Предание нарекло Ольгу Хитрою, церковь Святою, история Мудрою.
Радуйтесь, заблудшие, ликуйте!
В ад сошли? До неба вознесётесь!
Знайте, что и вам, земли изгоям,
Богом не отказано в спасенье.
Ни к святошам, праведностью гордым,
Но за падшими Христос явился:
Сокрушённых сердцем – приободрить,
Рухнувших под ношею – восставить.
Радуйтесь, заблудшие, ликуйте!
Ищет вас по безднам сатанинским,
По бесовским кручам и провалам
Добрый, светлый Пастырь, Тот, Который
За овец своих и муки принял,
Поруганье принял и распятье,
Душу положить за них не дрогнул
И воскрес – даруя вам воскреснуть!
Радуйтесь, заблудшие, ликуйте!
Господу навстречу поспешайте!
Ежели грехи у вас, как пурпур,
Убелит Господь белее снега.
Полно вам скитаться по долинам,
Путаться в репьях, чертополохе.
На лугах высоких горних пастбищ
От мытарств укройтесь, отдохните.
Радуйтесь, заблудшие, ликуйте!
Ибо, кто из вас к Отцу вернётся,
Об одном таком на небе радость
Больше, чем о праведников сотне.
Так пастух, своё оставив стадо,
За беглянкой пустится вдогонку
А потом, овцу взвалив на плечи,
С ликованием в хлев родной приносит.
Радуйтесь, заблудшие, ликуйте!
Радуйся и ты, княгиня Ольга!
Не тебя ли, мудрую на злое,
Сам Господь на доброе наставил?
Не тебе ли, горем ослеплённой,
Отворил для света взор незрячий?
Не тебя ль, измученную местью,
Напоил святою благодатью.
Радуйтесь, заблудшие, ликуйте!
Радуйся и ты, моя Россия!
Над твоей истерзанной землею
Снова слышен голос Божьей правды,
Проповедь нагорная Христова
Слёзные равнины оглашает:
– Приходите, страждущие сердцем,
Напитаю вас и успокою!
«Отроки Свинельда изоделись
Красною одеждою, оружьем.
Наши ратовища, как мочало,
А мечи о брони затупились.
Поведи нас, княже, ко древлянам.
С подлых дань возьмём, повеселимся.
Ты свои пополнишь кладовые,
Да и мы убогий срам прикроем…»
Так с разумной речью обратилась
К Игорю дружина боевая,
Хаживал и на булгар с которой,
Ужасал с которой хитрых греков.
Перед нею, опытною в битвах,
Расточавшей кровь – свою, чужую,
Не умели устоять хазары,
В страхе разбегались печенеги.
Князь дружине храброй не перечил.
Как табун выводят из конюшни
На простор, на вешние угодья
Округлить до пышности ядрёной
За зиму опавшие бока,
Так и он своих друзей надёжных,
Так и он своих бойцов умелых
На приволье вывел попастись.
Кто не брал горстями мёд древлянский
И не набивал им рот блаженно,
Кто мехов, сверкающих древлянских,
По руке волною не пускал.
Кто древлянских девок и молодок
Не ловил по ригам и в подклети,
Не поймёт, как славно погуляли
Игорь князь и ратники его.
Возвращались ввечеру, не ходко.
Пьяный мёд по черепам ярился.
Стонущие бабы вспоминались,
Простодушных девок визг и плач.
Лошадей разборчивую поступь
Отягчала в тороках поклажа.
Разговор, зачатый через силу,
В отупенье мрачном угасал.
Князь, в седле понурившийся было,
От поводьев, стёртых, очи вскинул,
Голову, тяжёлую с похмелья,
Задремавший было, приподнял.
На своих товарищей унылых
Поглядев с весёлою насмешкой,
Подивился сытости их скотской
И сказал: «Как мало надо вам!»
Сам же, сбросив с плеч шубейку кунью,
Золотые разомкнул браслеты,
В грязь швырнул их сильною рукою
Под копыта своего коня.
И, пустив его скакать на месте,
Забирая к вывернутой морде,
Укорял дружков: «Прибарахлились?»
На дыбы гнедого поднимал.
«Ох, и скучно видеть ваши рожи,
Ох, и тошно… Поезжайте в Киев.
Поклонитесь от меня княгине,
Святославу потреплите чуб.
Я же с теми, кто не допил мёду,
Не доцеловал древлянских женщин,
Мехом нежным всласть не наигрался,
За добычей лучшею вернусь».
