Клянусь, нет ничего лучше, чем Хэллоуин, выпавший на пятницу. Весь день в школе царит особенная атмосфера предвкушения, и вот уже учеба кажется веселее, а учителя – смешнее.
К моему капюшону приклеены войлочные кошачьи уши, а к джинсам приколот хвост. В коридоре мне улыбаются незнакомые ребята, и если смеются, то по-доброму. День просто супер.
Домой я возвращаюсь с Эбби, и позже мы заскочим к Нику, чтобы оттуда Лиа отвезла нас на вечеринку. Лие уже исполнилось семнадцать, а в Джорджии, когда дело доходит до водительских прав, это имеет значение. Мне, например, разрешено возить только одного пассажира за раз (плюс Нору)[11] – и точка. Моих родителей не назовешь строгими, но, если речь о вождении, они превращаются в безумных злобных диктаторов.
Как только мы заходим на кухню, Эбби опускается на пол и начинает возиться с Бибером. Может, у них с Лией мало общего, но они обе обожают моего пса. Бибер теперь безвольно валяется на полу животом кверху и мечтательно глядит на Эбби.
Бибер – золотистый ретривер с большими карими глазами, в которых просматривается маниакальный блеск. Элис была неимоверно довольна собой, когда подобрала для него это имя. Но врать не стану – оно реально ему подходит.
– А где будет вечеринка? – спрашивает Эбби, подняв голову.
Они с Бибером переплелись телами и так прижались друг к другу, что головная повязка сползла ей на лицо. Многие пришли сегодня в школу в упрощенном варианте своего хэллоуинского костюма: с ушками животных, в масках и прочих побрякушках – но Эбби явилась полностью переодетой в Клеопатру.
– Дома у Гаррета… Вроде на Росвелл-роуд. Ник знает.
– Значит, в основном там будут соккеристы?
– Наверняка. Не знаю.
Вообще-то, Мартышкина Задница уже написал, что придет, но мне как-то неохота его упоминать.
– Ну и ладно. Все равно будет весело, – говорит Эбби, пытаясь высвободиться из собачьих объятий, и ее юбка сильно ползет вверх. Да, она в колготках, но факт остается фактом. Забавно. Насколько я знаю, все считают меня натуралом, но Эбби, кажется, уже поняла, что рядом со мной ей стесняться нечего. Хотя, возможно, она такая со всеми.
– Перекусить не хочешь? – спрашивает она, и я понимаю, что должен был сам ей это предложить.
В итоге мы поджариваем хлеб с сыром в тостере-печке и приносим в гостиную, чтобы съесть перед телевизором. Нора забилась в свой уголок на диване и читает «Макбета». Пожалуй, это вполне по-хэллоуински – на вечеринки она все равно не ходит.
Нора смотрит на наши сэндвичи, а потом идет на кухню, чтобы сделать и себе. Если ей захотелось тостов, она могла бы просто попросить… Мама часто ругает Нору за пассивность. Хотя я и сам мог бы поинтересоваться, хочет ли она есть. Иногда мне трудно понять, о чем думают люди. Это, наверное, моя самая большая проблема.
Мы включаем какой-то сериал на канале «Браво», и Бибер растягивается между нами на диване.
Вскоре Нора возвращается с сэндвичем и снова принимается за книгу.
Мы с Элис и Норой часто делаем домашку перед телевизором или с музыкой и все равно получаем хорошие оценки.
– Эй, а нам не пора переодеваться? – спрашивает Эбби.
На вечеринку она наденет совсем другой костюм, потому что Клеопатру уже все видели.
– Нам нужно быть у Ника только в восемь.
– Ты разве не хочешь нарядиться для попрошаек? Меня всегда раздражало, когда дверь открывали люди в обычной одежде.
– Эм, ну давай. Но поверь, детям нужны только конфеты, и им пофигу, кто их раздает.
– Тут есть о чем задуматься, – замечает Эбби.
– Вообще, да, – смеюсь я.
– Так, ладно, я займу ванную. Время трансформации!
