Самое дерьмовое в ситуации с Мартином то, что я не могу рассказать о ней Блю. Я не привык хранить от него секреты.
То есть да, о многом мы не говорим. Мы говорим о важном, но избегаем деталей, которые могут нас выдать – имен друзей или подробностей из школы. Всего, что, мне казалось, меня характеризует. Но я не считаю такие вещи секретами. Это, скорее, часть негласного соглашения.
Если бы Блю был реальным одиннадцатиклассником из Криквуда со своим шкафчиком, оценками и страницей на «Фейсбуке», я бы точно ему ничего не рассказывал. Да, он учится в нашей школе. Я в курсе. Но в каком-то смысле он живет только в моем ноутбуке. Трудно объяснить.
Это я нашел его. Как ни странно, на «Тамблере». В августе, прямо перед началом учебного года. «Криксекреты» задумывались как блог, где можно анонимно публиковать свои мысли и признания, которые люди комментируют, но, в общем-то, не осуждают. Только это место деградировало в яму сплетен, плохих стихов и цитат из Библии с орфографическими ошибками. Но все равно затягивает.
Там я и наткнулся на пост Блю. Его слова зацепили меня. И не только потому, что он гей. Не знаю. В посте было всего строчек пять, но удивительно поэтичных, без грамматических ошибок и абсолютно не похожих на то, что я читал там раньше.
И, наверное, дело в том, что писал он об одиночестве. Хотя забавно: я не считаю себя одиноким – но в том, как он описал это чувство, было что-то очень знакомое. Он будто прочел мои мысли.
О том, что можно знать наизусть чьи-то жесты, но понятия не иметь, о чем этот человек думает… Что люди похожи на дома с просторными комнатами и крохотными окнами.
О том, как, бывает, чувствуешь себя уязвимым.
О том, что он гей, и поэтому ему кажется, будто за ним наблюдают и в то же время – словно его никто не видит.
Когда я прочитал последнее, я вдруг запаниковал и смутился, но тут же почувствовал тихое приятное волнение.
Он говорил об океане между людьми. И что весь смысл в том, чтобы найти берег, к которому стоит плыть.
Ну, вы понимаете. Я был просто обязан с ним познакомиться.
В конце концов я набрался смелости и оставил единственный комментарий, до которого додумался: «ИМЕННО». Заглавными буквами. И свой электронный адрес. Секретный адрес на Gmail.
Всю следующую неделю я только и думал, свяжется он со мной или нет. И он все-таки связался. Позже Блю рассказал, что мой комментарий заставил его понервничать. Он обычно очень осторожен. Уж точно осторожнее меня. В общем, если Блю узнает, что у Мартина Эддисона есть скриншоты нашей переписки, он психанет. Но сделает это в своем стиле. Он перестанет мне отвечать.
Я точно помню, что почувствовал, когда увидел во входящих его первое письмо, – засомневался, происходит ли это на самом деле. Я привлек его внимание. В школе несколько дней после этого я чувствовал себя героем какого-то фильма. Прямо представлял свое лицо крупным планом на большом экране.
Странно, ведь в реальной жизни я не главный герой. Разве что его лучший друг.
Наверное, я даже не считал себя интересным, пока мной не заинтересовался Блю. Поэтому мне нельзя ему рассказывать. Я бы не хотел его потерять.
Так что я избегаю Мартина. Он всю неделю пытается поймать мой взгляд в классе и на репетициях. Я знаю, что веду себя трусовато. Из-за всей этой ситуации я чувствую себя трусом, и это сверхглупо, потому что я уже решил помочь ему. Ну или поддаться его шантажу. Называйте как хотите. Меня все равно от этого слегка подташнивает.
Весь ужин я какой-то рассеянный. Мои родители сегодня в особенно приподнятом настроении, потому что это вечер «Холостя́чки». На полном серьезе. Реалити-шоу. Мы посмотрели выпуск еще вчера, а сегодня будем обсуждать его по скайпу с Элис, которая учится в Уэслианском университете. Новая семейная традиция Спиров. И поверьте, я как никто другой понимаю, что это до ужаса нелепо. Что тут скажешь. Моя семья всегда была такой.
