«Сын Мой, у тебя трое детей. Как часто, скажи, они думают о том, как ты себя чувствуешь? Как часто они спрашивают тебя об этом?»
Сердце Осии трепетало. Голос Господа звучал ясно и благостно.
«Почему Бог задает мне такой странный вопрос?» – подумал священник.
Он постарался вспомнить, как часто, на самом деле, его дети спрашивают его о его самочувствии.
Самый старший, обычно, когда Осия приходил домой, выглядывал из своей комнаты и спокойно, почти без эмоций, говорил: «Папа, привет». После чего шел заниматься своими делами. Думая о нем, Осия улыбнулся. Они назвали сына Петр в честь апостола. С самого раннего детства он был на удивление умным и смышленым. У него были такие же большие и выразительные глаза, как у матери, но остальные черты лица он взял от отца. Вихрастый и всегда любопытный – на него невозможно было смотреть без улыбки. В четыре года Петр уже научился читать, а с пяти лет уже пошел в школу. Он всегда задавал множество самых разных вопросов, но Осия не помнил, чтобы старший сын хоть раз спросил его о его самочувствии. Иногда Осия входил в комнату и устало опускался на диван, изрядно вымотанный после вечерней службы. Сын подходил к нему, показывая какую-нибудь новую штуку, которую он сам придумал и смастерил, стараясь рассказать отцу до мелочей, как это нечто работает. При этом он требовал от отца максимум внимания, но ни разу, насколько Осия помнил, Петя не заметил, что отец устал.
Дочь… ее они назвали Машей. Когда Осия приходил домой, она всегда радостно выбегала навстречу с распростертыми объятиями и прыгала ему на шею. Она целовала его и сразу начинала рассказывать все новости дня, тараторя без умолку. Как только отец садился на диван, она взбиралась к нему на колени, продолжая щебетать ему обо всем на свете: что она слышала от матери, что ей приснилось, что случилось в детском саду, и т.д. Глаза у нее тоже были большие, как у Глории, но формой и цветом как у отца. Волосы прямые, а нос слегка курносый. Будучи девочкой, Маша была очень аккуратной и обожала причесывать длинные волосы Осии, но он так и не вспомнил, чтобы она хоть раз справилась о его самочувствии, хотя она была не менее любопытной, чем Петр, и очень любила отца.
Самый младший, Павлушка, всегда встречал Осию вопросом: «Папа, а что ты мне купил?» – огорчаясь, если отец ему ничего не приносил. Он был еще слишком мал, чтобы задумываться о состоянии отца. В его маленьких, но сильных руках игрушки ломались очень быстро, но малыш не задумывался, что это огорчает его папу. Он приходил и просил Осию купить ему что-нибудь еще. Какая разница, сколько это стоит? Важно, чтобы папа это купил, и купил для него.
– Господи, я не помню, чтобы дети хоть раз спросили меня о том, как я себя чувствую. Я не знаю, думают они об этом, или нет. Мне кажется, нет. Но зачем Ты мне задал такой вопрос?
«Мои дети почти всегда приходят ко Мне со своими просьбами, но они не спрашивают Меня о том, что у Меня на сердце. Они очень хотят иметь то, что Я для них «купил» на Голгофском кресте, заплатив за это Своей кровью, но они не интересуются, чего это Мне стоило. Они думают о себе».
С огромным удивлением Осия выслушал эти слова.
– Боже, Ты хочешь сказать, что мы люди можем знать, что у Тебя, Бога, на сердце?
«Прочти внимательно историю Всемирного Потопа», – последовал ответ.
Осия почувствовал, что разговор окончен. Он посмотрел на часы. Было всего семь утра.
«Как рано!» – подумал он и оглянулся.
За окном уже рассвело. В доме было тихо. Жена и дети все еще спали.
Он вышел из кухни слегка шокированный тем, что услышал. Всякий раз, когда Бог говорил с ним, это оставляло неизгладимое впечатление, но этот раз был особенным. Осия как будто посмотрел на мир другими глазами. Господь стал таким близким и понятным! Совсем, как человек.
«В самом деле, – думал он, – ведь Бог для того и пришел на землю в человеческом теле, чтобы стать близким и понятным для нас, людей. Чтобы мы могли приходить к Нему и разговаривать с Ним просто по-человечески, без заумностей. Боже! как это контрастирует с теми обрядами, к которым мы так привыкли в церковной литургии!»
По пути в спальню Осия заглянул в детскую.
Дочка спала, смешно уткнувшись носом в подушку. Младший, высунув из-под одеяла левую ногу, громко сопел, а самый старший смачно чмокал губами, видя что-то во сне. Улыбнувшись, Осия тихо прошел в спальню. Его жена, Глория, тоже все еще крепко спала, грациозно изогнувшись на широкой двухместной кровати. Ее длинные темные волосы разметались по подушке, а изящная фигура, на которой, казалось, никак не отразились роды троих детей, угадывалась даже под одеялом. Она была прекрасна!
