Когда мама была рядом, дом был полон смеха и света. Каждое утро она танцевала на кухне под громкую музыку, готовя мне завтрак перед школой. И это никогда не был простой завтрак. На столе дожидалось нечто особенное: свежеиспечённые кексы, фриттата или ещё какая-нибудь ерунда.
Мама заваривала самую большую чашку кофе, выпивала почти весь, а потом пыталась увлечь меня танцами. Я никогда не танцевал, поскольку я совсем не был жаворонком. Эта черта досталась мне от отца.
Я не осознавал, насколько воспринимал всё как должное, пока те дни не исчезли. Ещё мне не нравилось, что они исчезли быстро. Когда мама заболела, музыка уже никогда не играла так громко, как раньше. Потом и танцы стали более размеренными. Наконец, она больше не могла готовить изысканные завтраки. Я знал, что ей тяжело, поэтому иногда готовил для неё. Я включал музыку, когда она забывала. Я танцевал время от времени, чтобы рассмешить её.
Её смех…
Больше всего мне не хватало её смеха.
Ещё мама готовила большую кастрюлю домашней подливки для нашего воскресного ужина. Это был соус для пасты медленного приготовления, вкус которого будто бы придумали боги. Воскресные ужины в нашем доме имели большое значение. Раньше к нам на обед приходили десятки людей, включая некоторых моих друзей, и мы смеялись до захода солнца, и все тогда теряли головы от маминой стряпни.
Я скучал по вкусу её любви. Я знаю, что это звучит безумно, но дело было не в ингредиентах, которые она использовала, а в том, как она их использовала. Папа всегда шутил, что волшебство заключалось в её любимой деревянной ложке, которой она мешала подливку. Теперь ложка просто лежала в кладовке вместе с остальными кухонными принадлежностями, нетронутая.
Было странно думать о том, каким оживлённым был дом раньше. Теперь каждое утро стояла тишина, особенно по выходным. Когда я просыпался, папы уже не было. Несмотря на то что я не был жаворонком, я обычно вставал на рассвете, чтобы поймать восход солнца, – это я начал делать после смерти мамы. Я понятия не имел, куда и зачем уходил папа. Я просто знал, что его нет дома.
Когда я вставал по выходным, я готовил завтрак, заползал обратно в свою комнату и сидел в темноте, сторонясь места, которое когда-то было мне домом. Здесь каждый угол был полон навязчивых воспоминаний о том, какой хорошей была жизнь раньше. В дни, когда тишина становилась слишком громкой, я делал одно из двух. Либо занимался сексом, либо встречался с друзьями – чтобы отвлечься.
Секс был моим главным увлечением с тех пор, как несколько лет назад я потерял девственность. В моей части города я пользовался популярностью. Это не было секретом. Меня знали под разными именами. Некоторые называли меня мальчиком-шлюхой, другие называли меня папочкой, но большинство женщин называли меня Диком.
Как именинница.
Чёртова именинница.
Что это было?
Прошлая ночь была не такой, как планировалось. Ну, всё было по плану, до определённого момента.
Я продолжал думать о ночи в доме студенческого братства и о женщине – странной, даже эксцентричной. Что-то в ней меня будоражило. Она смотрела так, будто видела меня настоящего. Меня, которого большинство людей упускало из виду, не считая небольшой группы близких друзей. Это меня сильно задело. Или заинтриговало – одно из двух.
Еще и секс…
Это была одна из самых приятных ночей в моей жизни, а я даже не узнал, как именинницу зовут. Я спал со многими людьми, но никто не заставлял меня чувствовать себя так, как эта женщина, причём она мне даже не отсосала.
Ещё она была хаотичной, что было странно и забавно. Меня редко удавалось удивить. С тех пор как мы встретились, я вспоминал об имениннице чаще, чем ожидал. После мимолётных связей женщины не становились поводом для размышлений. Я не встречался с одной и той же девушкой дважды. Я не оставлял места эмоциям. Но по какой-то причине я запомнил её вкус на своём языке. Ночь, которую мы провели вместе, была для меня слишком трудной.
В тот момент, покидая спальню, я не мог объяснить, что чувствовал. Мой мир как будто рухнул. Накинув одежду, я ринулся к выходу – и выглядел полным идиотом, – но попросту не мог оставаться там, с ней. Что-то в её глазах заставило меня захотеть быть настоящим, а я этому так долго сопротивлялся. Я почувствовал, как беспокойство в её нежном взгляде вызывает панику в моей груди. Она действовала на меня совсем не так, как все женщины до неё. Большинство из них заставляло меня забыть о реальной жизни. Она заставила меня о ней задуматься.