– А как там Лео и Николь? – улыбается папа, отправляя в рот кусочек с вилки. Менять местами пол Лии и Ника – вершина папского юмора.
– Замечательно, – отвечаю я.
– Лол, пап, – сухо говорит моя младшая сестра Нора. С недавних пор она использует текстовые сокращения в речи, хотя никогда не вставляет их в сообщения. Похоже, в этом кроется какая-то ирония. Нора бросает на меня взгляд: – Сай, ты видел, что Ник играл на гитаре в атриуме?
– Кажется, Ник хочет завести подружку, – улыбается мама.
Смешно, мам, и знаешь почему? Я вообще-то пытаюсь помешать Нику завести подружку, не то Мартин Эддисон сообщит всей школе, что я гей. Ах да, я упоминал, что я гей?
Да как люди вообще заводят подобные разговоры?
Может, живи мы в Нью-Йорке, все было бы по-другому, но как быть геем в Джорджии, я не знаю. Шейди-Крик – пригород Атланты, поэтому я понимаю, что могло быть и хуже, но он отнюдь не прогрессивный райский уголок. В школе учатся всего один или два открытых гея, и с ними весьма дерьмово обращаются. Не то чтобы жестоко, но слово «педик» редким не назовешь. И вроде бы у нас есть несколько лесбиянок и бисексуалок, но, мне кажется, девушкам в этом плане проще. Если «Тамблер» и просветил меня в чем-то, так это в том, что многие парни считают лесбиянок сексуальными.
Хотя в обратную сторону это тоже работает. Есть такие девчонки, как, например, Лиа, которые выкладывают в интернет свои карандашные яойные[4] рисунки.
Я особо не возражаю. Лиа на самом деле классно рисует.
А еще Лиа обожает слэш-фанфики. Прошлым летом мне стало любопытно, я покопался в сети, нашел несколько таких работ и был в шоке от разнообразия: Гарри Поттер и Драко Малфой занимаются «этим» тысячью разных способов в каждом чулане Хогвартса! Я выбрал фанфики без грамматических ошибок и читал их всю ночь. Это была причудливая пара недель. Тем летом я научился стирать. Некоторые носки не следует отдавать в стирку маме.
После ужина Нора запускает скайп на компьютере в гостиной. На экране появляется Элис. Она кажется какой-то растрепанной, но, наверное, это из-за ее взъерошенных русых волос. (У меня и моих сестер забавные волосы.)
На заднем фоне – незаправленная кровать с кучей подушек и купленный кем-то круглый ворсовый коврик на полу. Все еще с трудом могу представить, как Элис живет в общежитии с какой-то случайной девчонкой из Миннеаполиса. Никогда бы не подумал, что в ее комнате появится что-то связанное со спортом. А так посмотришь – прямо фанатка «Миннесота Твинс»[5].
– Так, я вас плохо вижу. Сейчас я… а нет, теперь нормально. Господи, пап, это что, роза?
Папа держит красную розу[6] и похихикивает. Я не шучу. Для моей семьи «Холостячка» – дело крайней важности.
– Саймон, покажи Криса Харрисона[7].
Факт: я до слез гениально пародирую Криса Харрисона. По крайней мере при обычных обстоятельствах. Но сегодня я не в форме.
В голове у меня слишком много мыслей. И не только о том, что у Мартина есть скриншоты нашей с Блю переписки, но и о самой переписке. После вопроса Блю о девушках у меня появилось нехорошее предчувствие. Вдруг он считает меня притворщиком? Кажется, он сам просто взял и перестал встречаться с девушками, как только понял, что он гей.
– Значит, Майкл Д. утверждает, что в комнате фантазий они просто разговаривали, – начинает Элис. – Мы ему поверим?
– Ни на секунду, милая, – заявляет папа.
– Они всегда так говорят, – добавляет Нора, поднимая голову. И я только сейчас замечаю, что у нее в ухе пять сережек – прямо-таки живого места нет.
