Родственник византийского императора, Андроник Комнин – о котором упомянул в беседе с Борисом князь Андрей, – в свои неполные тридцать лет успел многое пережить. Когда он был ребенком, его отец, Исаак Комнин, поссорился со своим родным братом, императором Иоанном, и стал изгнанником. Несколько лет Исаак скитался по свету вместе с женой и детьми, терпя нужду и лишения. В конце концов, его сыновьям надоела такая жизнь, и старший, Иоанн, приняв ислам, остался у конийского султана32, а младший, Андроник, вернулся в Константинополь, где был облагодетельствован императором Иоанном. Явившийся ко двору Андроник вслух уверял царственного дядюшку в своей безграничной преданности, а в душе мечтал отомстить за пережитые унижения.
Вскоре Иоанн скончался, и на престол взошел его сын Мануил. В первый же год нового правления Андроник был взят в плен турками. Молодой император не спешил выкупать родственника, и тому пришлось бы худо, если бы не помощь его брата, занимавшего видное положение при конийском султане. Когда освобожденный Андроник прибыл в Константинополь, император старался загладить свою вину перед ним богатыми подарками. В ответ недавний пленник демонстрировал показное добросердечие, скрывая за ним бешеную злобу.
Андроника Комнина все чаще посещали мысли, что он такой же, как и Мануил, внук великого Алексея Комнина, а значит, при иных обстоятельствах мог бы занимать престол.
Об императоре Андроник Комнин думал с презрением:
«Мануил – homo nullus33. Он даже своим видом не может поддержать престиж власти, ибо не вышел ни ростом, ни лицом».
На самом же деле Мануил имел нормальный для мужчины рост и довольно приятные черты лица, но разве же можно было все это сравнить с внешностью Андроника Комнина, соперничающего ростом и телосложением с любой из античных статуй в императорском саду, а лицом походящего на святого Георгия, каким того изображали на иконах. Неудивительно, что по этому красавцу вздыхали многие женщины и девицы.
Андроник приходился внуком двум великим правителям: по отцу его дедом был император Алексей Комнин, а по матери – грузинский царь Давид Строитель34. Но так как величие не передается по наследству, Андроник Комнин не обладал особыми талантами, разве что с ним мало кто мог сравниться в хитрости и притворстве. Однако сам о себе он был очень высокого мнения:
«Если бы василевсом35 был я, Ромейская империя36 вернула бы себе былую славу. Передо мной все народы склонили бы головы. Мануила же никто не боится: ни турки, ни сицилийские норманны. Его даже жалкие болгары и сербы ни во что не ставят».
Андроник умело скрывал свои мысли, проговариваясь лишь в присутствии самого верного своего слуги – евнуха Алепы, но тот был готов отдать за него жизнь. Слушая подобострастные поддакивания евнуха, честолюбивый родственник императора все больше укреплялся в желании занять престол.
Но пока что у Андроника не было возможностей для осуществления его замыслов, и чтобы унять досаду по этому поводу, он с головой окунался как в грубый разврат, так и в изысканные утехи. По ночам двоюродный брат императора бывал в самых отвратительных притонах Константинополя, днем он посещал театральные представления, а по вечерам любил слушать у себя дома искусных музыкантов.
Однажды Андроник Комнин пожелал, как обычно, насладиться музыкой. Он восседал в похожем на трон резном кресле, которое стояло на возвышенности, посреди украшенного по-восточному зала и лениво оглядывал выстроившихся в ряд музыкантов с инструментами: рожком, кифарой, сантурином и лирой.
Андроник недовольно поморщился.
– А где флейта? Куда подевался Нестор?
– Преставился Нестор, – отозвался толстогубый парень с лирой. – Нынче поутру его хватил удар.
Андроник грозно посмотрел на Алепу.
– И ты не нашел за день другого флейтиста?
– Нашел его, мой господин, – прогнусавил евнух, кланяясь.
– Нашел? Так почему же его здесь нет?
– Он за дверью, мой господин. Сейчас приведу.
Алепа просеменил к двери и крикнул:
– Фотий!
В зал робко вошел бедно одетый юноша с флейтой в руках. Андроник окинул его критическим взглядом. Музыкант был невысоким, очень худым, но довольно пригожим юношей.
– Ну, давай, играй! – властно велел флейтисту Андроник.
Юноша поднес флейту к губам, и по залу полились самые прекрасные звуки, какие только мог издавать этот инструмент. Мелодия была изумительной: в ней слышались грусть и веселье, нежность и страсть, тоска и надежда на счастье.
Когда музыка закончилась, Андроник похвалил юношу:
– Хорошо играешь.
Флейтист поклонился.
– Назови свое имя, – велел Андроник.
– Здесь я Фотий, а на родине был Гудимом, – сказал юноша, с трудом подбирая греческие слова.
