Суббота, 18 ноября 1995 года
Она понятия не имела, сколько времени пинала мокрую старую листву в саду, но чувствовала, как сильно успели замерзнуть голые руки. Крики, доносившиеся из дома, звучали настолько пронзительно, злобно и жестоко, что у нее защемило в груди. Чуть раньше она просто-напросто разревелась бы, но теперь ей совсем не хотелось плакать.
«От рыданий у тебя появляются морщины на щеках, а это смотрится уродливо, Доррит», – сказала бы ей на это мать. Она частенько напоминала дочери об этом досадном обстоятельстве.
Доррит взглянула на широкие темные следы, оставленные ею на усыпанной листвой лужайке, и в очередной раз принялась пересчитывать стекла в дверях и окнах дома. Она прекрасно знала результат, но надо же было как-то потянуть время. Две двойные двери, четырнадцать больших окон, четыре продолговатых подвальных окна – если считать каждое стекло в отдельности, получается сто сорок две штуки.
«Вот как хорошо я умею считать! Единственная в классе!» – с гордостью подумала она.
Вдруг она услышала скрип петель подвальной двери в одном из флигелей, а этот звук редко предвещал что-то хорошее.
– Я никуда с ней не пойду, – прошептала она сама себе, увидев, как из подвала поднимается горничная и направляется прямиком к ней.
Обычно она забиралась поглубже в заднюю часть сада, заросшую кустами и погруженную во мрак, и сидела в убежище, не проронив ни звука, бывало, целыми часами, однако на этот раз горничная оказалась проворной и жестко вцепилась ей в запястье.
– Доррит, не слишком-то умно с твоей стороны болтаться по саду в таких дорогих ботинках. Фру Циммерманн придет в ярость, когда увидит, как ты их загваздала. Ты же знаешь.
Она стояла перед диваном в носках, ощущая неловкость, потому что обе женщины уставились на нее так, словно не догадывались, зачем она пришла в гостиную.
Свирепое выражение бабушкиного лица предвещало вспышку гнева, лицо матери было искажено рыданиями. Именно от такого уродства ее и оберегала мать, запрещая плакать.
– Только не сейчас, Доррит, мы разговариваем, – сказала мать.
Доррит огляделась.
– Где папа?
Женщины переглянулись. На мгновение мать напомнила ей перепуганного зверька, загнанного в угол. Причем уже не в первый раз.
– Побудь в столовой, Доррит. Там лежит несколько номеров «Фамилиен журнален», можешь полистать, – строго произнесла бабушка.
– Где папа? – повторила Доррит свой вопрос.
– Поговорим об этом потом. Он ушел, – отчеканила бабушка.
Доррит нерешительно отступила назад, не упустив из виду жест, адресованный ей бабушкой. «Да уйди же ты наконец!» – молча приказывала та.
С таким же успехом она могла бы остаться в саду.
Массивный обеденный стол в столовой еще был уставлен тарелками с затвердевшими кусочками цветной капусты и недоеденными котлетами. Вилки и ножи лежали на скатерти, запачканной вином из двух опрокинутых хрустальных бокалов. Тут все было совсем не так, как всегда. И Доррит уж точно не хотелось здесь оставаться.
Она направилась в прихожую, откуда в разные помещения дома вело множество высоких мрачных дверей с потертыми ручками. Большой дом делился на несколько частей, и Доррит, кажется, знала тут каждый уголок. Второй этаж пропитался запахом бабушкиных пудр и духов, который так сильно въедался в одежду, что продолжал отчетливо ощущаться, даже когда Доррит возвращалась с матерью домой. Наверху, в струящемся из окон потоке света, не было ничего интересного.
Зато она чувствовала себя очень комфортно на первом этаже заднего флигеля. Кисловато-сладкий табачный запах исходил от задернутых гардин и громоздкой мебели, какой Доррит нигде больше не встречала: большие пухлые кресла, в которые можно было забраться целиком, поджав под себя ноги, диваны, обитые коричневым бархатом и украшенные черными резными боковинами. Тут были дедушкины владения.
Час назад, до того как отец начал спорить с бабушкой, все они впятером уютно сидели за обеденным столом и Доррит думала о том, что этот день обернется вокруг нее теплым одеялом.
Но внезапно отец как-то неудачно высказался, от чего бабушкины брови немедленно взлетели на лоб, а дедушка поднялся и вышел из-за стола.
– Сами разбирайтесь, – бросил он, подтягивая лавсановые брюки, и удалился. Именно тогда ее и отправили в сад.
Доррит осторожно толкнула дверь в его кабинет. Вдоль стены стояли два коричневых комода, на которых размещались открытые коробки из-под обуви с образцами материалов. У противоположной стены стоял дедушкин резной письменный стол, полностью заваленный бумагами, исчерченными синими и красными линиями.