Судя по моей реакции, именинница, вероятно, подумала, что я засранец, но она бы не догадалась, что я потерял контроль над своим телом. Мои руки вспотели, когда она сидела на кровати и смотрела в мою сторону. Мои глаза остекленели, и меня охватило чувство паники. За последние три года у меня было много панических атак, но никогда – после секса. Секс был тем, что облегчало мою тревогу, а не усиливало её.
Панические атаки обычно проявлялись только тогда, когда я слишком много думал о маме. И, поверьте мне, когда я был в той комнате, я не думал о моей мамочке. Я понятия не имел, почему эта женщина вызвала у меня такое беспокойство. Я надеялся, что наши пути больше никогда не пересекутся ради моего же благополучия. Но всё же я не мог перестать думать о случившемся сексе. Это было настолько хорошо, что мне не хотелось искать новых случайных связей.
Поэтому пришлось обратиться ко второй вещи, которая помогала, когда разум был слишком спутанным, а тишина слишком громкой, – к дружеское поддержке.
Ни для кого не было секретом, что последние несколько лет я был плохим другом, но меня всё ещё пускали в компанию. Я догадывался, что такие люди имеют наибольшее значение: они видели тебя в худшем свете, но всё ещё хотят, чтобы ты был рядом.
Большая часть моих друзей зависала дома у Саванны по выходным. Мы с Саванной знали друг друга ещё до того, как смогли произнести наши первые слова. Наши мамы были близкими подругами. Саванна всегда вела себя как моя старшая сестра, пусть была старше всего на несколько месяцев. Её природный инстинкт – относиться по-матерински ко всей нашей компании.
Родители Саванны были обеспеченными и жили в очень дорогом районе. На каждой подъездной дорожке непременно была припаркована роскошная машина. В те выходные родителей не было в городе, поэтому Саванна собрала всех, чтобы немного выпить и покурить, а это, похоже, то, что мне было нужно.
Наша компания была маленькой, но состояла из сильных личностей. Мы все познакомились в начальной школе, не считая новенького, Тома.
Всего нас было шестеро. Первым был Брайан – геймер. Он всегда говорил о том, какие игры выходят и что самое интересное на рынке. Я не сомневался, что когда-нибудь он станет мультимиллионером, владельцем компании по разработке видеоигр. Его знания были выдающимися. Ещё он был на год старше меня и учился в Висконсинском университете в Милуоки. Именно из-за него я накануне вечером оказался на чёртовой студенческой вечеринке.
Потом был Крис. Он был довольно застенчив. Мы с Саванной познакомились с ним в третьем классе, когда двое детей издевались над ним на детской площадке. Саванна поставила парням по синяку под глазом и велела Крису держаться рядом с нами. После этого он так и не ушёл.
Бонни была самой близкой подругой Саванны. И зная их, я успел убедиться, что стереотипы о ненадежности женской дружбы лживы. Том был новеньким – он познакомился с Бонни на работе в местном магазине «Таргет». Я мало что о нём знал, потому что он встретил меня в мою эмо-эпоху. Он не знал меня до того, как моя мама заболела, поэтому видел только мою скрытную сторону.
Ночь началась без происшествий. Мы всегда спускались в подвал дома Саванны, потому что её родители говорили, что, если мы собираемся устраивать пьянку, нам нужно делать это там, внизу. Таким образом, они знали, что мы будем в безопасности и не сядем за руль в нетрезвом виде. Казалось странным, что они соглашались с самим фактом таких вечеринок. Богатые люди жили по другим правилам. Моя мама никогда бы не позволила подобному случиться.
Я снова подумал о маме. Я был слишком трезв.
Крис, Том и Брайан сидели перед телевизором, играли в какую-то видеоигру и что-то обсуждали. Я не слушал достаточно внимательно, чтобы уловить разговор. Я не мог вспомнить, когда в последний раз разговаривал с ними. Большую часть времени я просто приходил, курил и пил.
– Перестань быть свиньёй, – сказала Саванна, толкнув мою ногу.
Я ещё раз затянулся и потушил сигарету, прежде чем повернуться на ее голос. Мы сидели на диване втроем, вместе с Бонни.
– Ты ведёшь себя странно, – повторила Саванна. – Ты в порядке?
Это было похоже на вопрос с подвохом.
Саванна всегда спрашивала, в порядке ли я. Она постоянно беспокоилась за меня. Полагаю, не без оснований.
– Я в порядке, – сказал я.
Я всегда давал именно этот ответ.
– Ходят слухи, что вчера вечером на студенческой вечеринке ты переспал с девушкой, – сказала Бонни.
