Когда она в моих объятиях, кажется, что с миром снова все в порядке.
Помню, как я боялся, что человеческая невеста будет попросту слишком… маленькой. Что мне придется постоянно переживать, как бы не раздавить ее своим большим, неуклюжим трольдским телом. Но Фэрейн, какой бы изящной и хрупкой она ни выглядела, подходит мне так, словно ее создали для меня. Она тесно прижимается ко мне и чертит рукой мелкие узоры на моей груди, проводя линии между созвездиями шрамов.
Я опускаю голову и ловлю ее двухцветный взгляд. Она улыбается, и мое сердце вздрагивает, готовое остановиться от чистой радости. Ее улыбка так прелестна – еще более прелестной ее делает то, как редко она появляется на столь серьезном лице. Можно жить и умереть в свете одной этой улыбки – и никогда не возжелать иной.
И я думал, что потерял ее. Навсегда.
Тишину нашей комнаты вдруг нарушает бурчащий рокот.
– Ох! – ахает Фэрейн, кладя руку на свой голый живот. – Прошу прощения!
Я улыбаюсь и провожу пальцем по изгибу ее груди, в итоге кладя руку на ладонь.
– Должно быть, ты умираешь от голода. Никто не догадался тебя покормить?
Она качает головой.
– Я не хотела никого беспокоить.
Я прижимаюсь губами к ее макушке.
– Ты – их королева, – бормочу я, уткнувшись в ее волосы. – Для них честь, если ты их беспокоишь. – Однако, когда я вновь смотрю на свою возлюбленную, ее ресницы уже опущены, а всякие следы той улыбки пропали. Ее лоб омрачен тенью. Она отталкивается от меня и садится. Она все еще обнажена; ничто, кроме россыпи золотых волос, спадающих с плеч, не прикрывает ее тела. Еще на ней кулон, тот небольшой кристалл урзула, с которым она не расстается. Он лежит прямо у ее сердца, чуть поблескивая.
Боги небесные, как же она прекрасна! Я мог бы вечность лежать здесь и просто смотреть на нее, на каждое мельчайшее движение, что она делает. Наклон ее головы, напряжение в челюсти, когда она сглатывает, движение ее груди, когда она делает вдох. Хотя я недолго смог бы просто смотреть; вскоре меня обуяли бы другие желания, та потребность впихнуть как можно больше радости в то немногое время, что у нас осталось.
Но желудок Фэрейн снова урчит, а ее взгляд устремляется к блюду с едой.
– Постой, – говорю я, поспешно вставая на ноги. – Позволь мне. – И не подумав прикрыться, я пересекаю комнату и иду за блюдом. Подняв крышку, я открываю россыпь фруктов, грибов и маленькую буханку хлеба. Еду, которую я насобирал на кухне, получив заверения кухарки, что ее привезли из Гаварии, дабы усладить язык моей человеческой невесты.
Я возвращаюсь к коврику со своими подношениями. К моему огромному разочарованию, Фэрейн снова надела то красное платье, что я сорвал с нее. Вся шнуровка разорвана и болтается спереди, а лиф лишь частично прикрывает ее прелестную грудь. По крайней мере, мне даровано это благословение.
– Спасибо, – говорит она, когда я ставлю блюдо на коврик перед ней. Она оглядывает еду. – Ты очень внимателен. Знаю, ты, должно быть, был ужасно занят весь день.
– Сильнее, чем ты можешь себе вообразить, – я вновь вытягиваюсь рядом с ней на ковре, опираясь на локоть. – Но ты никогда не покидала моих мыслей. Мне чудом удавалось не броситься к тебе всякий раз, как у меня случалась передышка.
Она кусает гриб и мягкий хлеб, затем жует, закрыв глаза.
– Тебе нравится? – спрашиваю я.
Она кивает, но словно бы слегка давится тем, что у нее во рту.
– Прости, – говорит она. – Очень вкусно, и я умираю от голода, просто… ну, мое тело, похоже, больше не знает, что с этим делать.
– Потребуется время, чтобы заново всему научиться, – я протягиваю руку, нежно провожу пальцем по изгибу ее челюсти. – И чтобы научиться новому – тоже.
Услышав это, она улыбается, ловит мою ладонь и прижимает ее к своей щеке. Этого жеста почти достаточно, чтобы я отшвырнул блюдо прочь и сделал все, что в моих силах, дабы вновь пробудить в ней другой голод. Но это было бы эгоистично. Она измотана. И она мне уже так много отдала. Отныне ее потребности должны стоять в моем сердце на первом месте.
Поэтому я сдерживаю свою похоть. Фэрейн же в этот момент целует мою ладонь, а затем возвращается к еде. Сделав еще несколько глотков, она тихо спрашивает:
– А что стало с теми воггами? Насколько… насколько большой урон они нанесли?
Я морщусь и отворачиваюсь. Ей незачем знать все, что я видел и слышал, с чем столкнулся в тот день. Столько смерти и разрушений. Столько страха. А хуже всего этого – та безнадежность, что пронизывает сердце Подземного Королевства. Мифанар всегда был оплотом силы, которая умело противостояла врагам или угрозам. Куда обратиться трольдам, если монстры с такой легкостью вторгаются в их величайший город?