– А где ты родился?
Флейтист печально вздохнул:
– На Руси.
Только теперь Андроник обратил внимание, что у флейтиста волосы светлые, кожа не смуглая, хотя и загорелая, а глаза прозрачно-голубые.
– Как же ты попал в Константинополь?
Музыкант виновато развел руками.
– Прости, князь, но я не сумею рассказать об этом по-гречески. Мало я еще знаю ваш язык.
– Ну, не сумеешь, так не сумеешь. Давай, сыграй что-нибудь трогательное.
Полилась заунывная душещипательная мелодия, так тронувшая Андроника, что у него по щекам потекли слезы. Он вообще был чувствительным человеком.
– Ах, какая жалостная песня! – всхлипнул он. – Как она волнует мою душу!
На следующий день Андроник взял с собой Фотия, чтобы усладить игрой на флейте слух одной из своих любовниц. Эта пассия двоюродного брата императора, молодая вдова по имени Феодосия, имея такого завидного, как Андроник Комнин, любовника, потихоньку от него развлекалась с другими мужчинами. Андроник злился на красавицу, но не потому, что был ею сильно увлечен, а больше из уязвленного самолюбия. Она же при каждой их встрече клялась любовнику в верности и утверждала, что все дурные слухи о ней – происки завистниц.
Феодосия принимала Андроника в украшенном мозаикой зале. Любовники ужинали за столом, а Фотий играл им на флейте. Вдова не осталась равнодушной ни к музыке, ни к юному музыканту. Стоило Андронику хоть на мгновенье отвлечься, как Феодосия бросала на флейтиста пламенный взгляд. Фотий смущался и фальшивил.
– Что это с тобой? – сердито спросил Андроник после очередного сбоя мелодии.
– Он уже час нам играет, устал наверное, – заступилась за юношу хозяйка. – Пусть отдохнет, а нам с тобой и без музыки будет весело.
– Ладно, пусть отдохнет, – смилостивился Андроник.
Юноша проследовал за рыжим евнухом в крохотную коморку, где ничего не было, кроме циновки на полу.
– Сиди здесь, – велел евнух. – Попозже тебе принесут еду.
– А можно поиграть? – робко спросил Фотий.
– Играй, но только тихо.
Евнух ушел, а Фотий принялся наигрывать грустную мелодию. Прошло около часа. О флейтисте, похоже, все забыли. Еду ему так и не принесли, а тут еще его начала мучить известная нужда. Не вытерпев, Фотий покинул коморку и стал искать выход на задний двор. Будто нарочно, нигде не было слуг, и флейтист заблудился в темноте. Идя почти на ощупь, он оказался в какой-то закрытой галерее, где от отчаянья едва не заплакал. Внезапно на юношу словно ветерком повеяло. Он обернулся и увидел прекрасную Феодосию, в нижней рубахе из тонкого полотна, с разметавшимися по плечам волосами.
У Фотия перехватило дыхание.
– Я по нужде… вот тут… заплутал малость… – залепетал он по-русски.
Подойдя к флейтисту, женщина нежно тронула его волосы.
– Мягкие, будто шелк, – прошептала она.
Бедный юноша от такой ласки едва не лишился чувств.
– Это что здесь творится?! – рявкнул, внезапно появившись, одетый в исподнее Андроник. – Стоило мне отвернуться, ты, … такая, уже черт знает с кем мне изменяешь!
Охваченный ужасом Фотий бросился бежать. В паническом состоянии он сразу нашел выход из покоев и помчался, не разбирая дороги. Мелькали кусты и деревья, больно били юношу по лицу ветки, но он ничего не замечал. Споткнувшись обо что-то, беглец упал, а когда попытался вскочить, взвыл от острой боли в ноге. Он всхлипнул и отполз за куст ракитника.
Спустя немного времени юноша услышал шаги.
– Куда он мог деться? – спросил чей-то хриплый голос.
– Куда бы не делся, нам велено его найти – сказал мужской голос потоньше.
Музыкант затрясся от страха, отчего куст, за которым он прятался, весь заколыхался. Тут же перед испуганным флейтистом появились двое рослых слуг Андроника Комнина с дубинами в руках.
– Вот ты нам и нужен! – победно воскликнул плечистый верзила.
– Не надо меня трогать! Я не виноват! – проскулил Фотий.
– Виноват ты или нет – не наше дело, – подал голос малый со шрамом на щеке. – Велено тебя побить, и мы исполним повеление.
Воющего от страха юношу выволокли из-за куста и принялись лупить дубинами. Избиение происходило на берегу бухты Золотого рога, неподалеку от лодочной пристани, где было полно людей. Но никто, конечно же, не стал вмешиваться.