– Отлично. А я буду трансформироваться здесь.
Нора отрывается от книги.
– Фу-у! Саймон!
– Балахон дементора идет поверх одежды. Думаю, ты переживешь.
– Что такое дементор?
У меня слов нет.
– Нора, ты мне больше не сестра.
– Значит, это из «Гарри Поттера», – заключает она.
Когда мы заходим к Гаррету, они с Ником стукаются кулаками.
– Айзнер! Как-де-лишки?
Пульсирующая музыка, всплески смеха и люди, в руках у которых банки не с газировкой. Я уже чувствую себя немного не в своей тарелке. Дело в том, что я привык к другим вечеринкам. К таким, где ты приходишь к другу домой, и его мама провожает тебя в подвал, а там – куча фастфуда, настольные игры и кто-то что-то поет или рубится в видеоигры.
– Что будете пить? – спрашивает Гаррет. – Есть пиво и, э-э, водка с ромом.
– Спасибо, но нет, – отказывается Лиа. – Я за рулем.
– А, ну у нас еще есть кола, сок и все такое.
– Я буду водку с апельсиновым соком, – говорит Эбби.
Лиа качает головой.
– «Отвертка» для Чудо-женщины уже на подходе. Айзнер, Спир, а вам? Пиво?
– Давай, – соглашаюсь я, и сердце грохочет в ответ.
– Спирта для Спира, – говорит Гаррет и смеется (видимо, из-за созвучия), а потом уходит за нашими напитками. Моя мама наверняка назвала бы его отличным хозяином. Но, упаси боже, я не стану рассказывать родителям про алкоголь, это слишком их развеселит.
Я набрасываю на голову капюшон дементора и прислоняюсь к стене. Ник поднялся наверх, чтобы взять гитару отца Гаррета, так что между мною, Эбби и Лией повисает странное тихое напряжение. Эбби негромко подпевает и двигает плечами в такт музыке.
Я почти неосознанно пододвигаюсь к Лие. Иногда я на все сто уверен, что чувствуем мы одно и то же.
Лиа бросает взгляд на диван.
– Ого, это там Китнисс целуется с Йодой?
– Кто с кем? – переспрашивает Эбби.
Неловкая пауза.
– Да так… Неважно.
Кажется, Лиа становится еще более саркастичной, когда нервничает. Но Эбби будто никогда не замечает ее тона.
– Куда подевался Ник? – хмурится Эбби.
Одно только имя Ника из ее уст заставляет Лию с досадой втянуть губы.
– Лапает где-нибудь гитару, – предполагаю я.
– Ага, – фыркает Лиа. – Мечта любого парня – засадить… занозу.
Эбби хихикает в ответ. Лиа краснеет, явно довольная собой.
Так странно. Иногда кажется, что Эбби и Лиа выпендриваются друг перед другом.
Но тут возвращается Гаррет с кучей напитков, и лицо Лии становится непроницаемым.
– Так-с… «Отвертки» для дам… – Гаррет протягивает каждой по стакану.
– Я не… Окей, – Лиа закатывает глаза и ставит стакан на стол позади.
– И пиво для… Кем бы ты ни был.
– Для дементора, – подсказываю я.
– Господи, что это за имя такое?
– Дементоры. Из «Гарри Поттера».
– Короче, будь добр, сними капюшон. А ты кто такая?
– Ким Кардашьян, – невозмутимо отвечает Лиа.
Гаррет в замешательстве.
– Тору из «Корзинки фруктов».
– Я…
– Это манга.
– Ясн.
С другого конца комнаты раздается грохот пианино, и Гаррет поворачивается на звук. Пара девчонок сидит на банкетке, и, похоже, одна задела локтем клавиши. Слышится всплеск дикого пьяного хохота.
И вот я почти жалею, что не дома с Норой, не смотрю канал «Браво», не жду дверного звонка и не объедаюсь «Мини-Киткатами». Между прочим, они не такие вкусные, как обычные «Киткаты». Не знаю. Не то чтобы мне здесь не весело, просто как-то неуютно.
