Через пять минут мы высаживаем Пенни у средней школы, затем сворачиваем за угол и заезжаем на парковку старшей школы Фортуна-Бич. Люси чуть ли не на ходу выпрыгивает из машины, торопясь на встречу со своими друзьями, которые всегда собираются перед началом занятий под огромным платаном.
Мы с Прю направляемся в центральный двор, где Квинт и Эзра болтаются без дела, коротая время на скамейке возле главного входа. Кое-что изменилось с тех пор, как Прю и Квинт начали встречаться. Раньше мы с Прю устремлялись прямиком в школьную библиотеку, где я мог спокойно почитать или порисовать, а она – поработать над дополнительными учебными проектами или заняться чем-то еще, что интересовало ее в тот момент. Она относилась к библиотеке как к своему персональному рабочему кабинету. Однажды я даже слышал, как она шикнула на библиотекаря.
Не то чтобы у нас нет друзей. У меня фан-группа «Подземелья и драконы», Сезар, Мэтт и Рассел, а осенью к нам присоединился и Кайл, – но мы почти никогда не тусуемся ни до, ни после школы. А еще в нашей компании двоюродный брат Мэтта, Ноа, из выпускного класса Академии наук и математики Ориндж-Бэй – проще говоря, школы, где учатся технически одаренные умники.
Конечно, мы дружим и с Ари, но она ходит в престижную частную школу Святой Агнессы.
Так что долгое время мы с Прю держались как бы особняком. Не одинокие, но и не души компании.
Однако с появлением Квинта Прю ожидаемо оказалась в гуще школьной жизни, которая немыслима без Эзры Кента. Думаю, он идет «в комплекте» с Квинтом, точно так же, как мы с Ари неизменно сопровождаем Прю. Квинт и Эзра – лучшие друзья, наверное, с дошкольного возраста, а может, и с пеленок, и, хотя я ничего не имею против Эзры, он шумный и необузданный парень, который любит находиться в центре внимания. По сути, Эзра – моя полная противоположность во всех отношениях.
– Привет, Прю-Хрю и Джуд-Зануд! – кричит Эзра, приветствуя нас издалека.
Я морщусь.
– Его хлебом не корми, дай только придумать новые прозвища.
– Я уже тысячу раз говорила ему об этом, – бормочет Прю. – Похоже, он не настроен на конструктивную обратную связь.
Мы подходим к ребятам, и Квинт обнимает Прю за плечи и быстро целует ее в щеку.
Я смотрю в другую сторону… и мой взгляд натыкается на нее.
Я выпрямляю спину, ладони горят. Майя Ливингстон идет через школьный двор. Через плечо у нее перекинута джинсовая сумка, передний клапан украшен радужной нашивкой «ЛЮБОВЬ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ» с культовой звездой Хэмилтона[24] и кучей значков кей-попа. (Говорят, ее кумир – Чимин…[25], хотя я не совсем понимаю, что это значит.) Сегодня ее волосы распущены, густые черные локоны колышутся при каждом шаге. На ней джинсы, истертые на коленях, и фиолетовая толстовка на молнии. На ногах шлепанцы. Утреннее солнце высвечивает россыпь веснушек на ее смуглой коже, и у меня пересыхает во рту.
Внезапно появившаяся Майя завладевает моим вниманием настолько, что даже если бы в эту минуту Прю и Квинт стояли бы на головах, я бы этого не заметил. Все, что я сейчас могу, – это смотреть, как Майя с улыбкой, сияющей, как маяк, приветствует своих друзей, и пытаться сохранять непринужденный вид.
Не пялься.
Избегай зрительного контакта.
Не отвечай на дразнящую ухмылку, которой тебя одаривает Прю.
– Заткнись, – бормочу я себе под нос.
– Чувак, – говорит Квинт, наклоняясь ко мне, – мы целую вечность учимся в одном классе. Просто подойди и заговори с ней.
Докатился. Даже парень моей сестры видит, насколько я жалок.
Я не отвечаю на его предложение. Потому что, будь это так просто, я бы давным-давно просто подошел и заговорил с ней.
Ладно, давайте сделаем паузу.