– Вот именно, – соглашается Элис. – Малыш, ты собираешься высказаться?
– Нора, когда ты успела? – Я прикасаюсь к мочке уха.
Нора краснеет.
– Ну, на выходных.
– Дай посмотреть, – требует Элис. Нора поворачивается ухом к веб-камере. – Ого!
– Но зачем? – спрашиваю я.
– Потому что захотела.
– Да, но зачем так много?
– Может, поговорим, наконец, о комнате фантазий? – Нора начинает нервничать, когда оказывается в центре внимания.
– Ну, это же комната фантазий, – говорю я. – Они точно занимались «этим». Уверен, разговоры к фантазиям не относятся.
– Но и половой акт не обязателен.
– МАМ! О господи.
Наверное, мне было просто заводить отношения и не думать обо всех тех мелких унижениях, которые случаются, когда тебя к кому-то по-настоящему влечет. В общем, я хорошо лажу с девчонками. Целоваться с ними – нормально. И встречаться с ними мне было вполне по силам.
– Что насчет Дэниела Ф.? – спрашивает Нора, убирая локон за ухо. Серьезно? Пирсинг? Мне не понять.
– Окей, Дэниел – самый горячий из всех парней, – утверждает Элис. О таких, как он, они с мамой всегда говорят «глаз радуется».
– Вы что, шутите? – восклицает папа. – Этот гей?
– Дэниел не гей, – возражает Нора.
– Милая, да он Человек-Гей-Парад. Вечный огонь.
Я напрягаюсь всем телом. Лиа однажды сказала, что предпочитает, чтобы люди называли ее толстой в лицо – всяко лучше, чем сидеть и слушать, как говорят гадости о фигуре какой-то другой девушки. Я вообще-то согласен с этим. Нет ничего хуже, чем быть втайне униженным через оскорбление других.
– Хватит, пап, – просит Элис.
И папа начинает петь «Eternal Flame»[8] группы The Bangles.
Никогда не могу понять, говорит он подобные вещи серьезно или потому, что хочет позлить Элис. Ну, если он и правда говорит, что думает, то мне полезно это знать. Даже если бы я предпочел не знать этого вовсе.
Еще одна проблема – стол в школьной столовой. И недели не прошло с того разговора-шантажа, как Мартин перехватывает меня по пути от прилавка с едой.
– Чего тебе, Мартин?
Он бросает взгляд на наш стол.
– Найдется местечко?
– Мм. – Я опускаю глаза. – Не уверен.
Наступает секунда странной тишины.
– Нас уже восемь.
– Не знал, что места подписаны.
Я понятия не имею, что на это ответить. Люди сидят, где всегда сидели, – я думал, это вселенский закон. Нельзя просто взять и сменить стол в октябре. У нас своеобразная группа, но нас все устраивает. Ник, Лиа и я. Две подруги Лии – Морган и Анна, которые читают мангу, носят черную подводку – да и вообще на одно лицо. (Я встречался с Анной в девятом классе и все равно считаю, что они на одно лицо.) Еще с нами сидит случайность господня в виде двух друзей Ника по соккеру[9]: мистер неловкая тишина по имени Брэм и полудурок Гаррет. И Эбби. Она переехала сюда из Вашингтона перед началом учебного года, и, наверное, нас как-то притянуло друг к другу – все благодаря хитросплетениям судьбы и совместным заданиям (наши фамилии начинаются на одну букву).
В общем, нас восемь. Мест нет. Нам уже и так пришлось приставить два стула к столу на шестерых.
– Вот как, – Мартин откидывается на спинку стула и смотрит в потолок. – Я-то думал, мы поняли друг друга, но…
И поднимает брови. Серьезно?
Мы не обговаривали условий нашего шантажного договора, но, очевидно, они примерно такие: Мартин просит что угодно, а я должен это сделать.
Охренеть как круто.
– Слушай, я хочу помочь.
– Как скажешь, Спир.