Здесь запах табака был особенно резким, хотя дедушки не оказалось в этой мрачной комнате. Похоже, табачный дым исходил из угла, где из щели между книжными полками вырывалась узенькая полоска света, разделяя письменный стол на две части.
Доррит подошла поближе, чтобы посмотреть на источник света. Это было любопытно – узкая щель между полками открывала неведомый мир.
– Ну что, они уже ушли? – услышала она ворчание дедушки откуда-то из-за стеллажей.
Доррит протиснулась сквозь щель в комнату, которую раньше никогда не видела. Там, в старинном кожаном кресле с подлокотниками, у длинного стола сидел дед, склонившись и внимательно рассматривая что-то, но она никак не могла разглядеть, что именно.
– Ригмор, это ты? – раздался его характерный голос. «Он никак не может избавиться со своего немецкого акцента», – часто с раздражением говорила мать, но Доррит нравилась его манера речи.
Обстановка в этой комнате сильно отличалась от той, что царила в остальном доме. Здесь стены не пустовали, а были увешаны большими и маленькими фотографиями, на которых, если приглядеться, в разных обстоятельствах был изображен один и тот же человек в униформе.
Несмотря на плотную завесу табачного дыма, помещение казалось светлее, чем обычный кабинет. Дед просто сидел и отдыхал, засучив рукава, и Доррит обратила внимание на длинные толстые вены, тянувшиеся вдоль предплечий. Его движения были спокойными и расслабленными. Он бережно переворачивал фотографии и очень внимательно рассматривал их, поднося вплотную к глазам. Это показалось Доррит настолько умилительным, что она не удержалась от улыбки. Однако, когда в следующий миг он резко развернул кресло и обратил на нее взгляд, Доррит обнаружила, что его всегдашняя добродушная улыбка исказилась и застыла, словно ему в рот попало что-то горькое.
– Доррит?! – воскликнул он и привстал, широко распахнув руки, как будто хотел загородить от нее то, чем был поглощен секунду назад.
– Прости, дед. Просто я не знала, куда мне деваться. – Она повернулась лицом к фотографиям, висевшим на стене. – По-моему, этот человек похож на тебя.
Он внимательно смотрел на нее, словно размышляя над тем, что ответить, а затем взял ее за руку, подтянул поближе и усадил к себе на колени.
– Вообще-то, тебе не положено здесь находиться, потому что это дедушкина потайная комната. Но ты уже тут, так пусть будет так. – Он кивнул на снимки на стене. – О да, Доррит, ты права. Это действительно я. Тогда я был молод и воевал солдатом на стороне Германии.
Доррит кивнула. В униформе он выглядел здорово. Черная каска, черный мундир, черные галифе. Все черное. Ремень, сапоги, кобура на поясе, перчатки. На этом черном фоне резко выделялась «мертвая голова» и улыбка, обнажающая белоснежные зубы солдата.
– Так ты был солдатом, дедушка?
– Именно. Сама можешь посмотреть на мой пистолет вон там на полке. «Парабеллум ноль восемь», он же пистолет Люгера. Мой лучший товарищ на протяжении многих лет.
Доррит посмотрела на полку, выпучив глаза. Там лежал серо-черный пистолет, рядом с ним – коричневая кобура. Также там лежал узкий нож в ножнах и еще какой-то предмет, о назначении которого она не знала; он был похож на биту для лапты, к которой прикрепили с одной стороны железную банку.
– И этот пистолет действительно стреляет? – удивилась Доррит.
– Да, он стрелял много раз, Доррит.
– Неужели ты вправду был настоящим солдатом, дед?
Он улыбнулся.
– Да-а, твой дедушка был храбрым лихим солдатом, на счету которого множество славных деяний времен Второй мировой войны. Так что ты можешь по праву им гордиться.
– Второй мировой?
Он кивнул. По представлениям Доррит, в войне не могло быть ничего хорошего. Никаких поводов для улыбки.
Она немного приподнялась и, заглянув за спину деда, попробовала подсмотреть, чем он занимался, когда она вошла.
– Найн, на эти фотографии тебе не стоит смотреть, Дорритхен, – сказал он, положив руку ей на шею и отворачивая ее от стола. – Быть может, когда-нибудь, когда ты вырастешь… А детям нечего на них глазеть.
Она кивнула – и все же вытянула шею на несколько сантиметров. На этот раз дед ей не помешал.
Ее взгляд упал на длинную полосу, состоявшую из черно-белых кадров: на первом из них ссутулившегося мужчину тащили к ее дедушке, который на следующих снимках поднимал пистолет и стрелял в шею этому мужчине.
– Вы ведь с ним просто играли, дед, да? – очень осторожно спросила она.