Мы с вами неплохо общаемся, верно? Знакомимся друг с другом. Наслаждаемся хорошей музыкой на вечере открытого микрофона. Восхищаемся модным выбором пятилетних детей. Надеюсь, я не буду торопить события, если скажу, что, как мне кажется, мы в некотором роде нашли общий язык.
Но кое-чего я вам еще не рассказал. Прежде чем мы продолжим, вам, вероятно, следует об этом узнать.
Я безнадежно влюблен в Майю Ливингстон.
Это не какой-нибудь секрет или типа того. На самом деле, я почти уверен, все об этом знают… даже Майя. Наверное, мне просто подумалось, что разговор о безответной любви не стоит заводить в первой главе. Я не пытался ничего от вас утаить, просто о таких вещах обычно помалкивают, особенно когда все настолько беспросветно, как у меня.
Вот что важно знать о безнадежной любви к девушке, которая вам явно не по зубам: в ней нет смысла. Шансы, что у меня когда-нибудь хватит смелости пригласить ее на свидание, равны нулю. Шансы, что она ответит да, еще меньше; это математически невозможно, но полностью соответствует истине. И дело не в том, что Майя – какая-то стереотипная чирлидерша из подростковых фильмов, которая встречается только с качками. Нет, Майя умна, великолепна и мила со всеми, и не один только я безответно в нее влюблен. На самом деле я не перестаю удивляться тому, что она все еще одна с тех пор, как рассталась с Лео Фуэнтесом на зимних каникулах в десятом классе.
Так что мне ответить на легкомысленное предложение Квинта просто подойти и заговорить с ней?
Ну уж нет. Я бы предпочел быть погребенным заживо под кучей трибблов[26].
Вот полная история, поскольку, полагаю, она имеет отношение к делу.
Я влюблен в Майю с пятого класса, с того дня, как Прю заболела ветрянкой (я переболел за месяц до этого) и пропустила экскурсию в океанариум, так что мне не с кем было сидеть в автобусе. По крайней мере, я так думал, пока Майя не плюхнулась на сиденье рядом со мной. Дорога длилась целый час, и все это время она говорила о тюленях и медузах, о том, как верит в русалок, потому что бабушка рассказывала ей множество сказок разных народов мира о полулюдях-полурыбах, и кто знает, вдруг в них есть доля правды?
Во время той поездки я по большей части молчал. Просто слушал и улыбался, трепеща от того, что эта девочка сидит рядом и говорит со мной. Я и сегодня застенчивый и неловкий, а в начальной школе и вовсе смущался от всего на свете, но Майя как будто даже не заметила этого.
Она была самой милой, симпатичной и интересной девочкой, которая когда-либо разговаривала со мной, и… с тех пор ее никто так и не превзошел.
С того дня она поселилась в моей голове.
Не то чтобы мы много общались со времен той судьбоносной экскурсии. Майя иногда улыбается мне в коридорах, как улыбается и всем остальным. Время от времени она заходит в музыкальный магазин и даже пытается завязать светскую беседу, но я чаще отмалчиваюсь и, если даже нахожу что сказать, обычно выдаю что-то странное, не относящееся к теме или… не знаю… Бред, одним словом.
И да, я немного ревную, когда вижу, как Майя обменивается рукопожатием с Квинтом или смеется над очередной глупостью, сказанной Эзрой. Таким парням легко живется. Они чувствуют себя комфортно в собственной шкуре, и им плевать, что о них думают другие.
Как здорово быть просто… самим собой и знать, что общество, вселенная, полиция или что там еще считают, что тебя достаточно.
И да, я знаю, как это звучит. Но ничего не могу с собой поделать. Я не могу перенастроить себя, изменить свои чувства. Не могу свергнуть Майю с пьедестала, который она занимает по праву.
Раздается звонок, и переполненный двор постепенно пустеет, когда все расходятся по классам. Мы с Прю и Квинтом направляемся в кабинет естествознания.