– Слушай, – я понижаю голос почти до шепота, – я поговорю с ней и все такое, ладно? Но дай мне разобраться самому.
Он пожимает плечами.
Я чувствую, что Мартин не спускает с меня глаз, пока я иду к своему столу. Я должен вести себя нормально и никому ничего не рассказывать. Ну, то есть мне придется что-нибудь сказать о нем Эбби, хотя и совсем не то, что я на самом деле хочу сказать.
Сделать так, чтобы Эбби понравился этот парень может оказаться непросто. Я-то его терпеть не могу.
Но, видимо, это теперь неважно.
Вот только дни идут, а я до сих пор ничего не сделал.
Не поговорил с Эбби, никуда не позвал с нами Мартина и не запер их вдвоем в пустом кабинете. Если честно, я даже не знаю, чего он хочет.
И надеюсь, не узнаю об этом еще как можно дольше. В последнее время я только и делаю, что скрываюсь. Или тусуюсь с Ником и Лией, чтобы Мартин не попытался заговорить со мной.
Во вторник я заезжаю на парковку, и Нора сразу же выскакивает из машины, но, видя, что я не тороплюсь, заглядывает в салон и спрашивает:
– Эмм, ты идешь?
– Очень может быть, – отвечаю я.
– Ладно, – она делает паузу. – Ты в порядке?
– Что? Да.
Она многозначительно смотрит на меня.
– Все нормально, Нора.
– Ладно, – говорит она и отступает.
Она с тихим щелчком закрывает дверь и направляется ко входу. Не знаю. Иногда Нора до странного наблюдательна, но обсуждать с ней мои проблемы было бы неловко. Не замечал этого в ней, пока Элис не уехала.
В итоге я утыкаюсь в телефон, обновляю почту и смотрю клипы на «Ютьюбе». Вдруг кто-то стучит в окно, и я почти подпрыгиваю. Кажется, теперь я везде ожидаю увидеть лицо Мартина Эддисона. Но это Ник. Показываю ему, чтобы он открыл дверь.
Он устраивается на пассажирском сиденье.
– Чем занимаешься?
Избегаю Мартина.
– Смотрю видео.
– Блин, идеально. У меня в голове застряла эта песня…
– Ага, если это The Who, Def Skynyrd или что-нибудь подобное, то держи карман шире, – предупреждаю я.
– Притворюсь, что ты не говорил «Def Skynyrd»[10].
Обожаю издеваться над Ником.
В качестве компромисса мы решаем посмотреть отрывок из серии «Времени приключений», это идеальный способ отвлечься.
Я поглядываю на часы, потому что на самом деле не хочу пропустить урок английского. Просто хочу скоротать время до начала занятий, чтобы Мартин не успел меня поймать.
Забавно: я уверен, Ник чувствует, что со мной что-то не так, но не задает вопросов и не пытается разговорить меня. Это наша фишка. Я знаю его голос, его выражения лица, странные привычки и любовь к неожиданным экзистенциальным монологам, его манеру стучать кончиками пальцев о подушечку большого пальца, когда нервничает. И думаю, он знает подобное обо мне – в конце концов, мы знакомы с четырех лет.
Но на самом деле чаще всего я не представляю, что творится у него в голове.
О чем-то подобном как раз писал Блю на «Тамблере».
Ник забирает у меня телефон и начинает листать видео.
– Если найдем серию с образами Христа, тогда точно сможем оправдать пропуск английского.
– Хм, если мы найдем серию с образами Христа, я напишу сочинение по «Времени приключений».
Он поднимает на меня взгляд и смеется.
Штука в том, что с Ником не одиноко. С ним просто. Так что, возможно, все к лучшему.
В четверг я прихожу на репетицию раньше времени, поэтому выскальзываю из актового зала и направляюсь на задний двор школы. Сегодня довольно прохладно даже по меркам Джорджии, и, похоже, после обеда шел дождь. На самом деле здесь существует только два типа погоды: погода для толстовки с капюшоном и погода, когда ты все равно носишь толстовку с капюшоном.
