостова? Кстати говоря, светиться перед деканатом и хвастать, что он проживает в общаге, несмотря на их высокое решение, не следует. Общественной работой Юрик по-прежнему не занимается!