Я держусь в нескольких шагах позади сестры и ее парня, пока мы пробираемся по коридорам, и, держа руки в карманах, касаюсь пальцами нового кубика. В этом семестре у нас с Майей три общих предмета: астрономия на первом уроке, английская литература на втором и политология на шестом. Мы не соседи по парте, но на первых двух занятиях я сижу на несколько рядов позади нее, что само по себе пытка. Я мог бы весь урок смотреть только на нее, но знаю, что лучше этого не делать. Я мог бы рисовать изгиб ее шеи, завитки волос, изящный нос и полные губы в идеальном, дивном профиле, но заниматься этим посреди урока опасно, кто-нибудь непременно заметит, а это чревато катастрофическими последствиями.
Такая пытка порождает фантазии о том, что Майе может понадобиться карандаш, захочется сравнить записи, спросить о задании, а я тут как тут, спешу на помощь. Или о том, как Майя ищет встречи со мной, а не с кем-то еще из двадцати шести одноклассников. Майя придумывает предлог, чтобы заговорить со мной. Майя просто… замечает меня. По-настоящему.
Было бы неплохо, если бы заметила. Это стало бы началом.
Мы приходим в класс, я занимаю свое место в четвертом ряду и стараюсь ничем себя не выдать, когда через минуту появляется Майя. Достаю свой блокнот для рисования и, как обычно, чиркаю каракули по краям.
Недавно мне пришла в голову идея превратить нашу следующую игровую сессию «Подземелий и драконов» в книгу комиксов – не для публикации, а просто ради развлечения группы,– так что теперь я пытаюсь совершенствоваться в технике пейзажа. В роли Мастера подземелий[27] мне больше всего нравится придумывать интересные локации для исследований и приключений. Для нашей последней сессии я создал целый фантастический остров под названием Гвендахайр, обустроив его как квест-комнату. Разгадывая головоломки, игроки складывали заклинание, которое либо позволяло им сбежать, либо, если они ошибались, сбрасывало их в пропасть с раскаленной лавой. Я проделал адскую работу, и, в связи с приближением выпускных экзаменов в этом семестре, мне не хватает времени придумать что-то столь же сложное для новой игровой сессии, хотя имеется несколько вдохновляющих задумок.
Рисунок делает свое дело. В течение пары минут до второго звонка я ухитряюсь ни разу не поднять взгляда на Майю. Это просто сверхчеловеческий подвиг.
Мистер Сингх проводит перекличку и просит нас сдать домашние задания с прошлых выходных, прежде чем приступает к лекции о Млечном Пути.
– Вы уже кое-что знаете об этой теме, если прочитали то, что я вам задавал. – Он что-то записывает на доске. Однако я отвлекаюсь, и страница моего блокнота быстро заполняется, но не заметками, а видами густого леса, разрушающейся стены, внушительной двери, покрытой рунами.
– Джуд?
Я резко поднимаю голову.
– Да?
Мистер Сингх натянуто улыбается. Он знает, что я отвлекся.
– Не мог бы ты рассказать классу, что такое Андромеда? Это было в домашнем задании на выходные.
Жар разливается по моей шее. Уши начинают гореть. Сердце колотится. Это происходит всякий раз, когда меня вызывают выступать перед классом, независимо от того, знаю я ответ или нет.
И на этот раз я определенно не знаю ответа. Я собирался прочитать текст, который нам задали, после вечера открытого микрофона, но из-за суматохи в магазине забыл обо всем на свете.
Я чувствую, как с задней парты Пруденс пытается передать мне телепатическую подсказку. Иногда паранормальная способность близнецов срабатывает, но в эту минуту сестра бессильна мне помочь.
Андромеда. Андромеда. Все, что приходит на ум,– это космическая эпопея Джина Родденберри[28], которую мы с Мэттом и Сезаром смотрели запоем в течение трех недель в девятом классе.
И тут в голове что-то щелкает.
Андромеда.
Подкаст Люси. Кажется, ведущая что-то говорила об Андромеде? Но что?
Мистер Сингх хмурится.
– Кто-нибудь еще может рассказать нам…
– Это другая галактика, – выпаливаю я. – Она движется по траектории прямого столкновения с Млечным Путем. По оценкам ученых, две галактики столкнутся примерно через пять миллиардов лет.
Мистер Сингх замирает, всего на мгновение. Потрясение отражается у него на лице. Учителя можно понять: пожалуй, никогда еще я не произносил так много слов на его уроке.
Я и сам изумлен.