– Слухи? – уточнил я.
– Слухи, – сказали они в унисон.
– Тогда слухи, должно быть, правдивы.
– Нужно, чтобы ты научился выживать как-нибудь иначе, Майло, – сказала Саванна. – Инфекции, передающиеся половым путём, реальны. Кстати говоря, я надеюсь, ты оборачиваешь свой маринованный огурчик в защиту.
– Пожалуйста, не называй мой член маринованным огурчиком, – категорично ответил я.
– Да, Саванна. Я уверена, что он больше похож на летнюю колбасу, – добавила Бонни. – Если у него огурец, значит, он зелёный, а это точно следствие ЗППП.
Саванна повернулась ко мне.
– Майло, твой маринованный огурчик зелёный? Если да, то мы можем помочь тебе. В этом нет ничего постыдного, – толкнув мою ногу, сказала она это с такой материнской заботой, что я заскучал по маме.
Я снова промолчал, потому что разговор о зелёном члене и о маринованных огурцах не был первым в моём списке дел на ночь. Ощущение онемения было единственным, чего я искал.
Саванна снова толкнула меня:
– В чём дело?
– Ни в чём, – ответил я.
Она нахмурилась, потому что ей было не всё равно. Меня бесило то, как сильно она беспокоилась обо мне. Все мои друзья беспокоились. Они видели, как я переживал худшие годы в моей жизни, и оставались рядом, даже когда я пытался их оттолкнуть. Я их не заслуживал. Я ни от кого ничего особенного не заслуживал.
– Ты такой странный сегодня вечером. Ты уверен, что с тобой всё в порядке?
«Нет, это не так, Саванна».
Она не ошиблась.
В ту ночь я вёл себя странно. Физически я был там, но морально меня там не было. Мои мысли были где-то в другом месте.
«Прошёл почти год, мама».
«Год без тебя».
Дерьмово.
Я был ещё слишком трезв, потому что моё сердце ещё билось, а мозг ещё думал. Я знал, что мои друзья хотели, чтобы я открылся, но я не знал как. К тому же мне не нужно было говорить о своей печали. Я жил с ней изо дня в день. Это само по себе казалось достаточным мучением – не нужно было выражать это словами.
Не обращая внимания на друзей, я встал с дивана и направился к бару. Подойдя к шкафу, я вытащил красный пластиковый стаканчик и налил себе полстакана «Хеннесси». Я уже был в таком состоянии, что не мог думать о маме, а это означало, что я почти терял сознание. Я выпил. Алкоголь обжёг горло, но я почти не вздрогнул.
Я налил ещё один полный стаканчик. И тоже выпил. Я повторил эти действия несколько раз, пока никто не видел, и через некоторое время шум в голове начал стихать.
– Эй, Майло. У меня к тебе вопрос. Я слышал, что ты и Эрика Корт встречались раньше, да? – спросил Том, который подошёл и похлопал меня по спине.
Надо отдать этому парню должное. Он не позволил моей замкнутости смутить его. Он всегда был добр ко мне, как и ко всем остальным. На мой взгляд, он говорил слишком много, но я думал, что все говорят слишком много. Большую часть времени мне хотелось, чтобы люди умели вовремя заткнуться.
– Я не знаю, кто это, – ответил я.
– Эрика Корт. Милая девочка, которая всегда носит высокие косички. Она увлекается аниме, иногда надевает ободок с кошачьими ушками.
О, девочка с кошачьими ушками. Ага. Я её трахнул. Всё это время она мяукала.
– А что с ней?
– Тебе она нравится?
Я изогнул бровь:
– Она?
– Ага. Поскольку вы двое знакомы, я хотел убедиться, что не перехожу никому дорогу из-за того, что она пригласила меня на свидание. Я не хотел неуважительно относиться к нашей дружбе. Поэтому прошу разрешения.
О, Том. Милый, заботливый Том.
– Во что бы то ни стало, действуй, – пробормотал я, наливая ещё стакан и опрокидывая его.
Наверное, мне уже это было не нужно.
Я похлопал Тома по спине:
– Я ухожу.
– Что? Ещё рано! – отмахнулся он.
– Сейчас два часа ночи, а мне нужно кое-где быть завтра, – пробормотал я, хватая ключи и куртку со спинки одного из стульев. – Я пошёл.
Я, спотыкаясь, направился к лестнице и наткнулся на приставной столик, которого не видел.
– Чёрт, – пробормотал я и попытался стряхнуть с пальца ноги пульсирующую боль. – Чёрт побери.
Саванна спрыгнула с дивана и кинулась ко мне:
– Ты в порядке?
– Я в порядке, – проворчал я, поднимаясь по лестнице.
