Страховая компания «Наш дом» возникла еще в начале девяностых. Два выпускника физтеха, Геннадий Семин и Олег Шевчук, основали ее, сообразив, что наработанный в альма-матерь аналитический аппарат можно применить не только к далеким от жизни проблемам физики твердого тела.
Поначалу они занялись страхованием промышленных предприятий, благо директором одного из заводов оказался дядя Гениного одноклассника. В общих чертах схема была простой – предприятие страховало все, что могло, и вносило деньги на счет «Нашего дома». После этого Гена и Олег их обналичивали и возвращали, удержав значительный процент за услуги. Что происходило с деньгами дальше, основателей «Нашего дома» не очень волновало: вероятно, что-то разбредалось по конвертам в качестве черной зарплаты, а большая часть оседала в карманах директоров. К реальному страхованию все это не имело отношения. Страховые взносы относились на себестоимость продукции, что позволяло предприятию снижать прибыль и, соответственно, платить меньше налогов.
Однако в 1995 году начались проблемы: правительство мало-помалу стало прикрывать одну лазейку за другой, так что проверенные схемы, приходилось переделывать, а то и вовсе отменять. Олег решил, что лучше продать свою долю в бизнесе, а самому вернуться к физике – тем более, что бывший научный руководитель плотно обосновался в MIT2 и звал Олега к себе уже третий год.
Выкупив долю партнера, Геннадий сократил штат в полтора раза, вложился в рекламу и, помимо работ по старым, но модифицированным схемам, занялся продажей реальных страховок. Как правило, страховались грузы и офисы, но последние годы дело дошло до автомашин и медстраховок. Частными клиентами занималась небольшая группа, которой руководил Федор Поляков. Абросимов и Майбах были при нем сейлами.
Денис Майбах в свое время пришел в «Наш дом» заниматься дизайном и рекламой, но незадолго до проведенного Геной сокращения обнаружил в себе дар беседовать с людьми, продавая им в два раза больше, чем они собирались купить. Когда Геннадий отказался от идеи самим делать рекламу и обратился к «Юнайтед Кампейнз», он не уволил Дениса, а перевел в сейлы. Тут Майбах расцвел и, помимо прочего, завел дружбу с Вадимом Абросимовым. Вадим был на пять лет старше, но оба постепенно вступали в возраст, когда такая разница не имела значения. Фразу, начатую одним, другой подхватывал и продолжал – но теперь, услышав о смерти Волкова, Денис не знал, что сказать.
В мире, где он жил последние годы, смерти не было места. Иногда Денис слышал, что умер кто-то из старых, почти забытых друзей – овердоз или самоубийство, – но это были люди из прошлой жизни, прошлой именно потому, что драйв и веселье в ней закончились давно, а на смену пришла гнетущая духота. Денис покинул старую жизнь без сожаления и, оказавшись в «Нашем доме», радовался, что избежал и распада веселого кайфа беззаботных шалопаев, и адреналиновой гонки большого постперестроечного бизнеса, где одинаково легко было стать миллионером и покойником, а чаще – сначала одним, потом другим.
Теперь смерть существовала только строчкой в полисе или в перечне услуг из рекламного буклета: «страхование на случай смерти», как раз между машиной и жильем. Казалось, включенная в полис, смерть создает проблем не больше, чем разбитое окно в Денисовом «ниссане». Вот уже второй день без машины, в мастерскую никак не привезут новое стекло, но в общем-то нет причин волноваться. Да, конечно, Денис знал, что ни страховка, ни костюм от «Бриони», ни туфли от «Джанни Барбатео» не спасают от смерти, – но это было пустое знание, за которым до сегодняшнего дня не стояло никакого живого ощущения. До сегодняшнего дня в том мире, где теперь жил Денис, смерти не было, и когда внезапно умер – более того, был убит – именно Сережа Волков, ткань мира как-то расползлась.
Такие люди, как Сережа Волков, не должны умирать. Они not designed for death, не сконструированы для смерти. И тем более – для насильственной. Те, кому суждено получить пулю, занимались совсем другими делами. Еще лет восемь назад они припали к источникам больших энергий – деньгам, криминалу, наркотикам, – и когда эта энергия шла горлом, захлебывались кровью и умирали от выстрела, подстроенной аварии или взрыва. Если Сереже Волкову и не хватало чего-то в жизни, так этой самой энергии: он был обаятелен, мягок, ироничен – но никогда Денис не видел в нем возбуждения и драйва. Впрочем, может быть, девушки видели.