Наушники я, видимо, оставил в зале, в рюкзаке. Ненавижу слушать музыку из динамиков телефона, но лучше хоть что-то, чем ничего. Я прислоняюсь к кирпичной стене позади столовой, пытаясь найти мини-альбом Leda. Я еще его не слушал, но Лиа и Анна – в восторге, а это многообещающий знак.
И вдруг я понимаю, что не один.
– Ладно, Спир. Что происходит? – спрашивает Мартин, тоже прислоняясь к стене.
– Происходит?
– Похоже, ты меня избегаешь.
Мы оба в конверсах, и я не могу понять, то ли мои ноги выглядят маленькими, то ли его – огромными. Мартин выше меня сантиметров на пятнадцать, и рядом наши тени смотрятся несуразно.
– Нет, не избегаю, – говорю я, отхожу от стены и направляюсь к актовому залу. Ну я же не хочу злить мисс Олбрайт.
Мартин догоняет.
– Серьезно, – говорит он. – Я никому не покажу твою переписку, понял? Хватит из-за этого дергаться.
Но я, пожалуй, поставлю его заявление под сверхгигантское сомнение. Ведь я-то, блин, не слышал от него даже намека на то, что он ее удалит!
Мартин смотрит на меня, и я не могу понять, о чем он думает. Казалось бы, столько лет я учился с этим парнем в одном классе, столько лет смеялся вместе со всеми над его шутками, видел его в школьных постановках. Мы даже год сидели рядом на уроках музыки. Но на самом деле я едва его знаю. Похоже, не знаю совсем.
За всю свою жизнь я никого еще так сильно не недооценивал.
– Я сказал, что поговорю с ней, – выдавливаю я. – Ладно?
Я уже стою у дверей в актовый зал.
– Стой, – говорит Мартин.
Я поднимаю взгляд и вижу, что он держит телефон.
– Может, будет проще, если мы обменяемся номерами?
– А у меня есть выбор?
– Ну… – Он пожимает плечами.
– О господи, Мартин! – Я выхватываю у него телефон, и мои ладони почти вибрируют от ярости, пока я вбиваю свой номер в его контакты.
– Супер! Я наберу тебя, чтоб ты сохранил мой номер.
– Как хочешь.
Гребаный Мартин Эддисон. Надо записать его как «Мартышкина Задница».
Я захожу в зал, и мисс Олбрайт тут же зовет нас на сцену.
– Так, мне нужны Фейгин, Плут, Оливер и мальчишки. Действие первое, сцена шестая. Поехали!
– Саймон! – Эбби обнимает меня и тыкает пальцами мне в щеки. – Никогда больше не бросай меня.
– Что я пропустил? – Я почти выдавливаю улыбку.
– Ничего, – бормочет она. – Но я в аду по имени Тейлор.
– Самый блондинистый круг ада.
Тейлор Меттерних. Худший вариант совершенства. Или темная его сторона.
Не знаю, как еще объяснить. Мне всегда кажется, что она сидит вечерами перед зеркалом и считает, сколько раз провела гребешком по волосам. Это человек, который отмечает тебя на фейсбучных постах, где спрашивает, как ты написал тест по истории. Но не для поддержки. Просто хочет знать оценку.
– Так, мальчишки, – говорит мисс Олбрайт. Смешно, потому что технически под это описание на сцене подходит только Кэл Прайс и мы с Мартином. – Потерпите, нам надо заняться расстановкой.
Она смахивает челку с глаз и убирает за ухо. Мисс Олбрайт очень молода для учительницы и носит ярко-рыжие, прямо огненно-рыжие волосы.
– Действие первое, сцена шестая – это сцена кражи, верно? – спрашивает Тейлор, потому что она вдобавок из тех, кто задает вопросы, только чтобы показать, что им уже известен ответ.
– Верно, – отвечает мисс Олбрайт. – Погнали, Кэл.