Тот нежно взял ее за подбородок и повернул голову, заглянув ей прямо в глаза.
– Война – не игра, Доррит. Врагов приходится убивать, чтобы они не убили тебя первыми, – ты же понимаешь это, правда? Если б твой дедушка тогда не защищался до последнего, не сидеть бы нам сегодня здесь, верно?
Она медленно покачала головой и вновь потянулась к столешнице.
– И все вот эти люди хотели тебя убить?
Ее взгляд скользил по разноформатным фотографиям, о которых она не знала что и думать. Это были жуткие картины: люди, падавшие, как подкошенные, мужчины и женщины, висевшие на веревках, одного мужчину били по шее огромной дубиной. И на всех снимках ее дед неизменно стоял рядом.
– Да, хотели. Они были злобными и омерзительными тварями. Но тебе не стоит об этом беспокоиться, кисуня. Война давно окончена, а новой войны никогда не будет, это дедуля тебе обещает. Все закончилось тогда. Alles ist vorbei[1]. – Он повернулся к фотографиям, лежащим на столе, и еле заметно улыбнулся, словно смотреть на них доставляло ему удовольствие. Видимо, потому, что ему больше не надо бояться и защищаться от врагов, подумала она.
– Хорошо, дед.
Они почти одновременно услышали звук шагов, доносившийся из соседней комнаты, и успели отодвинуться от стола, прежде чем бабушка Доррит оказалась на пороге между стеллажами и вперилась в них взглядом.
– Что тут происходит? – грубо поинтересовалась она и схватила Доррит за руку, обругав обоих. – Доррит тут совершенно не место, Фрицль, разве мы не обсуждали это?
– Alles in Ordnung, Liebling[2]. Доррит только что зашла и уже собиралась уходить. Правда, малышка? – мягко обратился он к девочке, в то время как взгляд его стал холодным. «Молчи, если не хочешь скандала» – так она поняла этот взгляд, а потому кивнула и послушно подчинилась, когда бабушка потащила ее в кабинет.
В тот момент, когда они выходили из комнаты, Доррит обратила внимание на то, что плоскость стены вокруг дверного проема тоже не пустовала. По одну сторону двери висел большой красный флаг с крупным белым кругом по центру, основную площадь которого занимал черный крест причудливой формы. По другую сторону красовался цветной портрет дедушки – он стоял, высоко подняв голову и вытянув правую руку вверх под углом.
«Такое я точно никогда не забуду», – подумала девочка впервые в жизни.
– Не бери в голову то, что сказала бабушка, и уж тем более то, что ты видела в комнате деда! Обещаешь, Доррит? Это все вздор.
Мать просовывала руки Доррит в рукава пальто, опустившись перед ней на корточки.
– Сейчас пойдем домой и забудем об этом. Ладно, пуговка моя?
– Конечно, мама. Но почему вы так громко кричали в столовой? Папа поэтому ушел? И где он теперь? Дома?
Мать покачала головой и серьезно сказала:
– Нет, в последнее время мы с твоим папой не ладим, так что он сейчас в другом месте.
– А когда он вернется?
– Не знаю, вернется ли он вообще, Доррит. Но ты не печалься. Нам не нужен никакой папа, потому что твои бабушка с дедушкой смогут о нас позаботиться, ты же знаешь.
Мама улыбнулась и ласково потрепала ее по щекам. Изо рта у нее исходил резкий запах, напоминавший запах прозрачной жидкости, которую дедушка иногда наливал себе в крошечную рюмку.
– Послушай, Доррит. Ты милая и красивая. Гораздо прекраснее, умнее и способнее всех остальных маленьких девочек. Так неужели мы с тобой не проживем без папы?
Доррит попыталась кивнуть, но голова ей не подчинилась.
– А теперь давай-ка поскорее пойдем домой и включим телевизор – надо же нам посмотреть на прекрасные платья, которые дамы надели на свадьбу принца с китайской красавицей! Правда, Доррит?
– Значит, Александра станет принцессой, да?
– Конечно, как только они поженятся. А до тех пор она останется совершенно обычной девушкой, которой посчастливилось встретиться с настоящим принцем. И тебя, возможно, ждет та же участь, радость моя. Когда ты вырастешь, то станешь богатой и знаменитой, потому что ты куда красивее и прекраснее Александры. Ты получишь в этом мире все, что только пожелаешь. Только погляди на свои светлые локоны и тонкие черты лица – разве Александра может похвастаться такими достоинствами?
Доррит улыбнулась.
– А ты всегда будешь со мной, мама, правда? – Она любила растрогать свою маму, как сейчас.
– Ах, ну конечно, моя маленькая собственница. И я всё-всё для тебя сделаю!