И, коня ударом плети вздыбив,
Игорь вскачь погнал его голопом.
А за ним верхами припустили
Отроки любимейшие князя,
Те, что всех удалей и беспечней,
Те, что всех смелей и безоглядней,
Что равно и славу презирают,
И богатство, и любовь, и смерть.
Воротилась дружина с добычей,
С многоценной добычею, славной.
Да не слышно по Киеву песен;
Не снуют, не хлопочут стряпухи,
Не стучат на поварне ножами.
У пирожника печь не дымится.
В гридне княжей не сходятся гости
Пошуметь за столом, посудачить.
Протрезвели, очухались малость,
Но глядят исподлобья воины —
Ни на княжича, ни на княгиню
Мутным глазом и не поведут.
Бирюками в домах позакрылись,
Только супятся в горе и сраме.
А княгиня лежит, не вставая.
Нет от милого князя вестей.
Вдруг мальчонка прибежал: «Древляне!
На ладье у Боричева спуска
К берегу пристали. И княгиню
Просят их, посланников, принять…»
Лишь на миг нахмурилася Ольга,
Привставая, станом покачнулась;
Только тень стремительного гнева
Пронеслась в изгибе тонких губ.
И уже с улыбкою, спокойно
Приказала заспанным ярыжкам
К берегу идти, к ладье древлянской
И гостей с почтеньем в терем звать.
Кто и знал княгиню, удивились.
Кто и прежде ведал её мудрость,
Изумился стати её гордой,
Не земной – небесной красоте.
А когда во двор толпою робкой
Гости, озираючись, явились,
Ольга, стоя у окна светлицы,
Ласково приветила древлян:
«С чем пришли?» – спросила благосклонно.
Пошептались, друг за друга прячась,
Потоптались под окном княгини
И сказали:
– Нас прислал князь Мал.
– Он богат, пригож; и правит нами.
А когда твой муж, как волк в овчарню,
С грабежами к нам пришёл, к древлянам,
Мал убил его и хочет, Ольга,
В жены взять тебя, коль ты не прочь… —
Оглядев послов перетрухнувших:
«Муж убит? – сказала, – что поделать,
Если я жива и молода…
Признаюсь, мне ваша речь любезна,
Но меня врасплох она застала.
Разговор продолжим не сегодня.
А покуда, милые древляне,
Бережком к ладье своей вернитесь.
В полстях меховых переночуйте.
За ночь приготовясь к должной встрече,
Поутру пришлю за вами слуг.
Вы же перед ними величайтесь:
Мол, на конях ехать не согласны
И пешком тащиться нет охоты.
Мол, в ладье несите к Ольге нас.
Понесут вас на ладье холопы
И окажут честь мужам древлянским,
Сватам дорогим почёт окажут
И меня порадуют, вдову…»
И княгиня, отпустив посланцев,
Тут же приказала вырыть яму
Перед теремом своим дубовым.
Грунт ссыпать велела за конюшней.
Кто был посмышлённей – заподозрил;
Кто был поумнее – догадался…
Яму вырыли в четыре роста —
Для посланцев четверная честь!
Не спалось древлянам, не дремалось,
В целу ночку веки не сомкнули.
То ли плохо грели волчьи шкуры?
То ли Днепр, как палица о щит,
Бился о корму ладьи древлянской?
А, быть может, пламенным размахом
Их костры высокие смущали
Над горой на княжеском подворье?
Но, когда могучий глаз Ярилы
По Днепровским плёсам расплеснулся,
Зашумели, ожили дубравы,
Отозвались рощи пеньем птичьим.
По холмам зелёным над рекою
Встрепенулся Киев, пробудился.
Стал народ разряженный сходиться
На берег у Боричева спуска.
Вот уже и княжеская челядь
Из ворот повысыпала шумно;
С гусельками, с песнями, с приплясом
К пристани широкой заспешила.
Знатным сватам поклонилась в пояс,
Хлеб да соль вручает на ширинке,
Добрыми гостями величает,
Приглашает ко княгине в терем.
Но мужи древлянские, надмившись,
Выходить не думают на берег.
О наказе лестном помятуя,
Кочевряжатся перед народом:
Мол, на конях ехать – не поедем,
И пешком тащиться – нет охоты.
Если впрямь желанные мы гости,
То в ладье несите к Ольге нас.
Просьбе их народ не удивился,
Не решился гордым прекословить.
Под ладью ослопины подсунул.