Я делаю глоток пива и… Черт, да это же отвратительно. Я знал, что пиво не мороженое, но мать вашу. Люди лгут, достают поддельные документы и проникают в бары ради этого? Честно говоря, я бы предпочел поцелуй с Бибером. В смысле, с собакой. А может, даже с Джастином.
Невольно начинаешь задумываться, каков тогда на самом деле секс.
Гаррет оставляет нам стакан Ника и идет к девчонкам за пианино. Кажется, они девятиклассницы. У них довольно остроумные костюмчики. На одной, например, – черная шелковая ночнушка с прикрепленной спереди фотографией Фрейда. Сны по Фрейду или типа того. Нику понравится. Правда, на вид эти девчонки ровесницы Норы. Поверить не могу, что они уже пьют…
Гаррет быстро опускает крышку инструмента, и то, что он беспокоится о пианино, поднимает его в моих глазах.
– Вот ты где! – восклицает Эбби, когда возвращается Ник.
Он держится за гитару, как за спасательный круг. Чтобы настроить ее, он устраивается на полу спиной к дивану. Несколько человек посматривают на него, не отрываясь от разговоров. Странно, почти все эти люди выглядят знакомыми, но, по сути, здесь только соккеристы и прочие спортсмены. Разумеется, я ничего не имею против, просто я толком с ними не знаком. Очевидно, что Кэла Прайса я в этой толпе не увижу. А еще я понятия не имею, где Мартин.
Я усаживаюсь на пол, и Лиа аккуратно опускается рядом, неловко подвернув под себя ноги. На ней юбка, и я знаю, что таким образом она пытается скрыть бедра. Так абсурдно и так в духе Лии.
Я придвигаюсь к ней, и она легонько улыбается, не глядя на меня. Эбби садится по-турецки к нам лицом. У нас теперь свой уголок – вполне уютно.
И я чувствую себя счастливым; все будто заволокло туманом, и пиво после нескольких глотков не кажется таким уж противным. Наверное, Гаррет или кто-то еще выключил стереосистему, поэтому несколько ребят подошли послушать Ника. Не помню, упоминал ли я, но для пения у Ника самый идеальный в мире голос, такой с хрипотцой. Конечно, он одержим классическим роком, как будто ему за сорок… Но, наверное, это не всегда плохо, потому что поет он «Wish You Were Here» Pink Floyd, и я думаю о Блю. И о Кэле Прайсе.
Дело вот в чем. Я нутром чую, что Блю – это Кэл. Просто знаю. Думаю, это из-за глаз[12]. У Кэла океанические глаза – затягивающие цветом морской волны. И иногда, глядя на него, я чувствую, будто мы понимаем друг друга. Словно он думает о том же, о чем и я, и между нами существует негласная гармония.
– Саймон, сколько ты выпил? – спрашивает Лиа.
Я накручиваю кончики ее волос на палец. У нее такие красивые волосы, и пахнут они гренками. Ой, только это Эбби. А Лиа пахнет миндалем.
– Одно пиво.
Потрясающее, безумно вкусное пиво.
– Одно пиво? Промолчу, как нелепо ты выглядишь. – Но она почти улыбается.
– Лиа, ты знала, что у тебя ирландское лицо?
Лиа смотрит на меня.
– Что?
– Ну, вы, ребят, понимаете. Ну, ирландское лицо. Ты ирландка?
– Э-э, насколько я знаю, нет.
Эбби смеется.
– А мои предки были шотландцами, – раздается чей-то голос.
Я поднимаю голову и вижу Мартина Эддисона с кроличьими ушками.
– Вот именно, – говорю я, пока Мартин устраивается рядом с Эбби. Рядом, но не слишком близко. – Ага, и это так дико, скажите же? У нас куча предков со всего мира, и мы тут сидим в гостиной Гаррета, а предки Мартина – из Шотландии, и я извиняюсь, но предки Лиа – точно из Ирландии.
– Как скажешь.