– Могло быть гораздо хуже, – говорю я, понизив голос. – Потери могли быть куда больше, если бы не ты.
Фэрейн содрогается и откладывает в сторону то, что осталось от еды. Я тянусь к ней и беру ее за руку.
– Фэрейн? Любовь моя, что не так?
Она качает головой. Мне хочется надавить на нее, побудить рассказать о своих тревогах, но не против ее воли. Я прикусываю язык в ожидании, а она тем временем прикасается к своему висящему на цепочке хрустальному кулону, привлекая к нему внимание. Глубоко в центре него есть пятно. Я хмурю лоб.
– Это было там раньше? – спрашиваю я.
– Что? – она поднимает глаза в удивлении.
– Это, – я показываю пальцем. – Эта тьма.
– В моем кристалле? Нет. – Она хмурится, опуская взгляд на камень, ее губы стягиваются в задумчивую линию. – Он словно бы затуманился. Не понимаю почему.
Вместо ответа я сажусь и тянусь к своим штанам, небрежно отброшенным в сторону в пылу страсти. Запустив руку в карман, я обхватываю пальцами острые грани кристалла и протягиваю его Фэрейн для осмотра. Поразившись увиденному, она моргает, а затем подбирает его своей изящной ладошкой.
– Где ты его взял? – наконец спрашивает она, поднимая на меня взгляд.
Мне не хочется упоминать Мэйлин. Не могу понять почему, но какой-то инстинкт подсказывает мне, что лучше держать Фэрейн и ту ведьму, что является моей матерью, как можно дальше друг от друга.
– Он из того пруда, – отвечаю я правдиво, пускай и отчасти. – Священного пруда, в котором к тебе вернулась жизнь. Я полагаю, что это – знак от богов.
– Что ты имеешь в виду?
Я подаюсь вперед, убирая ладонью волосы с лица. Последнее, чего мне хочется, это обременять Фэрейн. Не сейчас, пока она еще слишком слаба. Но я не могу скрывать это от нее.
– Весьма вероятно, что, когда цена за твою жизнь будет уплачена, тьма в кристалле развеется.
Ее глаза округляются.
– Что за цена, Фор?
– Цена – это жизнь.
Она смотрит на меня, и ее взгляд медленно заполняется ужасом. Затем она спрашивает обвиняющим тоном:
– Твоя жизнь?
Я потираю рукой загривок.
– Ну, да. Полагаю, что так. – Ее взгляд такой раскаленный, такой яростный, что я едва осмеливаюсь посмотреть на нее в ответ. – Я предложил свою жизнь в обмен на твою. По правде говоря, я не ожидал, что выйду из тех вод живым.
Позабыв об остатках еды, Фэрейн встает, опрокидывая тарелку. Мгновение она смотрит на меня сверху вниз, крепко сжимая в кулаке кристалл Мэйлин. Затем она резко разворачивается и шагает к окну.
– Фэрейн? – окликаю я ее. Она не отвечает. Она стоит там – силуэт, очерченный мягким сиянием сумрачья, тень без определенных черт. Внезапно ее плечи вздрагивают. Судорожный вдох переходит во всхлип.
В ту же секунду я вскакиваю на ноги и иду к ней через всю комнату. Я обхватываю ее руками, прижимаю спиной к себе и утыкаюсь носом в ее прелестные золотые волосы.
– Фэрейн, любовь моя, оно того стоило. Вернуть тебя – стоило всякого риска. Даже призрачный шанс спасти тебя заставил бы меня пойти на куда большее, чем это!
Она мотает головой и несколько раз пытается заговорить, пока не выдавливает из себя:
– Сколько у нас осталось? Ты знаешь?
– Я ничего не знаю. Это все для меня в новинку.
Развернувшись в моих объятиях, она поднимает на меня взгляд. В ее странных глазах сияют слезы, они блестят на ее щеках.
– Быть может, умру я, – шепчет она. – Может, боги лишь одолжили мне немного времени.
– Нет! – Внутри меня вскипает гнев, словно нарастающее давление внутри готового вулкана. – Этого не может быть. Я заключил сделку на твою жизнь. Не на несколько дней, а на целую жизнь, что ты проживешь. На меньшее я не соглашусь.
Она запрокидывает голову, приоткрыв губы.
– Фор, – мягко произносит она, – кто мы такие, чтобы чего-то требовать от богов?
Она права. У меня нет слов, мне нечем ей возразить. Но в сердце своем я противлюсь. Я бросаю вызов самим богам: пусть только попробуют забрать ее у меня.
Вместо слов я наклоняю голову и ловлю ее губы своими. Я позволяю пламени моей страсти смести все слова, все страхи, все протесты. И когда она поддается мне, когда в ее теле вновь разгорается желание, мы забываем обо всем остальном и позволяем этому миру, как и всем прочим, попросту раствориться.