Кэл – режиссер-постановщик. Он, как и я, учится в одиннадцатом классе и постоянно таскает с собой аккуратную копию сценария с двойным интерлиньяжем и кучей карандашных пометок на полях в гигантской синей папке. Забавно, его работа – командовать нами и все время истерить, а он при этом не самый властный человек, которого я когда-либо встречал. Говорит он негромко, с настоящим южным акцентом, который очень редко можно услышать в Атланте.
А еще у него классная небрежная челка, каштановые волосы и темные глаза цвета океана. Никаких слухов до меня не доходило, но меня не покидает ощущение, что есть в нем что-то гейское.
– Значит, так, – начинает мисс Олбрайт. – Плут только что подружился с Оливером и ведет его в убежище, чтобы познакомить с Фейгином и мальчишками. Ваша цель?
– Показать ему, кто тут главный, – говорит Эмили Гофф.
– Позлить его? – предполагает Мила Одом.
– Так точно. Он новенький, и вы его за это проучите. А еще он задрот, поэтому вы хотите его запугать и обобрать.
Раздаются смешки. Для учительницы мисс Олбрайт довольно крута.
Она и Кэл расставляют нас по местам (мисс Олбрайт называет этот процесс живой картиной). Они хотят, чтобы я лег на платформу, опершись на локоть, и подбрасывал мешочек с монетами. Когда выйдут Плут и Оливер, мы все должны будем вскочить и потянуться за сумкой Оливера. У меня появляется идея после этого засунуть сумку себе под рубашку и, пошатываясь, прогуляться по сцене, держась за поясницу, как беременный. Мисс Олбрайт в восторге.
Все заливаются смехом, и, клянусь, я давно не чувствовал себя так превосходно. Подсвечена только сцена, наши глаза горят, и мы пьяны от смеха. В этот миг я немного влюбляюсь в каждого. Даже в Тейлор.
И даже в Мартина. Он улыбается, поймав мой взгляд, и я не могу не улыбнуться в ответ. Серьезно, он такой придурок, но такой нескладный, суетливый и смешной, что моя ненависть к нему немного угасает.
Так что да. Стихов в его честь я писать не стану. И что сказать Эбби, я не знаю. Без понятия. Но, наверное, что-нибудь придумаю…
Репетиция заканчивается, но мы с Эбби остаемся сидеть на одной из платформ и болтаем ногами, наблюдая, как мисс Олбрайт и Кэл делают пометки в большой синей папке. Автобус до южного округа отправляется только через пятнадцать минут, а дома Эбби окажется еще через час. Она и многие другие темнокожие ребята ежедневно проводят в дороге больше времени, чем я за всю неделю. Сегрегация в Атланте. Никто никогда не говорит об этом.
Эбби зевает и вытягивается на платформе, подложив руку под голову. На ней – колготки и короткое платье с пестрым узором, а на левом запястье – куча фенечек.
Мартин сидит напротив сцены недалеко от нас, нарочито медленно застегивает рюкзак и будто бы специально не смотрит в нашу сторону.
Эбби закрыла глаза. Рот у нее такой формы, что она всегда как будто улыбается. И пахнет от нее гренками. Не будь я геем… Кажется, я понимаю. Понимаю, почему она так нравится другим парням.
– Эй, Мартин, – зову я его, и голос мой звучит странно. Он поднимает голову. – Идешь завтра к Гаррету?
– Э-э… Типа, на тусовку?
– Будет вечеринка в честь Хэллоуина. Приходи. Я пришлю тебе адрес.
Кинуть эсэмэсочку Мартышкиной Заднице – делов-то.
– Ага, посмотрим, – отвечает Мартин.
Он подается вперед, пытается встать и тут же спотыкается о свой развязавшийся шнурок. Но потом находится и делает вид, что это такое танцевальное движение. Эбби смеется, Мартин улыбается и – я сейчас не шучу – кланяется. Без комментариев. Видимо, граница между смехом над кем-то и смехом с кем-то очень мутная. И, по-моему, Мартин – олицетворение этой границы.
Эбби поворачивается ко мне и произносит:
– Не знала, что вы с Марти дружите.
Черт подери. Да это же самое уморительное, что я слышал в своей жизни.