– А предки Ника – из Израиля.
– Израиля? – переспрашивает Ник, все еще скользя пальцами по ладам гитары. – Они, вообще-то, из России.
Век живи – век учись. А я-то думал, все евреи родом из Израиля.
– Окей, ну а мои предки – из Англии и Германии, а Эбби…
Господи, я же ничего не знаю об Африке, и не знаю, делает ли это меня расистом…
– Из Западной Африки. Вроде бы.
– Именно. Смотрите, логики ноль. Как мы все здесь оказались?
– В моем случае – дело в рабстве, – говорит Эбби.
Гребаный идиот. Я должен заткнуться. Надо было заткнуться еще минут пять назад.
Кто-то снова включил стереосистему.
– Пойду выпью. – Мартин вскакивает в своей порывистой манере. – Принести вам чего-нибудь?
– Спасибо, но я за рулем, – отвечает Лиа.
Хотя она бы отказалась, даже если была бы пассажиром. Я-то знаю. Потому что существует невидимая граница: по одну сторону – Гаррет, Эбби, Ник и все музыканты на планете, которые ходят на вечеринки, пьют и не пьянеют в стельку от одного пива, которые занимались сексом и не считают это чем-то особенным. По другую – я и Лиа.
Но мне почему-то становится лучше от осознания, что Блю – один из нас. Исключительно догадки, но почему-то мне кажется, что он никогда не целовался. Забавно, но не знаю, считаются ли мои поцелуи. Ведь с парнем я не целовался. И об этом я думаю постоянно.
– Спир? – раздается голос Мартина.
– Прости, что?
– Пить будешь?
– А, спасибо, мне хватит.
Лиа издает звук, похожий на смешок.
– Я тоже все, но спасибо. – Эбби пихает меня ногой. – Знаете, дома я просто садилась на метро и пробиралась потом к себе через заднюю дверь, так что было без разницы, сколько я выпью. – Говоря «дома», она все еще имеет в виду Вашингтон. – Но родителям Саймона, наверно, лучше не видеть меня пьяной.
– Думаю, им параллельно.
Эбби смахивает челку с лица и поднимает на меня взгляд.
– Поверь, ты удивишься.
– Эти люди разрешили моей сестре проколоть ухо миллион раз.
– Ого. Нора крута, – вставляет Лиа.
– Окей, вообще-то Нора – противоположность крутоты. – Я качаю головой. – Я намного более крутот, чем она.
– И не позволяй никому переубедить себя, – произносит Мартин, снова устраиваясь возле Эбби, теперь уже с пивом в руке.
Эбби потягивается и кладет ладонь мне на капюшон.
– Ну, ребят. Люди танцуют.
– Молодцы, – говорит Ник.
– И мы танцуем. – Эбби протягивает к нему руки.
– Не-е-ет. – Но он все-таки откладывает гитару и позволяет Эбби поднять себя на ноги.
– Мм, а ты видела, как клево танцую я? – спрашивает Мартин.
– Ну-ка!
Он начинает размахивать руками, как будто плавает, а потом одновременно пожимает плечами и двигает вперед бедрами.
– Да-а, ты великолепен, – смеется Эбби. – Пойдем!
Она тянет его за руки, и он, сияя, вскакивает с места. Потом она ведет свой маленький гарем на ковер у стерео, где люди пьют и трутся друг о друга под Канье[13]. Но когда Эбби танцует, то погружается в свой собственный мир, поэтому Нику и Мартину остается только неловко качаться под музыку и принципиально избегать взглядов друг друга.
– О господи, – шепчет Лиа. – Это случилось. Мы наконец-то стали свидетелями чего-то более унизительного, чем бар-мицва[14] Ника.
– Открыта новая ачивка неловкости.
– Может, заснимем их?
– Просто наслаждайся моментом. – Я обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе. Лиа не всегда принимает объятия, но сегодня утыкается лицом мне в плечо и что-то бормочет.
– Чего? – Я легонько толкаю ее локтем.
Но она только качает головой и вздыхает.