– Ты всегда врезаешься во что-то. Было бы полезно, если бы ты пошире открывал глаза. Моя слепая собака видит лучше тебя.
– Я не видел этого проклятого стола, – заметил я, продолжая идти к двери.
– Куда ты? – спросила она.
– Домой.
– Ты пьян.
– Спасибо, Капитан Очевидность, – саркастически ответил я.
Я злился, когда напивался. Как я уже сказал, я был дерьмовым другом. Я добрался до двери, но Саванна перегородила её.
– Отойди, Саванна.
– Это небезопасно, Майло.
– Я знаю, – повторил я.
Она положила руку мне на предплечье, оглядела комнату, придвинулась ближе и зашептала:
– Майло, я знаю, что тебе пришлось нелегко с тех пор, как умерла твоя мама, и я знаю, что первая годовщина…
– Не надо, – предупредил я. – Не продолжай.
Её голубые глаза помрачнели, но меня это не волновало. Как она смеет выглядеть грустной, когда у неё не было для этого причин? Её родители были ещё живы. Они до сих пор отмечали с ней дни рождения. Они всё ещё могли злиться на неё за её неправильный выбор. Они всё ещё говорили ей: «Я люблю тебя». Она ничего не знала о печали и о том, как она заражает каждый дюйм души человека. Она ничего не знала о кошмарах как днём, так и ночью. Она ничего не знала о том, что такое настоящая душевная боль. Чёрт, у неё всё ещё были живы бабушки и дедушки. Саванна сталкивалась со смертью только в кино. Я видел смерть вблизи и лично, смерть единственного человека, который значил для меня всё. Это казалось несправедливым. Опять же, кто сказал, что жизнь справедлива?
– Майло…
– Уйди, Саванна! – заорал я, пьяный, грубый и бессердечный.
Её глаза вспыхнули новыми эмоциями.
Она так и не сдвинулась с места, поэтому я сделал то, что должен был. Я положил руки ей на плечи, поднял её и отодвинул от двери.
Я дополз до своей машины и сел на водительское сиденье. Моё зрение то появлялось, то исчезало. Я не мог ни думать, ни видеть, поэтому не мог вести машину. А мне хотелось вести машину. Всё, чего я хотел, – это попасть домой.
Я выскочил наружу и посмотрел на небо. Было темно и шёл снег. Я не видел звёзд, но чувствовал снежинки. Мама любила снег. Зима была её любимым временем года. Зимой всё напоминало мне о ней.
Я пошёл по двору Саванны и позволил своему телу упасть на подушку из снега, выпавшего за последние несколько дней. Я раскинул руки и начал делать снежного ангела. Когда я был ребёнком, мама лепила со мной снежных ангелов. Потом она готовила нам домашнее горячее какао. Она всегда добавляла мне побольше зефира.
Мне очень нравился дополнительный зефир.
Мне должно было быть холодно. Я должен был дрожать или типа того.
Возможно, я дрожал. Возможно, я получил обморожение.
Может быть, я умирал.
Вот это был бы поворот сюжета.
Мои руки и ноги скользили вверх и вниз, образуя ангела на снегу, прежде чем я потерял сознание.
На следующее утро я проснулся в незнакомой постели. В комнате было темно, и моим глазам потребовалась секунда, чтобы сфокусироваться. На улице не рассвело. Я взглянул на себя и понял, что на мне чужая одежда.
– Какого чёрта? – пробормотал я, оглядываясь вокруг.
– Доброе утро, солнышко, – сказал голос.
Я поднял глаза и увидел Тома, сидящего за столом.
– Тебе потребовалось достаточно времени, чтобы проснуться.
– Где я?
– В моём скромном жилище. Вчера вечером я нашёл тебя без сознания в снегу, кинул в машину и отвёз сюда. Не спрашивай, как я снял с тебя одежду. – Он вздрогнул, будто у него был озноб, а потом попытался пошутить: – Я навечно напуган тем, что увидел.
Я был в доме Тома, в его одежде, и у меня жутко болела голова.
Во всяком случае, я не умер.
Проклятие.
– Будешь завтракать? – спросил он.
Я изогнул бровь, пытаясь определить, как сильно накосячил прошлой ночью.
– Не-а. Пойду домой.
Я поднялся с кровати, чувствуя приступ тошноты, но мне не хотелось торчать здесь слишком долго.
Я выглянул на улицу и увидел солнце.
Проклятие.
Я пропустил восход солнца.
«Прости, мама».
В этом-то и заключалась проблема: облажавшись раз, я вновь и вновь упускал важные вещи.
