Глава 2. Кошечка
На уроках биологии мы видели кота нашего директора в аниме, видели его гомункула, но сам процесс трансформации можно было наблюдать только в учебных фильмах и на картинках. Считается, что звери не любят, когда люди видят их оборот, стесняются, что ли. Папа объяснял мне, что традиция хотя бы отворачиваться, когда видишь перекидывающегося оборотня, уходит корнями в древние представления о магии и всём таком, но я мало что понял. Одно ясно: оборотень, чью трансформацию ты видел, скорее всего, будет ненавидеть тебя.
В общем-то неудивительно. Это то ещё зрелище, надо сказать. Я открыл глаза, когда трансформация гризли уже шла вовсю. На нём практически не было кожи, кое-где ещё остававшаяся шерсть висела грязными клоками. Потом стали видны белые кости, сжимающиеся и разжимающиеся лёгкие за решёткой грудной клетки, которая становилась всё меньше. Сава всё это время держал медведя за холку, но постепенно она превратилась в шею довольно крупного почти человека. Зверь дёрнулся, вырвался из хватки и упал на бетонный пол. У Савы в горсти осталась жёлтая шерсть. Почему-то я запомнил этот яркий клок в чёрной защитной перчатке лучше всего.
Я покосился на Вилли, который так и не выпустил из рук мой локоть. Он стоял закрыв глаза, бледный как полотно. А Алёна так даже отвернулась! Получается, что зверь теперь будет ненавидеть Саву и… меня.
Я ещё раз посмотрел на гомункула. Из него, честно признаюсь, так себе человек получился. Он был большим, наверное не меньше Савы, с густой порослью рыжих волос не только на голове, но и на плечах, бёдрах и спине. Когда Сава поднял его, обессиленного переходом, бросил на кушетку и зафиксировал, стало видно, как непропорционально он сложён: ноги короткие и тонкие, а плечи и грудь широченные – они почти не помещались на лавке. Но больше всего меня поразило его лицо. Вроде бы оно было похоже на человеческое, очень некрасивое правда, но стоило приглядеться – и становилось понятно: не бывает у людей такого выступающего лба, таких широких скул. Ноздри его большого носа раздувались, а маленькие, глубоко посаженные глазки сверкали злобой. Гризли глубоко дышал, но теперь уже ясно, что не от усталости и перехода, а от ярости. Слева на скуле растекался широкий кровоподтёк от Савиного ботинка.
– Готово, док, – глухо сказал Сава, когда защёлкнул последний фиксатор, эластичная лента которого проходила через лоб, прямо над густыми бровями гризли.
Алёна подошла не сразу, и анализатор в её руках ходил ходуном.
– Температура немного повышенная, – сказала она со вздохом. – Но это может быть из-за стресса. – Тише, всё хорошо, – она обратилась к гризли, – я доктор, и я тебе помогу.
– От стресса, как же, – хмыкнул недовольно Сава. – От лютой злобы, док. Я в Красноярске службу проходил как раз в отстойнике, где таких, как этот, приводили в чувство. Тут или ты его сломаешь, или убьёшь, третьего не дано.
– У нас не дисциплинатор, Сава, – сказала Алёна, записывая показания анализатора в смарт. – И этот гризли – самый ценный экземпляр во всей партии. Если ты… если мы его угробим, нам Маргарита голову откусит.
При последнем слове гризли весь дёрнулся в путах, глухо зарычал. Мне показалось, если бы не фиксаторы, он бы действительно попытался Алёну цапнуть. Та вздрогнула и попятилась.
– Ну, ты, – пригрозил зверю Сава, – не рыпайся у меня, ценный экземпляр.
И он сплюнул на пол.
– Ладно, всё, я закончила. Не входи к нему без электрошокера, Сава. Через пару часов снимешь фиксаторы, хорошо? Пойдёмте, мальчики.
Алёна направилась к двери, Вилли, разумеется, развернулся за ней. Но тут мне в голову пришла странная мысль. Её непременно нужно было проверить! Я быстро подошёл к зафиксированному зверю, даже чуть наклонился над ним и громко сказал:
– Укусить!
Ну и писклявый у меня в тот момент был голос!
Но своей цели я достиг: он дёрнулся и зарычал, оскалил зубы даже.
– Э-го-го, ты что это, малой! – закричал на меня Сава, схватил в охапку и вытащил за дверь. – Ты чего зверюгу дразнишь?
– Он понял! – пропищал я. – Понял команду, Сава, Алёна Алексеевна, он понял!
– Не говори глупостей, Ёжик, – Алёна смотрела на меня недоверчиво, – Bestia humanoid этого вида почти совсем не приручается.
– Да он на кого хочешь бросился бы, – поддакнул ей Сава. – Совсем конченый он, только пристрелить. На бешенство его проверьте, док.
– Нет, – сказал я, но теперь уж совсем тихо, себе под нос, только Вилли меня и слышал, – я видел по глазам, что он понял.
– Обеденный перерыв, мальчики. – Алёна встряхнулась и снова улыбнулась нам всем как ни в чём не бывало. – Столовая, ребятки, в главном корпусе, а у вас всего час, не опаздывайте, впереди много бумажной работы.