И, себе на плечи принимая,
Судно с корабельщиками вместе
Выдернул из серебристой пены,
Поднял высоко над головами
И понёс под музыку с приплясом.
В Русских землях прежде не слыхали
О таком вниманье и почёте:
Как перед ладьёй, ладьёй древлянской
Ворота не то, что с петель сняли,
А свалили с вереями вместе.
И внесли ладью во двор обширный,
Не внесли – сама она влетела
По ветру, под парусом, на веслах!
Пыжились древляне, надувались;
А княгиня, у окошка стоя,
Поощряла сватов драгоценных,
Мужа своего убийц кичливых.
Лучше бы им было не гордиться
И не пялиться на верхний терем.
Увидали бы тогда, бедняги,
Под ногами свежую могилу.
Вот платочком Ольга помахала,
Но не им отнюдь – своим холопам.
И холопы, верные княгине,
Вознесли ладью до нижней кровли,
Чтоб улыбку чудную невесты
Разглядеть могли получше сваты,
Чтобы им, холопам, проще было
Ухнуть сей корабль с размаха в яму.
Ой, стройна княгиня! Легче сойки
По ступенькам лестничным спорхнула,
Спрыгнула с высокого крылечка,
Пробежала по двору, склонилась
Над провалом, где ладья исчезла,
Спрашивает: «Не ушиблись, гости?
Каково вам, дорогие сваты?»
– Худ о. Паче Игоревой смерти…
И засыпали холопы яму,
И прошлись над ней с притопом, с пляской,
Даже мачта скрылась под землею.
Столь глубоко в чёрную пучину
Та ладья древлянская нырнула,
Что не пузырится даже бездна:
Лишь весло торчит, как будто кормчий
О последней пристани сигналит.
Загрустила Ольга: «Вот обидно.
Ой, неловки сваты, не доплыли.
Как бы мне с такими, молоденькой,
Во вдовицах ни пропасть, ни сгинуть?»
И княгиня тут же снаряжает
Своего гонца да ко древлянам:
«Жду послов от вас поименитей.
С этими народ не отпускает».
Мал в сердцах себя ударил по лбу,
Ручки за спиной сложив, забегал:
– Как не докумекал, не смекнул я
Дело поручить людишкам лучшим?
По невестушке и честь должна быть.
Да и мне, большому, не пристало,
Да и мне, великому, не гоже
Полузнатью тощей величаться.
И мужей своих знатнейших самых:
Воевод, постельничих, конюших —
Сильных в битве, слове и совете,
Отправляет Мал послами в Киев.
В греческое платье разодеты,
С щедрыми обильными дарами,
Чтоб на этот раз немедля Ольгу
Привезли ему бы, Малу, в жёны.
И послам такая честь по нраву,
Забавляет их нарядов пышность.
Важно смотрят, выступают важно.
Любо отличиться перед Малом,
К Ольге тоже любо подольститься;
Скоро государынею будет.
Зла, добра ли – сватовство припомнит,
А слуге и взгляд господский в радость.
Вот и Киев, вот и княжий терем.
В крепких свежесрубленных воротах
Их встречает княжеская челядь
С песнями и пляской скоморошьей.
На просторный двор сопровождает.
Мол, давно их заждалась княгиня,
Третий день уже, как баньку топит:
Если холодна – добавит жару.
А, когда попарятся с дороги,
Пыльные одежды переменят,
Ждёт их Ольга за столом дубовым,
Где уже и магорец поставлен.
Челядь молчаливая – вельможам
Каждому по венику вручила.
Проходя двором, конюший Мала
О весло торчащее споткнулся.
Лестно было им вниманье Ольги,
Об усталых путниках забота.
То ли ветерок с Днепра пробрал их,
То ли утро было слишком знобким,
Но, когда посольские одежды
Сняли с угловатых плеч древляне,
Показалось им, что здесь прохладно.
И добавить жару попросили.
Ох, и жарко банька разгорелась,
На ветру Днепровском распылалась.
По ступенькам Ольга соскользнула,
Спрыгнула с крылечка, подбежала.
И, пока в оконце к ней тянулась
Скрюченная мукою ручища,
Наклонясь, спросила: «Отогрелись?»
– Худо. Паче Игоревой смерти…
Загрустила Ольга: «Неумехи!
Те – нырнули, эти – угорели.
Как бы мне с такими, молоденькой,
Не пропасть, не сгинуть во вдовицах?»