– Верно, – говорит мистер Сингх. – Очень хорошо. К счастью для нас, пять миллиардов лет – долгий срок, так что нам не стоит слишком уж беспокоиться о неизбежном разрушении мира.
Он продолжает лекцию, и я облегченно выдыхаю. Прю протягивает руку и одобрительно хлопает меня по плечу.
В какой-то миг я даже ловлю взгляд Майи. И ее легкую улыбку, прежде чем она отворачивается. И взмах ресниц, что почти наверняка ничего не значит, совсем ничего.
Я горжусь собой до следующего урока, когда миссис Эндрюс объявляет контрольную работу по главам романа «Великий Гэтсби», которые нам надлежало прочитать за выходные. Я присоединяюсь к общему стону. Прю бросает на меня выразительный взгляд, и в памяти оживает тот момент, когда в субботу она напоминала мне о задании по чтению.
– Спокойно, – говорит миссис Эндрюс, раздавая тестовые задания. – Предлагается несколько вариантов ответов, так что, с точки зрения статистики, у большинства из вас велики шансы выбрать правильный.
Похоже, она шутит, но никто не смеется.
Листок с заданиями ложится на мою парту, и я нажимаю на кнопку механического карандаша, начинаю читать вопросы, и…
Вот черт. Ничего не знаю.
Я слышу, как у меня за спиной карандаш Прю скребет по бумаге, уверенно обводя ответы.
Тряхнув головой, я приступаю к работе. Выстраиваю предположения, основываясь на уже прочитанных главах. Я заканчиваю одним из первых, но не хочу быть выскочкой, поэтому делаю вид, будто проверяю свои ответы, пока не объявится кто-то другой. Стараясь не встречаться взглядом с учительницей, я сдаю работу и возвращаюсь на свое место.
– Проверка не займет много времени, – говорит миссис Эндрюс. – А ты пока займись самостоятельной работой. Это отличная возможность почитать книгу дальше или наверстать упущенное, если отстал.
Меня так и подмывает проигнорировать этот не слишком тонкий намек и продолжить планирование игровой сессии, начатое в выходные, но вместо этого я заставляю себя взяться за «Гэтсби».
– Неплохо, неплохо, – доносится голос миссис Эндрюс десятью минутами позже. Она прохаживается по рядам, раздавая проверенные задания. – Отличная работа, Джуд, – говорит она и кладет мой листок на парту лицевой стороной вниз. Внутри у меня холодеет, сарказм пронзает меня насквозь, и на мгновение возникает сильное искушение извиниться, пообещать, что прочитаю все главы к следующему разу.
Но тут я переворачиваю листок и цепенею.
100.
Написано зелеными чернилами.
Обведено кружком.
Сто процентов?
Это, должно быть, ошибка. Но вот же вверху мое имя, написанное моей собственной рукой. И каждый ответ отмечен галочкой – правильно, правильно, правильно.
Я оглядываюсь по сторонам, гадая, не подшучивает ли над нами миссис Эндрюс, но у Робин, сидящей за соседней партой, вверху страницы стоит отметка 80, а у хмурой Прю я украдкой замечаю 95.
Я перевожу взгляд на свою контрольную работу. Ответы на все двадцать вопросов угаданы. Вот это удача!
Раздолье для нашего учителя статистики.
Кстати, об учителе статистики: на третьем уроке странностей прибавляется. Странностей нешуточных.
Мистер Роблес пускается в рассуждения о размере выборки и разнице между теоретической и экспериментальной вероятностью. Он рассказывает об эксперименте с участием ста человек. Каждый из них стоя подбрасывал монетку, и те, у кого выпадала решка, садились, а те, у кого орел, бросали монету снова. Так продолжалось до тех пор, пока не осталось ни одного стоявшего.
– Удачи не бывает, – резюмирует он. – Это всего лишь вероятности, и теоретически вещи, которые кажутся невозможными, могут произойти при достаточно большом размере выборки. Например, в группе из ста человек после шести подбрасываний монетки остается стоять один человек, которому выпадает орел шесть раз подряд. Так вот, всегда ли будет происходить именно так? Нет, по причине…
Он ждет ответа от класса, но только Прю выкрикивает:
– Аномалии!