Только выйдя на улицу, где снова лило, я понял, как на самом деле устал за эти полдня. Вилли поделился со мной дождевиком, и мы шли по плиткам дорожки, ведущей к главному корпусу, похожие на кислотно-зелёную гусеницу, что-то вроде табачного бражника.
Тут нас догнали Анка с Ксанкой.
– Эй, вы кудай-то? – спросила Анка. Я понял, что это она, по жёлтым резиновым сапогам, которые были на ней с утра. Только их мне и было видно из-под полы дождевика, которую я приподнимал локтем. Ксанка носила красные резинки.
– В столовую, у нас только час на обед, – ответил Вилли. По его лицу было заметно, что и у него столько впечатлений, что за час они никак не выветрятся: щёки бледные и губы совсем синие, что с ним случалось от сильной нервотрёпки.
– Тю, – сказала Ксанка, – так вы длинным путём идёте. Айда за нами, лошарики, мы проведём вас напрямик.
Её сапоги соскочили с плиток на газон, и я застонал – мои кроссы только-только начали обсыхать, а тут снова набирай воды по полной.
Но, с другой стороны, Анка и Ксанка никогда не подводят в части разведки – они привели нас с Вилли к неприметной двери сбоку серого здания главного корпуса Конторы. На ней, разумеется, было написано «Не входить. Только для допуска „A“», а чёрт его знает, был ли у нас этот допуск «А», но близнецам такие надписи нипочём. Бабушка бы сказала «как комар чихнул». Вилли затормозил было, но я его подтолкнул, и мы наконец смогли стащить с голов треклятый дождевик. В коридорчике за дверью было темновато, раздавалось тихое ровное гудение и узкая лестница круто взмывала вверх.
– Вы точно, девочки, знаете, куда идти? – обеспокоенно спросил Вилли.
Ксанка состроила презрительную рожицу, но ничего не сказала. Ксанка и Анка – наполовину китаянки. Их мама познакомилась с отцом, пока училась в Пекинском университете в аспирантуре, но потом как-то у них не сложилось, так что близнецы всю жизнь проводили полгода в Пекине, полгода в Москве и иногда в самые неожиданные моменты забывали русские слова.
Пока Вилли сворачивал мокрый дождевик, Анка уже махала нам с лестницы. Мы поторопились подняться за ней и оказались в узком техническом коридорчике, расположенном вдоль глухой стены, за которой гудение, слышное и снизу, раздавалось ещё отчётливей.
– Что там? – спросил я.
– Лаборатория Громова, – ответила Анка громким шёпотом. – Давайте, не будьте тормозами.
Девчонки неслышно проскользнули в самый конец тёмного коридора. Здесь было две двери: одна, более массивная, явно вела в лабораторию с гудением, а вторая – обычная стекликовая. Анка приложила к ней свой элключ, и та шустро отъехала в сторону.
Мы оказались в большом холле у самой столовой! Вот это да! Народу здесь было порядком, но, кажется, никто не обратил особенного внимания на то, что практиканты выходят из технического коридора, – все были заняты своими делами, обменивались новостями, садились компаниями за столы. У кассы скопилась длинная очередь, человек в двадцать, зато почти из самого её начала нам помахала Маша.
– Отлично, – ухмыльнулась Анка, – короткий путь привёл нас к победе!
– Ну, рассказывайте, – сказала Маша, когда мы набрали еды, расплатились и уселись в углу за большой стол. – Как первый день?
– Парни – лохи, – ответила Ксанка категорично. – У них там медведи, лисы, а у нас котятки и ми-ми-ми.
Я чуть не поперхнулся от возмущения, даже Вилли что-то пробурчал с набитым ртом, что было совершенно на него не похоже.
– А вы завидуете, – сказала Маша. Хотя её слова и звучали обидно, близнецы не обратили ни малейшего внимания – невозможно было обижаться на Машу, когда она улыбалась. – Про их гризли все только и говорят, хотя и под большим секретом. Наша лаборатория, то есть лаборатория профессора Громова, надеется заполучить его. Но есть ещё профессор Сухотин, бихевиорист и зоопсихолог, он тоже надеется. Только ведь без шансов, что скажете, мальчики? Да расскажите вы, успеете наесться.
Мы с Вилли и в самом деле здорово проголодались. Маше хорошо, она каким-то непостижимым образом умудрялась и есть свой салат, и болтать.
Я дожевал кусок котлеты, запил глотком сока и начал:
– Гризли потрясный! Огромный, почти во весь бокс, и злой как чёрт. Зубищи по футу!
– Не уверен, – перебил меня Вилли, – что информация о зверях предназначена для общего пользования. Алёна Алексеевна, думаю, была бы против.
– Кто такая Алёна Алексеевна? – Маша улыбалась теперь персонально Виллику, мол, не хочешь про медведя, давай про другое поговорим.
Вилли почему-то покраснел до самых ушей, но ответил:
– Наш ветеринар. Она очень… строгая.