И княгиня, поразмыслив крепко,
Созвала к себе на двор дружину
И сказала: «Сваты все с гнильцою.
Лучше к жениху сама поеду.
Ты же, моя верная дружина,
Мужа сотоварищи и други,
В дальний путь меня сопроводите,
Но не все – отрядом невеликим.
Мал жених и честь должна быть малой.
А великой ваша ярость будет,
Как мечи случится обнажить вам
За супруга моего в отмщенье».
И сказал Свинельд:
– Будь осторожна! —
Но не стал удерживать напрасно,
Зная, как любила Ольга мужа,
И крутой её характер зная.
А ещё Свинельд сказал:
– Княгиня,
Как отпразднуешь по мужу тризну,
Отдых дай измученному сердцу,
Не терзайся ненавистью боле.
И отправилась княгиня Ольга
Ко древлянам с малою дружиной.
Ну, а перед ней на конях борзых
Свадебные вестники помчались:
– Радуйтесь, древляне! Ольга едет!
Лучшие меды свои готовьте!
Как отпразднует по мужу тризну,
К пированью брачному приступит.
И уже, коней перегоняя,
Через пущу, где гуляют зубры,
Через кочковатые болота
Дивная молва о ней летела:
Что и станом сосенки стройнее,
И лицом прекрасна темнобровым,
И устами до того разумна,
Что никто не может ей перечить.
И древляне с любопытством детским
Выходили из лесов звериных,
Покидали города и сёла:
Кто, не выделав лосиной шкуры,
Кто, оставив поле без пригляда,
Кто, лишив заботы рой пчелиный…
Всем хотелось поглазеть на Ольгу,
На премудрую полюбоваться.
А княгиня, взорами синея
Из-под шапки тёмной соболиной,
В епанче, наброшенной на плечи,
Управляла скакуном бурнастым.
И гордились глупые древляне,
Что у них, невежественных, диких,
Самая красивая из женщин
Скоро государынею будет.
Возле города Икоростеля,
Где убит был Игорь вахлаками,
С бодрого коня сошла княгиня,
На могилу мужнюю склонилась.
Не склонилась Ольга, нет – упала
На едва-едва заметный холмик.
Шапку уронила. В беспорядке
Волосы рассыпались льняные.
Ни свои холопы, ни чужие
Слов её горячих не слыхали,
Что она, щекой к земле прижавшись,
Мужу незабвенному шептала.
А потом, поднявшись, приказала
Тут над ним большущий холм насыпать,
И три дня, три ночи шла работа.
И три дня, три ночи всё рыдала.
А когда над мужем убиенным
Горькая вдова курган воздвигла,
Приступила к тризне поминальной;
И в костры, взлетевшие над рощей,
Блеющая алость пролилася.
Мёд бродил и пенился по чашам,
И огромные воловьи туши
Жарились на вертелах огромных.
Но ни мёдом, в бороды протекшим,
Ни стегном зарезанных баранов
Собиралась Ольга справить тризну.
Пообильней высмотрела жертву.
Отрокам смышлёным поручила
Наливать полней древлянам роги.
И древляне, угощенью рады,
Пили с легкомыслием бараньим.
И ходила Ольга между ними,
Ускользая от объятий пьяных.
– Где дружина наша? —
Вопрошали,
С хохотом протягивая руки.
«Встретитесь! – княгиня отвечала, —
На ладье своей идут на веслах;
Нелегко им супротив теченья,
Зарывается ладья, ныряет…»
И опять меда крутые пили
И шумели пьяные древляне:
– Где дружина наша? —
Вопрошали,
Запрокидываясь ошалело.
«Встретитесь! – княгиня отвечала, —
Вениками лягвы парят в баньке;
Только бы в чаду не угорели…»
И гулял ещё раздольней хохот!
А когда и спрашивать забыли
Хмеля перебравшие древляне,
И уже тяжелых чаш медовых
Больше не удерживали руки,
Обнажила Ольгина дружина
Обоюдоострое оружье
И свершила тризну жуткой мести,
Посекла древлян почти пять тысяч.
Не пила дружина пива-браги
И медовых чаш не пригубила,
Но была пьянёхонька от крови,
Нахлесталась кровушки древлянской,
Пролитой не в поединке честном,
И не в схватке с волком на охоте…
Так хозяин, выведя их хлева,
Режет бессловесную скотину.
И глаза угрюмо отводили
Князя сотоварищи и други, —
И, не глядя, черпали мечами
Душу будоражащий напиток.