В полночь Лиа высаживает нас всех у дома Ника, и до моего отсюда идти еще минут семь. Свет в домах уже не горит, но улицы по-прежнему подсвечены оранжевыми огоньками. Под ногами – раздавленные тыквы, с веток свисает туалетная бумага. Да, обычно Шейди-Крик похож на волшебное королевство, но когда в Хэллоуин кончаются конфеты – начинаются война и беспорядки. По крайней мере в моем районе.
На улице прохладно и непривычно тихо, и, если бы не Эбби, мне пришлось бы затопить тишину музыкой. Кажется, будто мы единственные выжившие после зомби-апокалипсиса. Чудо-женщина и дементор-гей. Плохой прогноз для выживания видов.
Мы сворачиваем с улицы Ника. Я мог бы проделать этот путь с закрытыми глазами.
– Ладно, у меня вопрос, – начинает Эбби.
– Гмм?
– Мартин рассказал мне кое-что, пока ты был в уборной.
Внутри у меня все холодеет.
– Ага? – выдавливаю я.
– И, эмм, может, я чего-то не поняла, но он говорил про танцы и упомянул их раза три.
– Он пригласил тебя?
– Нет, но как будто… мне показалось, что он как будто пытался.
Мартин Эддисон. Джентльмен хренов. Но, матерь божья, как я рад, что он ничего ей не рассказал!
– Я так понимаю, у него не получилось.
Эбби прикусывает губу и улыбается.
– Он отличный парень.
– Ага.
– Но я уже согласилась пойти с Тайем Алленом. Еще две недели назад.
– Серьезно? Почему я этого не знал?
– Прости, мне что, надо было объявить об этом на «Тамблере»? – усмехается она. – В общем, я тут подумала, может, ты намекнешь Мартину, что я занята? Вы же дружите? Просто было бы проще, если бы он не приглашал меня, понимаешь?
– Э-э, ладно, я постараюсь.
– А ты как? Все еще бойкотируешь?
– Естественно.
Мы с Лией и Ником считаем, что хоумкаминг[15] – невероятно убогое событие, и пропускаем его каждый год.
– Ты мог бы пригласить Лию. – Эбби искоса смотрит на меня со странным, изучающим выражением лица. Я чувствую, как во мне поднимается хохот.
– Думаешь, мне нравится Лиа?
– Не знаю. – Эбби улыбается и пожимает плечами. – Вы так мило сегодня смотрелись.
– Я и Лиа? – переспрашиваю я.
Но я гей. ГЕЙ. Ге-е-е-е-е-е-е-еййййй. Господи, надо просто рассказать ей. Представляю ее реакцию: круглые глаза, отвисшая челюсть.
М-да. Наверно, не сегодня.
– Слушай, – смотрю я на нее искоса, – теоретически, тебе мог бы понравиться Мартин?
– Мартин Эддисон? Хм. А почему ты спрашиваешь?
– Да просто. Не знаю. Он хороший парень. Наверное. – Голос у меня тоненький и высокий. Как у Волан-де-Морта. Поверить не могу, что произношу эти слова.
– О-о-о, так мило, что вы дружите.
Даже не знаю, что тут сказать.
Когда мы заходим домой, мама ждет нас на кухне, и я морально готовлюсь к встрече. Дело в том, что моя мама – детский психолог. И это очень заметно.
– Ну-ка, ребята, расскажите, как ваша вечеринка?
Ну вот, началось. Было клево, мам. Хорошо, что у Гаррета столько выпивки. Да серьезно, блин.
У Эбби выходит лучше: она начинает детально описывать все костюмы, пока мама несет нам огромную тарелку с закусками. По маме видно, что она уже клюет носом, ведь они с папой ложатся часов в десять вечера. Но я знал, что сегодня она не пойдет спать, пока мы не вернемся. Она никогда не упускает возможность побыть клевой мамой.
– А еще Ник играл на гитаре, – добавляет Эбби.
– Ник – очень талантливый парень, – кивает мама.