Осия быстро взял со своего письменного стола, стоящего у окна, маленький листок бумаги и написал на нем сходу придуманное четверостишье:
С добрым утром, милый друг!
Просыпайся,
Посмотри скорей вокруг,
Все прекрасней стало вдруг,
Так вставай же, и быстрее одевайся.
Он осторожно, чтобы не потревожить ее сон, положил листок с четверостишьем на подушку у ее изголовья и отправился одеваться. Заутреню сегодня должны были отслужить без него, а вот сразу после заутрени ему предстояло провести три крещения.
Когда он был уже почти в дверях, Глория вышла из спальни, и остановилась в коридоре, глядя на него с легкой укоризной.
– О, Лорчик! Доброе утро, милая.
– Уже уходишь?
– Что поделать, служба.
Осия постарался сказать это как можно мягче, но она молча развернулась и снова ушла в спальню, нахмурив брови.
Скинув туфли, Осия быстро прошел в спальню и подошел к жене, которая лежала, отвернувшись.
– Милая, что случилось? Я чем-то тебя обидел?
Она молчала, уставившись в одну точку где-то на стене. Стараясь подавить в себе начинающееся раздражение, Осия миролюбиво проговорил.
– Лора, ну перестань, прошу тебя. Ты знаешь, что мне нужно спешить. Давай не будем ссориться. Что случилось? Если что-то от меня требуется, ты только скажи.
– Требуется, не требуется… я тебе уже миллион раз пыталась об этом сказать, а что толку? Ты сейчас уйдешь, а я снова останусь одна. И никому нет дела! А тут еще Павлушка заболел. Придется весь день дома сидеть, не сходить никуда. А ты, небось, опять раньше десяти не вернешься. Как, по-твоему, я должна себя чувствовать? Счастливой? Я уже устала от всего этого, а у тебя все служба, служба. Если б я знала, что все так будет… – она тяжело вздохнула.
С тоской взглянув на часы, Осия сказал, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие:
– Лора, давай не будем сейчас. Я постараюсь сегодня прийти пораньше, и мы с тобой обо всем поговорим.
– Ты уже сколько раз мне это обещал, и что? Так ничего и не изменилось.
Она явно не хотела прекращать разговор, но у Осии уже совсем не оставалось времени, поэтому он обнял жену и, поцеловав ее в щеку, сказал:
– Извини, милая, мне нужно идти.
Он поднялся и решительно отправился к двери, услышав позади только очередной вздох Лоры.
«Ну, почему все так? Что еще ей нужно? Чем ее не устраивает наша жизнь? – Думал он, выходя из подъезда. – Вроде бы и так все делаю для нее, а ей всегда что-то не нравится».
Слушая его удаляющиеся шаги в подъезде, Глория грустно опустилась на стул на кухне, пожала плечами и снова прочитала короткое четверостишье, оставленное Эдиком у нее на подушке.
«Ну, зачем я опять так? – со вздохом подумала она. – Зачем я снова испортила ему настроение?»
Незаметно для себя она погрузилась в воспоминания…
…Звонок.
На мониторе высветилось имя абонента. Это была Ленка, ее подруга еще со школьных времен.
Глория нехотя ответила на звонок.
– Але.
– Лорка! Лорка, это ты?
– Что ты хотела, Лен?
– Это ты только сейчас пришла?
Лору сразу начал раздражать ее тон.
– Да, только сейчас пришла, и что?
– Ну, ты даешь, девка! И что, ты все это время с этим, как его там… попом гуляла?
Глории стало неприятно.
– Слушай, Лен, мне сейчас говорить совершенно не хочется. Если тебя интересует только то, где я была, то я была с выпускником духовной семинарии Эдиком, и мы с ним… гуляли весь вечер. Что ты еще хочешь знать?
Какое-то время телефон молчал. Видимо ее подруга никак не могла сообразить, что же еще такое спросить. Глория боролась с сильнейшим желанием и прекратить этот, как ей казалось, бессмысленный разговор. Наконец Ленка прервала молчание и спросила:
– Ну, и… как он? Ничего?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, это… – Ленка замялась, не зная, какими словами уместно выразить то, что ей хотелось спросить. – Э-э… как мужчина он… ничего?
Глория ответила, не скрывая своего раздражения.
– Лена, он без пяти минут священник. Понимаешь? Он не такой, как все эти грязные потные мужики, с которыми ты гуляешь.
– А ты, как будто бы, не гуляешь?
Глория замялась. Подруга, хоть и частично, но была права. Однако Ленка не унималась и продолжила свои глупые рассуждения.