Конечно, девушки знали Волкова куда лучше, чем Денис. Он ясно представил, что ближайшую неделю ему придется выслушивать слова о том, каким был Сережа, каждая сотрудница расскажет какую-нибудь историю и не один раз, многие молча вспомнят то, чего нельзя рассказывать в курилке или за столиком в «Кофе Бине». Придется кивать и тоже добавлять в поминальную копилку свой обол, мелочь, которая казалась незначительной, а теперь стала трогательной и исполненной печали об исчезающей красоте мира. Вот, на прошлой неделе они вместе пили кофе, и Сергей жаловался, что начал уставать от работы, а потом вдруг грустно улыбнулся и сказал: «Хорошо тебе, ты хоть людям помогаешь», – и тут задел чашечку и опрокинул кофе на проходившую официантку. Денис еще подумал, как все связано в жизни, – стоит чуть-чуть выпасть из позитивного течения, и все сразу начинает сыпаться. Сергей стал извиняться, давать деньги, Денис смутился и вышел в туалет, а когда вернулся, девушка уже отошла от столика и, улыбаясь, беседовала с другой официанткой за стойкой, поглядывая на Волкова. Когда Денис проходил мимо, они замолчали, и он успел подумать, что Сережа все-таки неприлично нравится женщинам, неясно даже почему. Вот так всегда: вспомнишь какую ерунду, чтобы рассказать в курилке, а у самого щиплет в глазах, будто тебе десять лет или даже шесть.
Денис деловито почесал уголок глаза и сказал:
– Не самурайская смерть.
– В смысле? – спросил Абросимов.
– Я всегда был уверен, что он умрет, как жил, – в объятьях какой-нибудь барышни.
Абросимов приложил палец к губам и взглядом показал в дальний угол комнаты. У дверей Гениного кабинета сидела невысокая черноволосая девушка в темном с вышивкой платье. «Похоже на «Kenzo», – подумал Денис, – но я не знаю такой коллекции». В руках она вертела темные очки «Сalvin Кlain», иногда отрываясь от них, чтобы намотать на палец прядь волос и тут же отпустить.
– Кто это? – шепотом спросил Денис.
– Это та самая Маша Манейлис, из Израиля, – ответил Абросимов.
– Красивая, – протянул Майбах, – покойнику везло на барышень.
– А барышням с ним – нет, – ответил Абросимов и отвернулся.
Денис молча накрыл его руку своей.
– Может, теперь все наладится, – сказал он после паузы и посмотрел на Машу: палец все еще скользил туда-сюда по черной спирали локона.
Когда-то Геннадий Семин был худощавым очкариком с волосами до плеч. К тридцати годам волосы поредели, очки уступили место линзам, а сам он раздался вширь. Он знал, что сотрудники за глаза называют его Крокодилом Геной, но не обижался, воспринимал как комплимент: крокодил из советской сказки был стопроцентно положительный герой. Но сегодня, обливаясь потом под ветерком кондиционера, он в самом деле чувствовал себя какой-то гигантской рептилией, почему-то усевшейся за огромный, в полкабинета, стол, купленный еще Олегом. Выбросить бы, да купить новый, но все руки не доходят.
Таким и увидела Гену Маша: скомканный клинекс в руке, капли пота на лысине, мятый пиджак и съехавший набок галстук. Коротко стриженная брюнетка, по-секретарски длинноногая и непропорционально большеротая, проводила Машу в кабинет. Гена со вздохом выволок себя из кресла, поправил галстук и протянул потную ладонь:
– Геннадий, – представился он и, влажно пожимая Машину руку, добавил: – Примите мои соболезнования.
– Спасибо, – ответила Маша.
– Милиция сейчас занимается этим делом, – продолжил он, – но Иван сказал, что у вас могут возникнуть проблемы…
Маша непонимающе посмотрела на него.
– Вы ведь собирались жить у Сережи?
– Да, конечно.
– Квартиру, видимо, опечатают, так что нам придется подыскать для вас отель.
– Я могу и сама… – начала Маша, но Геннадий запротестовал:
– Нет-нет… Вы же все-таки были Сережиной невестой…
«С чего это вы взяли?» – хотела сказать Маша. О невесте и речи не шло – так, старая подруга. Что за местечковая мораль, подумала она, если девушка приезжает к парню – так обязательно невеста. Мы даже и не спали ни разу. Но сейчас поздно возражать – Сережа умер, неуместно пожимать плечами и удивляться: какая невеста, да вы что?