Из плеча едва не вылетала
У кого – тяжелая десница,
У рубившего иною хваткой
Шуица грозила оторваться.
Не один в ту ночь с тоской подумал:
– Ах, зачем ты, князь, уздою крепкой
Повернул коня назад к древлянам,
За добычей лучшею погнался?.. —
А княгиня, на курган вбежавши:
«Каково?» – забитым прокричала.
И по ветру донеслось чуть слышно:
– Худо. Паче Игоревой смерти… —
Не прорезал ночи клич победный,
Над притихшим полем не раздался.
Только тяжкие, глухие стоны
Золотую темень бередили.
Да костров мятущееся пламя,
Над кровавым пиршеством взмывая,
Не желая лицезреть сей ужас,
С грохотом во мраке растворялось.
Что за дух такой неукротимый
Изъязвляет, мучит сердце Ольги?
Или боль-тоску её по мужу
И Вселенная уже не вместит?
Что за чувство светлый её разум
Дьявольскими кознями туманит?
Только месть и занимает Ольгу,
Только месть и радует, и тешит.
Как по Киеву, по Русским землям
Собрала княгинюшка дружину,
И числом великую, и силой,
Славную оружьем и отвагой.
Храбрых раззадорила добычей,
В добродушных ненависть вдохнула.
Стройная, в доспехи облачилась,
На древлян злосчастных войско двинув,
И Свинельд, годами умудрённый,
Игорев могучий воевода,
Подле Ольги ехал молчаливо.
В кудрях, набегавших из-под шлема,
Седина почтенная струилась.
Помыкая грозными рядами,
Поводил мохнатой бровью викинг,
И покорствовала рать-дружина.
Ну, а между Ольгой и Свинельдом,
Ручками коню вцепившись в гриву,
Игоря сынишка малолетний
Ехал, тоже облачён для брани.
Узенькая серая кольчужка
Плотно облегала грудь мальчишки.
Щит его, чуть больше сковородки,
Слева закрывал плечо и руку.
И, когда с бряцанием тяжёлым
На галoпе мимо княжей свиты
Боевые проносились рати,
К матери невольно мальчик жался.
И конёк его – каурый, легкий,
От Свинельдова от воронова
Отскочив, шарахнувшись пугливо,
К Ольгиному рыжему тянулся.
Страх по землям по древлянским стлался,
Города древлянские наполнил.
В поле вешнее не вышел пахарь,
Проверять силки забыл охотник,
А рыбак из омутов Днепровских
Не извлёк, зарыбленные верши…
Знали – не откупишься от Ольги,
Знали – ни покорностью, ни данью,
Что пришла она по души – знали.
И собрались, и сошлись древляне;
Встали, изготовились для битвы
Ни для славы, ни добычи ради —
Защитить дома свои и семьи.
А над их рядами птица Ужас
С нелюдимым карканьем носилась
И, живым заглядывая в лица,
Называла мёртвых, мёртвых, мёртвых…
И копьё Свинельд мальчишке подал.
Бросил Святослав. И пролетело
Над коньком его – между ушами,
Боевое – под ноги свалилось.
– Есть почин! —
Свинельд с усмешкой крикнул.
И в мечи ударила дружина,
Опрокинула древлян и смяла.
И, бежавши, в городах закрылись.
Но, как рысь – разумница лесная,
На бесшумных на когтистых лапах
Уследившая себе добычу,
Устремилась Ольгина дружина
Прямо к городу Икоростелю,
Чтоб настичь в прыжке и загробастать,
Ибо скрылись за его стеною
Мужа, ладушки её, убийцы.
Лето всё в осаде продержала
Ольга злополучный этот город.
Но дрались с отчаяньем последним
Жители его, поскольку знали
Руку беспощадную княгини
И свою провинность перед нею,
Перед нею, молодой вдовицей,
И её сынишкой – сиротою.
И прискучила осада Ольге,
Ибо унизительно бессилье
Видеть оком ярым ненавистных
И не закогтить, не растерзать их.
И припомнила тогда княгиня,
Что славна отнюдь не делом ратным,
А своей премудростью лукавой,
И решила вновь пойти на хитрость.
И сказала икоростелянам:
«Все другие города мне сдались,
Откупились самой малой данью;
Вы одни упрямитесь, безумцы…»
Отвечали икоростеляне:
– Мы бы рады были откупиться.
Только не возьмёшь ведь, не захочешь,
А желаешь отомстить за мужа. —
И сказала икоростелянам:
«Я уже сыта. Довольно мести.
