Глава 4. Маша
Алёна привела меня в бокс с собакой. Чёрный лабрадор в аниме прыгал и вертелся вокруг Вилли, который в руке, вытянутой над головой, держал жёлтый мячик. Здесь же, прислонясь к стене, стоял Пётр Симеонович и улыбался.
– Ах, Чарли, – сказала Алёна, войдя, – какой ты умница, какой молодец.
Лабрадор бросился к ней, едва увидев, и уткнулся лобастой головой ей в колени.
– Давай, давай покажем Ёжику, что мы умеем!
Алёна села на кушетку, а пёс встал перед ней, виляя хвостом.
– Смотри, Ёжик. Чарли, сидеть!
Пёс тут же уселся, радостно улыбаясь всей зубастой пастью.
– Чарли, дай лапу!
Пёс с готовностью подал лапу Алёне.
– Умница, какой ты умница!
– Он правда очень сообразительный, – сказал Вилли. – Это просто фокусы, но мне кажется, он умнее обычной собаки. Особенно в гомункуле. Давайте покажем, Алёна Алексеевна.
Алёна кивнула и скомандовала псу:
– Давай, Чарли – человек.
Собака немедленно начала переход, так что я поспешно отвернулся. Алёна и Вилли сделали то же, но я заметил, что Пётр Симеонович и не думал отворачиваться, напротив, смотрел как-то особенно заинтересованно.
– Умница, – сказала Алёна, и я снова посмотрел на собаку.
Правда, теперь это уже была не совсем собака. Гомункул Чарли был невысокого роста, чуть пониже меня, имел густой чёрный волосяной покров и довольно жилистое, вполне пропорциональное сложение. Но самое удивительное, конечно, были его глаза. Большие, очень тёмные, опушённые густыми ресницами. Такие глаза рисовали на старых иконах, я видел в Третьяковке…
Он стоял и смотрел на нас совершенно осмысленно, легко и как-то печально улыбаясь.
Алёна достала из кармана халата пакет с арахисом.
– Чарли, – сказала она собаке, – хочешь орешек?
Чарли встрепенулся, широко улыбнулся, показав ровный ряд белых зубов, в два ловких движения – нечто среднее между человеческими шагами и прыжками собаки – оказался рядом с Алёной и попытался слизнуть угощение с её ладони. Но она быстро сомкнула пальцы.
– Нет, – сказала она, – возьми руками.
Тот выпрямился, внимательно посмотрел на неё, на снова раскрывшуюся ладонь и лежащий там орех. Потом деликатно и немного торжественно занёс руку, взял орешек и быстро отправил его в рот.
– Молодец, Чарли, умница, – похвалила его Алёна и ласково потрепала по плечу. – Давай-ка ещё покажем Ёжику, что умеем. Чар-ли, Чар-ли, – повторила она, отчётливо артикулируя.
– Смотри на его морду, – подсказал мне Вилли вполголоса.
Чарли не сводил глаз с губ Алёны, а его собственные губы дрожали. Но вот, преодолевая сопротивление мышц, из его рта вырвалось глухое, но раскатистое и довольно отчётливое:
– Хххаррр-ллллии.
– Ого! – Я не смог удержаться от удивлённого возгласа.
– Чисто человек! – поддержал меня Пётр Симеонович.
– Молодец, молодец, Чарлуша, умница! – Алёна захлопала в ладоши от радости.
Чарли улыбался во весь рот и даже подпрыгивал немного от возбуждения. Наверняка, подумалось мне, его анима сейчас неистово вертела бы хвостом.
И тут Чарли, как видно не в силах больше сдерживаться, подскочил к Алёне, грохнулся перед ней на колени, схватил её руку и приник губами, точно раб, целующий руку хозяйке.
Алёна ахнула и вырвалась.
Пётр Симеонович в одну секунду подбежал к Чарли, грубо схватил его за плечо, вывернул руку болевым приёмом. Бедняга согнулся и заскулил.
– Нет, нет, отпустите его, он не сделал ничего плохого! – воскликнула Алёна.
Пётр Симеонович послушался не сразу, но потом всё-таки ослабил хватку.
– Я по инструкции, док, – сказал он.
Он отпустил Чарли, тот скрючился у кушетки.
– Наверное, это прежняя хозяйка его научила, – сказал я, – я в карте у него прочитал – у него была хозяйка, одинокая женщина, она умерла, а больше с ним никому не захотелось возиться.
Алёна опустилась на кушетку и погладила Чарли по спине.
– Идите, мальчики, – сказала она устало. – Рабочий день закончен.