– Знаю-знаю, – улыбается Эбби. – Все девчонки по нему сохнут.
– Вот почему я советую Саймону тоже научиться гитаре. Его сестра раньше играла.
– Я – спать, – говорю я. – Эбби, тебе что-нибудь нужно?
Мама размещает Эбби в комнате Элис, что очень смешно, учитывая, что Ник лет десять ночевал на полу в моей спальне.
Только у себя я наконец могу расслабиться. Бибер уже заснул у изножья моей кровати в гнезде из джинсов и толстовок. Костюм дементора кучей падает на пол. Хотя целился я в корзину. Я до смешного неспортивен.
Лежу на кровати, но под одеяло не залезаю. Терпеть не могу сбивать простыни зазря. Знаю, абсурдно: я аккуратно застилаю постель каждый день, хотя в остальном моя комната – адский пейзаж из бумаг, грязного белья и книг. Иногда мне кажется, что моя кровать – спасательная шлюпка в море этого беспорядка.
Я надеваю наушники. У нас с Норой общая стена, поэтому мне нельзя слушать музыку через динамики, когда она ложится спать.
Нужно что-то привычное. Эллиотт Смит.
Но я не могу уснуть и все еще чувствую себя взбудораженным после вечеринки. По-моему, было прикольно. Хотя мне особо не с чем сравнивать. Трудно поверить, что я пил пиво. Знаю, ужасно убого думать так об одном-единственном пиве. Гаррет и другие соккеристы наверняка сказали бы, что останавливаться на одном – просто смешно. Но я – не они.
Вряд ли я расскажу об этом родителям. Но уверен, они бы не разозлились. Не знаю. Мне нужно какое-то время, чтобы ужиться с новым Саймоном. А родители умеют испортить такие моменты. Им становится ужас как любопытно. У них в голове поселился определенный мой образ, и всякий раз, когда я выхожу за его границы, они просто в шоке. В этом есть нечто столь унизительное, что не поддается описанию.
Когда я встречался с девушками, самое дикое и ужасное было рассказать об этом моим родителям, серьезно. Такое случалось трижды. Хуже любого расставания. Никогда не забуду тот день, когда в восьмом классе я рассказал им о Рэйчел Томас. Господи. Сначала они захотели посмотреть на ее фотографию в школьном альбоме. Папа даже принес альбом на кухню, потому что там светлее. С минуту он задумчиво молчал, а потом произнес:
– Вот это брови!
Знаете, а я и не замечал, пока он не сказал. Но после этого я ни о чем другом думать не мог.
Однако именно мама была одержима самой мыслью, что у меня появилась девушка, ведь до сих пор у меня никого не было. Не знаю, почему она так сильно удивилась, ведь я почти уверен, что девушки никому не достаются с рождения. Но тем не менее. И она хотела знать о Рэйчел все: как мы познакомились, что я чувствовал и не надо ли нас куда-нибудь отвезти. Маму обуял невероятный интерес. И, увы, мои сестры никогда не говорили ни о парнях, ни о своих отношениях, так что все внимание досталось мне.
Честно говоря, самое отвратительное то, что я уже тогда чувствовал, будто делаю важное признание, своего рода каминг-аут. И это ненормально. Насколько я знаю, натуралы чаще всего о таком не волнуются.
Вот чего люди не понимают. Это важное признание. Дело даже не в моей ориентации, потому что в глубине души я знаю, что моя семья ее примет. Мы не религиозны. Родители – демократы. Папа, конечно, любит дурачиться, и, разумеется, будет неловко, но в целом мне повезло. Они не отрекутся от меня. Возможно, кто-нибудь в школе будет меня доставать, но друзья примут. Лиа вообще тащится от геев, так что, скорее всего, будет безумно рада.
Но я устал признаваться. Все, что я делаю, – «выхожу из шкафа». Пытаюсь не меняться, но, хоть и в мелочах, продолжаю это делать. У меня появляется девушка. Я пью пиво. И, черт возьми, я почему-то все время вынужден представляться вселенной заново.