– Мы должны это сделать в память о нем, – сказал Геннадий. – Подождите немного в приемной, Наташа сейчас подыщет для вас отель.
Собственно, приемной как таковой не было: офис состоял всего из трех комнат – кабинета Геннадия, переговорной и большого светлого помещения, заставленного столами с компьютерами. Для полного сходства с израильскими офисами не хватало только невысоких перегородок, которые уже начали появляться в Москве. Гена, впрочем, держался за атмосферу большой семьи, и потому всё в офисе оставалось как три года назад, когда они только переехали в это здание.
Итак, Маша села в кресло у стола большеротой Наташи и уставилась на собственные ногти. Вчера вечером она делала маникюр и, сидя в кресле маникюрши, думала о предстоящей поездке. Все так забавно складывалось, жизнь сделала круг и даже не один: сначала в Праге встретила Волкова, теперь – Горского, а завтра полетит в Москву, где вообще не была неведомо сколько.
Маша вспоминала, когда последний раз пыталась работать секретаршей. Дело было в какой-то маленькой хай-тек компании, ребята только что окончили Технион, и первое время работа казалась раем, особенно после того, как Маша побывала официанткой в ночном боулинге на Цомет Кирьят-Ата. Правда, через два месяца все равно поняла, что не выдерживает – и уволилась, тем более, что уже наклевывался роман с Мариком. Сколько же лет прошло? Шесть? Пять? И вот теперь она сидит в офисе как почетная гостья, невеста покойного яппи, и другая девушка делает для нее работу, которую когда-то должна была делать она.
У Наташи был удивительный переливчатый голос – наверное, из-за голоса на работу и взяли, подумала Маша. Будь она мужчиной, не могла бы отказать девушке, которая говорит «мне очень, очень нужен номер на одного в вашем отеле» с такой интонацией. Но, видимо, уши московских администраторов были закрыты для Наташиных фиоритур прочнее, чем уши Одиссеевых гребцов для пения сирен.
Наташа на секунду замолчала, набирая новый номер, и Маша услышала совсем другой женский голос, спокойный и холодный. Чтобы его представить, достаточно взять шипение змеи в детской радиопостановке, убрать форсированные шипящие и добавить легкого сожаления – словно кобра говорит с птицей, заранее извиняясь, что сейчас съест ее птенцов.
– Простите, Аля, что это такое?
Ей отвечал другой голос, тоже тихий, но то и дело позвякивающий недовольным колокольчиком:
– Это, Елизавета Марковна, проект договора. Его нам прислали сегодня утром. Здесь стоит время. Наверху.
Снова ледяной голос, тихий и сдержанный:
– А вы объяснили им, Аля, что мы работаем только по нашим стандартным договорам?
Возникла секундная пауза, потом девушка ответила:
– Я не успела, Елизавета Марковна. Мы только один раз по телефону поговорили. – Звона колокольчиков в голосе поубавилось. – Извините меня, Елизавета Марковна…
– Вот посмотрите, Аля, как получается… люди старались, составляли договор, посылали его нам…
Пауза и в паузе – струящийся Наташин напев: «Ой, может быть, вы все-таки посмотрите?» – а потом снова – холодный голос:
– А ведь я даже читать его не буду. Потому что мы работаем только по нашим стандартным договорам.
Раздался треск, словно разрывали бумагу: Маша повернулась и успела заметить, как высокая рыжая женщина бросает в корзину обрывки факса. Перед женщиной стояла красивая молодая девушка в светлом брючном костюме. В руках она теребила карандаш, но головы не опускала.
– И вот скажите, Аля, хорошее ли это начало для сотрудничества?
– Нет, Елизавета Марковна, – ответила девушка, – это плохое начало. В следующий раз я буду сразу объяснять…
– Я знаю, Аля, – сказала женщина, – вы решите эту проблему. Позвоните им и объясните, в чем дело.
По цокоту каблуков Маша поняла, что Аля отошла, и тут Наташа сказала:
– Пойдемте, что ли, я нашла для вас гостиницу, и Геннадий Степанович просил вас отвезти.
Она улыбнулась, и Маша вспомнила лягушку из анекдота про изюм и мармелад. Интересно, дразнили ли ее в школе, размышляла Маша, идя к выходу мимо столов с гудящими компьютерами. Ивана Билибинова нигде не было. Хотя бы попрощался, с обидой подумала Маша, не понятно ведь, когда еще увидимся.