Через три дня, было воскресенье, я сидел на подоконнике в коридоре общежития, засунув нос в смарт. Всё это время я безуспешно пытался разгадать записи в карте гризли: перевёл все слова, вызубрил тонну научных терминов, но так и не понял, по какой такой странной причине его то приговаривали к выбраковке, то отправляли в научные центры и писали, какой он сообразительный и добрый. Мне зверь вовсе не казался добрым – мой трусоватый организм сопротивлялся, когда я по какой-то надобности входил в его бокс. Правда, во время дежурства Савы в третьем блоке зверь почти всегда был или пристёгнут к кушетке за руки, или вовсе распластан и зафиксирован на ней, потому что Сава утверждал, что тот сопротивляется, скалится и угрожает. Пётр Симеонович был помягче…
Я сидел на подоконнике, поджав под себя ноги, и то перечитывал со сделанных смартом фотографий записи в карте медведя, то смотрел в окно, где через дорогу от общежития, на лужайке, близнецы с Вилли играли в петанк.
– Ты чего тут сидишь в духоте? – спросила меня Маша, забираясь на подоконник рядом. – Редкий день с хорошей погодой…
– Так. Есть одна задачка, я над ней бьюсь, да никак не могу решить, – ответил я.
В последние дни мы мало разговаривали с Машей, все мы приходили в общежитие и почти сразу же плюхались спать – так уставали на практике с непривычки. Ну, может, неугомонные близнецы продолжали разведывать территорию.
– Будет ещё время, – Маша покачала кудрявой головой, – я вот поняла, что наши задачки все какие-то… – она посмотрела в окно, где Вилли слишком сильно размахнулся, кинул тяжёлый металлический шар и от неожиданности рухнул вперёд, в траву, – детские.
– Почему детские? – спросил я чуть-чуть обиженно. Мне казалось, что моя задачка, может быть в первый раз в моей жизни, стоит того, чтобы над ней биться.
– Ну, знаешь. Вот Дар. Так все профессора Громова у нас в лаборатории называют, сокращение от имени Дарий, – пояснила Маша. – Он над настоящими задачами бьётся. Например, сейчас разрабатывают одно сложное направление в ксенотрансплантологии, хотят добиться, чтобы органы животных можно было пересаживать больным людям. Вот это взрослая, настоящая задача.
Я задумался. С одной стороны, Маша права, но ведь прежде, чем к такой задаче подступиться, надо ещё много чего узнать, да и вообще…
– Думаю, Ёжик, ты прав, – ответила мне она, когда я свои мысли сформулировал. – Поэтому пойдём-ка на улицу, пока снова не полило!
Я не очень понял, какая тут связь, но Маша смотрела на меня и улыбалась, и оттого мне казалось, что солнце светит не только через пыльное коридорное окно на её рыжеватые кудри, подсвечивает левое ухо и тонкую шею, но и прямо на меня. Так ярко, что слепит глаза.
– Красота, – сказал я невпопад, но Маша меня поняла, взяла за руку, и мы поскакали вниз по лестнице через три ступеньки и вскоре уже толкались на траве с близнецами, воюя за право первого броска в новой партии.
Я играл, разумеется, с Машей, и мы сыграли несколько партий, а проиграли по счёту только потому, что близнецы играли за одного человека и безбожно жульничали при этом.
– Теперь вы нам должны желание, – заявила Анка. – И я даже знаю, какое оно будет.
– Не придумывайте, – возмутилась Маша. Она раскраснелась от игры, пушистые волосы сияли вокруг её головы волшебным ореолом. – Знаешь, Ёжик, чего они попросят? Провести их в лабораторию, когда там никого не будет. Всё никак не могут утолить свою жажду исследователей новых территорий.
– Не можем, – довольно миролюбиво согласилась Ксанка. – Но раз проиграли, так надо платить. Если ты трусишь, то пусть хоть Ёжик проведёт нас в свой бокс.
– Ничего не выйдет, – сказал я, – там постоянно кто-то есть – днём Алёна, ночью дежурный зоотехник, вас запалят и надают мне по голове.
– Можно подгадать время, Ёжик, – неожиданно поддержал близнецов Вилли. – Например, в обед. Сава ведь ходит есть в главный корпус, это Пётр Симеонович лапшой быстрого приготовления питается.
– Ничего себе, Ви, – удивился я. – Ты предлагаешь мне нарушить правила?
Вилли смутился, очки начал поправлять. Видно было, как внутри его правильного мозга чувство справедливости борется со здравым смыслом.
– Вы проиграли, – сказал он наконец. – Правильно будет отдать долг. И это не такое уж нарушение правил: у близнецов есть допуск, их вполне доктор Осин может послать с каким-то поручением в наш корпус. А тут ты проведёшь небольшую экскурсию. Показать им Чарли, например, отличная же идея.
Он, конечно, совершенно безобиден и так радуется каждый раз, когда к нему в бокс приходят люди… Но ведь близнецы наверняка к медведям полезут! Знаю я их!
– Так, – сказал я, – вы должны слушаться и соблюдать все правила!
– Конечно, мы будем соблюдать, – быстро закивала головой Анка.