– Святой Боже, помоги! Пресвятая Богородица не оставь! – крикнул Фотий по-русски и тут же получил по голове сильный удар, от которого потерял сознание…
Приходя в себя, музыкант услышал откуда-то издали неясное бормотание, а немного погодя стал различать слова:
– Кости целы… Жив будет… Досталось ему…
«А ведь речь-то русская!» – удивился Фотий и открыл глаза.
Он лежал в чистой постели, возле которой сидела в деревянном кресле немолодая синеглазая женщина, одетая во все темное.
– Очнулся, – удовлетворенно произнесла она.
– Живучий паренек, – сказал с усмешкой появившийся рядом с женщиной старик.
– Где моя дуда? – выдавил из себя Фотий.
– У меня, – ответил старик.
– Кто вы? – спросил юноша.
Женщина гордо вскинула голову.
– Я дочь киевского князя Мстислава Владимировича. На родине меня крестили Евпраксией, а здесь назвали Зоей.
Фотий, конечно же слышал о славном Мстиславе Владимировиче, прозванном на Руси Великим. Хоть и умер этот князь пятнадцать лет назад, память о нем была еще жива.
– А как ты в Царьград попала? – поинтересовался музыкант.
Зоя окинула его пронизывающим взглядом.
– Как все девицы нашего семейства попадают в чужие земли: царь Иоанн взял меня за своего старшего сына, упокой их обоих Боже. А ты кто есть и отколь будешь?
Тяжело вздохнув, юноша начал рассказ:
– Христианское мое имя – Фотий, а на родине меня кликали Гудимом, и жил я в селе Радимычи, вотчине боярина Любима Радковича, что недалече от рубежей с Угорским королевством. Запрошлым летом, когда мы с братом Лепко собирали в лесу орехи, на нас напали тати окаянные. Я помог брату утечь, а сам не сумел. Как увидал главный тать мою дуду – она почитай всегда была со мной, – велел мне на ней сыграть. Потом отвели меня тати к королю угорскому, и стал я королевским дударем. Вроде и жизнь была сытной, а все одно в полоне не сладко. Дважды я утекал, но меня ловили. А нынешним летом угорский король подарил меня франкской королеве. Вместе с франками я и попал сюда.
– Но франки уже ушли.
– А я остался. Как не далеко от Царьграда до моей отчизны, но все же ближе, чем от Палестины.
Зоя осуждающе покачала головой.
– Многие русские люди ворочаются в отчизну и из Святой земли, а те, коих там смерть настигает, удостаиваются великой милости Божьей – покоиться в местах, где ступала нога Спасителя.
– Права ты, Евпраксия Мстиславовна: недостойный я сын Господа нашего, – виновато забормотал Фотий. – Вон князь Борис Кальманович не устрашился дальнего пути к христианским святыням.
– Борис Кальманович? – удивилась Зоя.
– Ну, да, – подтвердил музыкант. – Он пристал к королю Людовику, но имени своего настоящего франкам не назвал.
– А как ты его признал?
– Я видал Бориса Кальмановича, когда он гостил у нашего князя Владимирко Володарьевича.
Синие глаза Зои погрустнели.
– Помню я Бориску Угринчика. Он был мальцом-несмышленышем, когда мы расстались, поглядеть бы на него нынче.
– Бориса Кальманович и король Гёза похожи меж собой, – заметил Фотий.
Зоя кинула.
– Понятное дело! Кровь у них одна, хоть Гёза и отрекается от родства с Борисом.
Внезапно у Фотия потемнело в глазах, и он слабо застонал.
– Что, похужело тебе? – спросила Зоя.
– Малость очи затмило, – произнес юноша слабым голосом.
– Тогда довольно тебя пытать. Скажи токмо напоследок, чем ты Андроника так озлил, что он велел расправу над тобой учинить?
Фотий смущенно поведал о том, что случилось в доме любовницы Андроника Комнина. Зоя посмотрела на него с сочувствием.
– Ты еще легко отделался: мог бы и вовсе жизни лишиться, кабы не мой Увар, – она указала на старика. – Он услыхал, как ты вопишь по-русски, и опосля ухода людей Андроника позаботился о том, чтобы тебя принесли в мои покои.
– Спасибо тебе, добрый человек, – обратился Фотий к старику. – Кабы не твоя забота, сдох бы я под кустом как собака.
– Русский русскому должен помочь, – отозвался Увар.
Зоя поднялась.
– Ладно, набирайся покуда сил, а потом будешь мне служить.
– А Андроник на тебя не осерчает? – спросил Фотий.
– Пущай серчает! – презрительно хмыкнула Зоя. – Он мне ничего мне не сделает. Андроник, уверовал в бабьи пересуды, что я кудесница, и боится меня. Он ведь трус первейший: много чего страшится, а более всего – колдовства.
Как только она вышла, Фотий закрыл глаза и мгновенно уснул.