Надоело мне бивачить в поле.
Заплатите. Ув е д у дружину».
Осаждённые воспряли духом:
– И меха, и мёд не пожалеем… —
«Не жадна я. Со двора достанет
Воробьёв и голубей – всех по три».
И опять наивные древляне
Хитроумной Ольге дались в сети,
Вроде глуповатых этих пташек
Прямиком в ловушку угодили.
Радуясь, что кончится осада,
И что дети их остались живы,
По дворам по икоростелянским
Наловили приживал пернатых.
Привезли их в клетках и корзинах
Тонкого древлянского плетенья
И с возов трескучий хор сгрузили,
Что чирикал, гулил без умолку.
«Всё, – сказала Ольга, – мы уходим.
Полно враждовать. Повоевали.
А из ваших птичек приготовим
Напоследок знатное жаркое…»
И опять поверили древляне
Ольгиному ласковому слову.
И, хотя оставили дозорных,
Но легли спокойно, почивали.
И раздала воинам княгиня
Взятых птиц, и каждому велела
Привязать обернутый в тряпицу
Уголёк с погасшего кострища.
А когда потом рукой взмахнула,
Ратники их выпустили разом,
И рванулась стая из ладоней,
И направилась к Икоростелю.
И, не ведая, что смертный ужас
На дворы на отчие приносят,
Разлетелись голуби по вышкам,
Воробьи нырнули под застрехи.
И почудилось мужам дозорным,
Что в иссине-чёрном позднем небе
Звёздный дождь обрушился на город —
Погружённый в сон Икоростель.
Только миг, и запылали кровли,
И пошёл плясать от голубятней
По высоким теремам и избам
Яростный, чудовищный огонь.
Всё стояла и стояла Ольга,
Всё ждала на свой вопрос ответа.
«Худ о. Паче Игоревой смерти…» —
Прошептала. Худ о было ей.
Отомстила вроде бы? Да пусто!
Воздала как будто бы с лихвою?
Только сердцу нет успокоения,
А ещё страшней, тупее боль.
Ольга, Ольга, кто тебя утешит,
Кто тебя, премудрую, наставит,
Снимет хворь с души твоей, очистит,
Если всех на свете ты умней?
Впрочем, и для мудрых есть спасенье,
Впрочем, и они не безнадежны,
Ибо мудрых через их лукавство
Уловляет праведный Господь.
Ко Царьграду, в Греческие земли,
Как-то раз отправилась княгиня.
И княгиню принял император,
Правивший в то время Константин.
И, увидев – как она красива,
И, услышав – как она разумна,
Константин сказал:
– Достойна с нами
Царствовать над нашею землей.
И, уразумев, чего он хочет,
Догадалась Ольга, как слукавить,
Только бы царю не даться в руки
И свою свободу сохранить.
«Я – язычница, – ему сказала, —
Если хочешь окрестить, согласна;
Только сам крести, своей рукою.
А иначе вовсе не крещусь».
Константин совместно с патриархом
Во Христову веру окрестили
Эту хитроумнейшую Ольгу.
А потом сказал ей император,
Что намерен взять себе в жену.
«Как же? – возразила, – ты отец мне…»
Улыбнулся Константин с досадой:
– Эх, перехитрила ты меня!
Мудрая, слукавила княгиня.
Но, от Константина увернувшись,
Угодила под Господню руку,
Под опеку светлую Христа.
И, не чаявшая горней власти,
Чудного живого обновленья,
Ибо иго Господа есть благо,
Прозревая, увидала свет.
И, как нам поведал Летописец,
Ольга предвозвестницей явилась,
Ясною денницей перед солнцем,
Зорькой христианской перед светом,
Первое познанье наше Бога,
Нашего с Ним примиренья утро.
И была жива – за Русь молилась,
И по смерти молится за Русь.
И простил ей милосердный Боже,
Прегрешений не вменил блаженной,
Но, потомков, в слепоте упорных,
Не оставил нас без наказанья.
Ольгиного сына – Святослава —
Взяли на порогах на Днепровских,
Вынесли с ладьёю печенеги.
Череп князя чашей служит им.
И, когда на Русь свалилось горе,
Злей какого люди не слыхали,
Разве, в баньках заперев, не жгли нас?
Разве нас не резали татары?
А пылающие вражьи стрелы
Под застрехи к нам не залетали?
Заступись за грешников, Сын Божий,
Отмоли нас у Господней кары.