–Верно, по причине аномалии. Хотя они маловероятны, но все же случаются, потому что мы говорим о вероятностях, а не об определенности. Помните, что мы обсуждали на прошлой неделе? Учитывая, что при каждом подбрасывании монеты шансы на то, что выпадет орел, составляют пятьдесят на пятьдесят, может показаться, что кому-то запросто может выпасть орел шесть раз подряд. Но этот эксперимент был проведен с использованием компьютерного моделирования при участии десяти миллиардов воображаемых испытуемых, и… знаете что? Статистика подтвердилась. В каждом раунде примерно пятьдесят процентов участников выбывали из игры, и в конце один воображаемый испытуемый выбил орла тридцать четыре раза… подряд. Звучит нереально, но… – Учитель пожимает плечами. – Вероятности. Итак, исходя из этого, сегодня мы проведем гораздо более скромную симуляцию. Джанин, не могла бы ты раздать эти двадцатипятицентовики?
Когда Джанин раздает всем по четвертаку, мистер Роблес вывешивает на доске таблицу, показывающую, что с двадцатью восемью учениками понадобится пять раундов, прежде чем все рассядутся. Пока я пытаюсь понять, как можно повторить этот эксперимент с Элли дома и не разрушит ли он для нее волшебство вселенной, принимающей за тебя решения, класс разбивается на пары, – чтобы никто не мухлевал, как говорит мистер Роблес.
Все одновременно подбрасывают монетки, и они разлетаются повсюду – ударяются о потолок, со стуком падают на пол, закатываются под парты. После нескольких минут суматохи готовы результаты. Нам с Прю выпадает орел, так что мы оба остаемся стоять, но ровно четырнадцать человек садятся.
Некоторые явно впечатлены точностью предсказания мистера Роблеса.
Четырнадцать человек, которые все еще стоят, снова бросают монеты.
Мне выпадает орел, а Прю – решка, как и еще семерым, так что они садятся.
На этот раз на ногах остается только шестеро.
Бросок.
Орел.
Мы остаемся втроем: я, Карина и Джексон.
Бросок.
Орел.
Я оглядываюсь по сторонам, и, как только осознаю, что стою в одиночестве, мне хочется плюхнуться на свое место и отдать четвертак Прю.
Я сдерживаю этот порыв.
– Итак, как вы думаете, что произойдет, когда Джуд снова подкинет монетку? – спрашивает мистер Роблес. – Имейте в виду, вероятность, что выпадет орел, пятьдесят на пятьдесят.
Одноклассники выкрикивают свои догадки. Большинство ставит на решку, но многие предрекают победу орлу.
Теперь, когда все взгляды устремлены на меня, задача усложняется, но, к счастью, благодаря одержимости Элли я поднаторел в технике броска, так что не роняю четвертак и не выгляжу неуклюжим шутом.
Орел.
Мистер Роблес кивает и делает пометки на доске, чтобы мы могли отслеживать количество моих бросков.
Орел.
Орел.
Орел.
Все в восторге. Я даже вижу, как брови мистера Роблеса медленно ползут вверх от удивления. Это неожиданно, для всех нас. Конечно, это возможно. Но все равно неожиданно. Крайне маловероятно.
Я продолжаю подкидывать монетку.
Снова. Снова. И снова…
К концу урока класс гудит. Мне дают попробовать несколько разных четвертаков и даже пятицентовики, чтобы убедиться, что я не использую шулерскую утяжеленную монету. Мое имя скандируют при каждом броске. Джуд! Джуд! Джуд! Не знаю, радуюсь я или ужасаюсь из-за того, что оказался в центре всеобщего внимания. Грудь чешется под рубашкой – наверняка разыгралась крапивница, – но никто не видит сыпи, поэтому я стараюсь сохранять спокойствие и просто продолжаю подбрасывать монетку.
Одно могу сказать с уверенностью: к тому времени, как звонок возвещает об окончании урока, мистер Роблес подсчитывает отметки на доске и трет лоб в недоумении. В изумлении.
Пятьдесят семь.
У меня выпал «орел» пятьдесят семь раз подряд.
Я не просто превзошел все ожидания, я разбил их в пух и прах.