Я расхохотался. Строгая? Нет, вы только поглядите-ка на него. Медуза вот строгая, а Алёна по сравнению с ней просто кошечка. Я уже собрался было высказать эту острую мысль вслух, как Алёна Алексеевна, совершенно не похожая на кошечку, в самом деле строгая и собранная, подошла к нам.
– Мальчики, у нас ЧП. Здравствуйте, девочки, – поздоровалась она с Машей и близнецами. – Анализ показал, что у енотки с температурой пироплазмоз, надо выбраковывать.
– Мы готовы, – быстро сказал Вилли и даже вскочил с места.
Алёна устало на него посмотрела и покачала головой.
– Нет, мальчики, мне поможет доктор Осин из второго бокса, а вас я отпускаю на сегодня домой. Мне с вами некогда будет возиться, да и с такого начинать со зверями работать ни к чему. Карты заполним завтра.
Она развернулась и пошла, вся поникшая, погасшая даже.
– Выбраковка, – спросила Маша медленно, – это то, что я думаю?
Ксанка сделала жест большим пальцем поперёк горла.
– Ох, как жалко…
Вилли сел. Он выглядел смущённым. Может быть, потому, что сам не до конца понял, в чём так резво вызывался Алёне помогать.
– Интересно, как это происходит? – спросил он задумчиво. – Декапитация, как у мышей?
Лабораторной мыши, чтобы вы понимали, по окончании эксперимента производят эвтаназию путем быстрого отсечения головы специальной гильотинкой. Мы все, ученики биологического класса, это знали, видели учебные фильмы и всё такое. Но одно дело – знать, а другое дело…
Ксанка оторвалась от смарта, где отыскала нужную информацию.
– Инъекция Т-61, – сказала она мрачно. – Надеюсь, она не будет страдать.
– Наоборот, – сказала Анка и положила ладонь сестре на плечо, – она наверняка страдала бы, если оставить её болеть.
– Ну вообще-то это лабораторные животные, – сказал я. – Они, само собой, будут страдать, если это понадобится для науки. Тут уж ничего не поделаешь.
Я произнёс это и сам удивился, как мерзко прозвучало. Правда же, так бывает: говоришь вроде бы справедливую вещь, а получается дрянь…
Енотки, о которых шла речь, не произвели на меня особенного впечатления, пока мы их осматривали. Гомункулы у них были пухлые, темноглазые и ширококостные, каждая была мне по грудь, а я не так уж и высок (это только пока, я ещё расту!). Сидели на кушетке смирно, рядком, как подружки. Одна только, больная, всё заваливалась на бок из-за лихорадки и жадно принялась лакать из миски, когда Алёна закончила осмотр и позволила ей. А потом забралась обратно, села рядом с сестрой как ни в чём не бывало. Вторая енотка ещё так прихрюкнула на неё, мол, как себя ведёшь перед людьми, невоспитанная.
Хотя это я уже сочиняю, конечно. Нельзя очеловечивать животных и приписывать им наши эмоции – ненаучно.
Но всё равно я здорово загрузился после своих же слов, ещё и Маша так на меня посмотрела – вроде бы и возмущённо, и разочарованно.
Хотя с Вилли мы дружим давно, Машу я знаю ещё дольше: мы и соседи, и даже в детский сад ходили вместе. Раньше я считал, что дружить с девчонкой невозможно, а теперь… Теперь я бы написал в соцсеточке статус «Всё сложно», если бы там был отдельный вопрос про Марию Цейхман. По крайней мере, её укоризненный взгляд и печально-серьёзное выражение лица меня совсем прибили…
Хорошо, что Маша Цейхман не умеет долго унывать.
– Ладно, Ёжик, – она всё-таки улыбнулась, – шагайте с Вилли в общагу, раз у вас полдня выходных. Обязательно прими горячий душ, а то ходишь целый день с мокрыми ногами, ещё заболеешь. Вечером я всё равно заставлю тебя всё рассказать про вашего гризли.
И она упрямо тряхнула кудрявой головой.
Мы с Вилли в самом деле побрели в общежитие, деля на двоих его дождевик.
– Я уверен, – сказал Вилли немного невпопад. Мы только что перешли шоссе, и я неловко наступил в особенно глубокую лужу, так что кроссовки заново набрали воды и захлюпали. Но Вилли этого, кажется, даже не заметил. – Я уверен, – продолжил он, – что Алёна Алексеевна просчитала все варианты и другого выбора просто не было. Алёна Алексеевна не допустила бы…
– Слушай, – перебил я, – что ты заладил: Алёна Алексеевна то, Алёна Алексеевна сё, вскакиваешь при ней, краснеешь. Ты влюбился, что ли? Так она лет на десять тебя старше, наверняка замужем, и вообще ты для неё ещё сопля. Слышал, как она… – Тут я выпрямил спину и, мне показалось, очень похоже изобразил мурлыкающие интонации Алёны: – Мальчики, идите домой, утрите носики.
Вилли остановился и вытолкнул меня из-под дождевика.
– Знаешь, Ёжик, – сказал он, при этом его мокрые уши горели огнём, я почти видел, как от них шёл пар, – ты – дурак.
Развернулся и пошёл в общагу быстрым шагом.
Я остался стоять под струями холодного осеннего дождя, совершенно с ним согласный.