– Да и потом, что священники, не люди, что ли? Они такие же мужики, как и все. Вон, Иринка рассказывает, у нее клиент был. Так тот вообще пастор, как его, этих, протестантов, во. Эти же ребята вообще ни-ни. А вот, видишь, люди как люди, оказывается. Ничего земное им не чуждо. Так что, этот твой, как его… поп… тоже, наверняка, нормальный мужик. И денег у него, должно быть, порядком. Попы же, знаешь, как зарабатывают, о-го-го! Ты давай, не теряйся, девка. Бери его за бороду и в оборот, раз он сам к тебе в руки просится…
Неожиданно Ленка осеклась. Связь прервалась с характерным звуком. Глория отключилась. Разговор был ей неприятен. Ленка попыталась еще несколько раз набрать номер подруги, но безрезультатно. Лора слишком хорошо ее знала и была уверена, что Ленка будет доставать ее звонками почти до утра, если она оставит включенным телефон. Глядя на экран, она поморщилась. У нее было чувство, что кто-то грязными, как после туалета, руками берет чистого невинного младенца.
Топот босых ног по полу вывел ее из задумчивости.
Она подняла глаза. Перед ней стоял маленький Павлик, смешно морща нос и растирая ладошкой заспанный лоб.
– Мама, я чай хочу.
– Хорошо, хорошо, только сначала поешь кашку, и я тебе налью чаю. Так что, иди пока оденься быстренько, а я все приготовлю.
– Мама, я не хочу кашу, – буркнул, было, он, но она, не обратив на это внимания, погладила его по голове и легонько подтолкнула к выходу из кухни.
Нехотя, он пошлепал босыми ногами в детскую, а Глория поднялась, чтобы приготовить завтрак, но, вдруг обнаружила на плите чай, предусмотрительно подогретый мужем, а на небольшом столике рядом с плитой уже лежали бутерброды по вкусам и привычкам каждого из детей, и стояли чашки на каждого из них, включая небольшую кастрюльку все еще теплой манной каши. Кроме того, на отдельном блюдце лежали ломтики порезанного яблока, и кусок шоколада. Это было для нее.
«Молодец он, все-таки! – подумала она. – Никого не забыл».
Глория подняла блюдце и обнаружила под ним маленькую записку.
Доброе утро, милая. Желаю тебе хорошего дня. Твой Осия.
И воспоминания об их встрече снова полились в ее разуме как могучая широкая река, начиная с того необыкновенного чувства, которое охватило ее, когда Эдик обратился к ней впервые.
Его голос всегда казался ей особенным. Она была на службе в храме семинарии всего пару-тройку раз, и всегда, когда Эдуард выходил на амвон и начинал говорить, ее охватывало трепетное благоговение. Однако в этот раз удивительное чувство было несравненно сильнее. Как только звук голоса семинариста дошел до ее слуха, по всему ее телу прошла сладостная дрожь, а сердце взволнованно заколотилось и как-то радостно запело.
Она не помнила, что она ответила, и как она оказалась рядом с семинаристом. Все происходило, как в тумане. Они вместе шли по аллее. Вокруг почему-то, несмотря на позднее время, пели птицы, а небо было просто усеяно яркими разноцветными звездами.
Он говорил, и каждое слово отзывалось в сердце Лоры счастливым всплеском, отчего ей хотелось одновременно плакать и смеяться.
– Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я не знаю, полюбишь ты меня или нет, но я твердо знаю, что этого хочет Бог. Я буду тебе верным мужем и заботливым отцом для наших будущих детей. У нас будет прекрасная семья, а ты станешь моей помощницей в моем духовном труде.
О, как сладостно звучали его слова! Глории казалось, что все ее существо просто тает от восторга и благодарности. В какой-то момент она спросила его, не вполне осознавая, что говорит:
– Батюшка, а вас всегда будут звать Эдуард?
– Нет, это мое мирское имя. Когда я получу священнический сан, скорее всего я возьму себе имя, которое мне дали при крещении, а это, наверное, просто забудется.
– А как вас называла мама?
– Мама… просто Эдик.
– Эдик, – повторила Глория, мечтательно улыбаясь. – А можно я буду звать вас все-таки просто отец Эдуард?
– Ты можешь звать меня и просто Эдик. А если хочешь, ты можешь уже сейчас обращаться ко мне на «ты».
Это было чудесной музыкой в ее ушах. Глория не понимала, что с ней творится, но, как ей казалось, она влюбилась в этого человека, как говориться, «по уши», и готова была идти за ним хоть на край света.
Думая обо всем этом, наедине с самой собой, она в счастливом недоумении пожимала плечами и улыбалась.
«Я выхожу замуж за священника! Ну, надо же! Неужели это правда? Кажется, я сошла с ума. Точно, сошла с ума. Ну и ладно! Пусть я лучше буду сумасшедшей, но зато счастливой. Я люблю его, и мне больше ничего не надо. Я буду принадлежать ему, и это моя судьба свыше…»