Том отвёз меня обратно к Саванне, где оставалась моя машина. Я поблагодарил его за помощь, а он ответил: «Обращайся». Похоже, он действительно мог мне помочь, что было странно. Этот парень даже не знал меня, но относился так, как будто мы были лучшими друзьями.
Подъехав к своему дому, я вздохнул, увидев папину машину в гараже. Он оставил его широко открытым и припарковался под углом. Накануне вечером он чуть не потерял сознание в снегу в нетрезвом виде. Должно быть, он подумал, что сесть за руль – хорошая идея.
«По крайней мере, я не поехал домой пьяным», – подумал я, словно пытаясь оправдаться. Хотя, если бы мог, я бы поехал, как мой тупой отец. Я был не лучше него. Я был как он во многих отношениях, что мне очень не нравилось. Мама говорила, что я точная копия отца. Мне всегда казалось, что это какое-то оскорбление, хотя, вероятно, подразумевалась похвала.
Я ненавидел те части себя, которые отражали его, и в последнее время эти части, казалось, двигались в ритмичной гармонии. Мы были пьяными и оторванными от мира.
«Яблочко от яблони».
Я вошёл в дом, и запах гари мгновенно ударил мне в нос. Я свернул за угол на кухню и застонал.
– Какого чёрта, папа? – рявкнул я, бросившись к духовке и вытащив чёрную как ночь пиццу.
Сгорела дотла. Вкуснятина.
Духовка безумно дымила, и я поспешил открыть окна, чтобы проветрить дом. Я был недостаточно быстр, потому что сработал пожарный детектор, эхо разнеслось по всему помещению. Я схватил газету и начал разгонять дым перед детектором, чтобы он быстрее выключился.
– Что, чёрт возьми, ты делаешь? – пробормотал папа, входя на кухню, всё ещё пьяный, протирая сонные глаза.
На нём был костюм, вероятно, тот же, в котором он ходил на работу два дня назад. Удивительно, что его ещё не рассчитали, но, судя по его виду, увольнение было уже не за горами.
– Твоя пицца готова, – пробормотал я, раздражённый, злой и грустный.
– Дерьмо. Забыл о ней. На минуточку прикрыл глаза.
– Ты мог все здесь сжечь. Ты должен быть умнее.
– Ты думаешь, что со мной можно так разговаривать? – рявкнул он, почёсывая свои взлохмаченные волосы. – Не забывай, кто здесь платит по счетам. Следи за своим языком. Понял меня?
Я не ответил, потому что мне было всё равно.
– Кстати об умных, мне позвонил твой дядя. Он сказал, что ты плохо учишься. Как мне это понимать?
– Это неважно.
– Это важно. Если твоя мать… – Он остановился, как будто застыл во времени.
Слова, слетевшие с его языка, казалось, служили напоминанием о том, что его жена, его лучший друг, ушла. Он стряхнул с себя горе, которое иногда душило его на полуслове.
– Тебе нужна дисциплина. Было бы лучше, если бы ты поступил на военную службу после окончания учёбы. Я в этом даже не сомневаюсь.
«Снова за старое».
Идея моего отца о воспитании детей заключалась в том, чтобы я стал тем, кем был он сам, начиная со службы в армии. Путь, противоположный тому, чего я когда-либо хотел. Я пытался бежать подальше от такой судьбы.
– И не подумаю, – сказал я, проходя мимо.
Я ударил его по плечу, и он развернул меня лицом к себе:
– Не делай этого. Не отмахивайся от меня. Ты должен записаться на службу.
– Нет, – повторил я. – Ты пьян.
– Не разговаривай со мной так, – приказал он.
– Не разговаривай со мной, – сухо ответил я.
– Послушай меня, – рявкнул он, схватив меня за руку.
Он посмотрел мне в глаза, и это случилось снова – удушье горя. Я знал, почему это случилось с ним. У меня были её глаза. Я подумал, что именно поэтому он почти не смотрел на меня весь последний год. Возможно, у меня были такие же дурные наклонности, как у моего отца, но я унаследовал взгляд матери.
Он выпустил мою руку и отвернулся. Потом подошёл к холодильнику, открыл его и достал пиво.
– Делай свои чёртовы уроки и вернись в нормальное русло, – приказал он.
«Ты первый, дорогой отец. Сначала ты».
Я знал, что в ближайшие дни ситуация будет только ухудшаться из-за напряжения в доме. Мы раздражали друг друга, пытаясь не признавать тот факт, что мы приближаемся к году без мамы. Он пил больше, я курил больше, и мы делали вид, что всё порядке, и ждали, когда окончательно сломаемся.
Мы походили на бомбу замедленного действия.