– Зуб даём, – поддержала сестру Ксанка.
Я вздохнул, не очень-то им поверив.
– Закажем пиццу? – спросила Маша, подводя итог этому «совещанию». По всей видимости, она была очень довольна тем, что ей не придётся тайно вести близнецов в лабораторию Громова.
Когда мы поднимались по лестнице в свои комнаты, она взяла меня за руку и шепнула на ухо:
– Я тоже хочу посмотреть оборотней, можно?
От её волос пахло ванилью… Конечно, я сказал да.
В понедельник, когда Сава ушёл на обед, я отправил всем заинтересованным лицам кодовое сообщение: «Долг платежом красен». Тоже бабушкино выраженьице. На моё счастье, Алёны Алексеевны не было в боксе, ещё с утра она ушла на совещание к Медузе, но пока не возвращалась. Так что всё должно было бы пройти гладенько.
Через пару минут я впустил в бокс Анку, Ксанку и Машу, которая прибежала из главного корпуса запыхавшись.
– Там такой дым коромыслом: Медуза хочет отдать вашего медведя Сухотину, но наш проф стоит насмерть, – сообщила она краткую сводку с фронта.
– Всё равно у нас не больше сорока минут на всё про всё, – сказал я. – Вилли постоит у двери и будет следить за временем, а вы со мной по боксам, но только без резких движений. Я возьму на всякий случай шокер из каптёрки, но не уверен, что смогу им воспользоваться, если что.
– Разве они так опасны? – спросила Анка недоверчиво.
– Нет, они спокойные звери, – ответил я, – но если вдруг что, любой оборотень, даже самый небольшой, вроде кролика, в несколько раз сильнее человека. Так что не дёргайтесь, не протягивайте к ним руки, только смотрите.
Я ужасно боялся. Все мои поджилки тряслись из-за того, что непредсказуемые близнецы того и гляди выкинут какой-нибудь номер. Но они, на удивление, вели себя смирно. Поглазели на лис, которые пошли на поправку, поразились маленьким размерам кроличьих гомункулов (самый крупный доходил Анке до груди), разумеется, восхитились сообразительностью Чарли. А вот медведи их не особенно заинтересовали. Старый Помидорка был грустен и задумчив, сидел на кушетке, сгорбившись и глядя прямо перед собой подслеповатыми глазками. К гризли, если честно, я вообще никого не хотел вести.
– Он наверняка привязан, – сказал я, стоя перед боксом в нерешительности, – не на что особенно смотреть.
– Ну и ладно, – заявили близнецы, – пойдёмте лучше опять к Чарлику!
Я согласился и уже отошёл от медвежьего бокса на пару шагов, когда Маша меня остановила, схватила за рукав и сказала твёрдо:
– Нет, я хочу посмотреть на гризли.
– Да дался он тебе, – заныли близнецы, – у нас минут пятнадцать осталось, лучше с собачкой поиграть.
Но Маша смотрела прямо мне в глаза! Разве я мог ей отказать?
– Ладно, идите с Вилли к Чарлику, – сказал я близнецам. Они радостно умчались по коридору.
Мы с Машей остались одни.
– Он опасен, – сказал я Маше. – Раньше не говорил, я читал его карту. Он не раз нападал на смотрителей и знает вкус человеческой крови.
– Да ладно тебе, Ёжик, – ответила она и улыбнулась. – Хватит трусить, пошли давай.
Я трусил, это правда. Но всё равно нажал кнопку, дверь из стеклика плавно отъехала в сторону, и мы вошли.
Медведь, как я и думал, был привязан за руки к кушетке автоматическими пластиковыми фиксаторами. Стоял на коленях. И глухо заворчал, едва мы вошли, даже не поворачивая к нам уродливой головы.
Спина и бока его были покрыты свежими следами от ударов.
– Ох, господи! – воскликнула Маша, едва увидев это. Она ничуть не испугалась, а наоборот, подошла к зверю и даже опустилась рядом с ним на корточки. – Бедненький. Почему с ним так обращаются?
– Сава говорит, что по утрам он не оборачивается в гомункул без… понукания, – сказал я.
Зверь тяжело дышал, с шумом втягивая воздух, раздувая грудную клетку, но рычать перестал, напротив, как будто бы наклонился слегка в сторону Маши, словно приглашая погладить…
– Ну разве так можно! – продолжала Маша. – Смотри, у него руки совсем затекли, ему больно.
Она в самом деле протянула руку и погладила по свалявшимся светлым волосам на медвежьей голове. Тот покорно подставил затылок и даже глаза прикрыл от удовольствия.
И тут Маша протянула руку и отстегнула его путы.
У меня волосы встали дыбом от ужаса. Судорожно я искал кнопку взвода у шокера и никак не мог найти. В моей голове уже проносились картины кровавой расправы, которую неадекватный зверь сейчас устроит.