VI. Царёво дело (Стихотворная повесть)
И впредь надлежит трудиться и всё заранее изготовлять, понеже пропущение времени смерти невозвратной подобно.
В. И. Суриков. «Утро стрелецкой казни»
Глава первая
В мятежах повинны бани!
Крутенёк – ажно слеза
Выпялилась на глаза —
Жжётся пар. Шумят буяны.
Ох, стрельцы! Разбойный люд!
Веничком бока махратят;
И по животу, и сзади,
И по лягвам тощим бьют.
Что им Пётр? Для царской мести
Удальцы не по зубам.
– Выкуси! —
Царя бесчестят,
Показав рукой на срам.
Люто парятся строптивцы.
Каждый злобен, дерзок, худ;
Каменку, что Жаром-птицей,
Пивом-брагой обдают!
Вот копчёными сигами,
Угоревшие в дугу
Срамники во двор сигают
Прохладиться на снегу.
На сугроб в сивушном дыме
Бесов огненных набег,
И под рёбрами крутыми
Голосит январский снег.
С полведра не столько пьяны,
Сколько так – для куражу,
Одеваются в кафтаны,
К сабле тянутся, к ружью.
И гуляют по Посаду,
В табор сбившись удалой.
И бузят. И нету сладу.
И кричат:
– Петра долой!..
Присоветовала Софья:
Думных выкогтив бояр,
С Красного крыльца на копья
Сбросить, яко падаль, в яр.
Милославский – заводила,
Милославский – коновод!
Шубу кунью окропила
Кровь могучих воевод.
Огрызаясь, багровея,
Враз лишились животов
Ромадановский, Матвеев,
Долгоруков, Салтыков.
Отрок-Царь было перечить.
Зарыдал, Забился весь…
– Отойди, Пётр Алексеич,
Ноне мы гуляем здесь.
Знали, что Царю не любы.
Да не ведали, кажись,
Как в ночи кусал он губы?
Ох, не так бы обошлись!
Верно, вынули бы душу,
Как из прочих важных тел,
Видя, что рыдал в подушку,
Что от злобы зеленел?
Жив остался бы едва ли;
Порешить недолго тут,
Если бы убивцы знали,
Сколь он памятлив и крут.
Девки пусть боятся леших,
А Петруше – не с руки.
Эко вымахал! Потешных
В роты строит и в полки!
От пальбы зело угарно.
До беды недалеко.
В ужасе за Государя
Дядьки, мамушки его:
– Ой, ты, отрок-Царь, отросточек!
Не пужай Царицу-мать.
Игры аховые. Косточек
Кабы, милый, не собрать?
Лучше изумруды-яхонты
Перекатывай в горсти.
Девок ли любовью-ягодой,
Сокол ясный, угости.
Подбегут к тебе красавицы,
Спросят ленту, спросят брошь,
И целуй – какая нравится,
Обнимай – какую хошь.
Изомни, измучай ласкою,
Утоли свой волчий нрав.
А смурно?.. Охотой царскою
Раскатись среди дубрав. —
Хмурится Петруша, дёргает
Разволнованным лицом.
Тяжела опека долгая,
Надоело быть юнцом.
Прокричал: «В атаку, конница! —
И скосил глаза на мать, —
Дело егеря охотиться,
А царёво – воевать…»
Потянулся в Троицыну лавру;
Двинул, образуя крестный ход;
Валом повалил мало-помалу
Наш богобоязненный народ.
– Вызволить Петра – святое дело.
Застращали отрока стрельцы… —
«Быть ко мне!» – над весями звенело.
Прыскали гонцы во все концы.
– Царь никак! А Софья? Софья – баба… —
Выи нагибая под ярём,
Дьяков хитрых разумея слабо,
Чуяли, что правда за Царём…
Шли от Лук Великих, от Рязани,
Шли от Клязьмы, от Коломны шли…
Отовсюду! Перечислить разве
Все края родительской земли?
И уже – отстанешь ненароком —
Каждый забежать спешил вперёд.
За народом кинулся с прискоком
И служилый, и иной народ.
«Быть ко мне!» – дорога вилась бором,
«Быть ко мне!» – перевивала даль…
Не иначе, Всеземным собором
Утверждался юный Государь?
Мятеж – вернейшим смотр,
И худшее не зря…
И выезжает Пётр
Из стен монастыря.
И кони скачут сыто,
Не рвутся из подпруг.
А за каретой свита
Из преданнейших слуг.
Стрелецкий бунт подавлен.
Зачинщики мертвы:
Испытаны в подвалах
И брошены во рвы.
Заря на небосклоне.
Попробуй солнце спрячь?
Доволен Пётр. А кони
И на подъёме вскачь.
Растроган – чуть не плакал,
Как увидал с горы:
Стрельцы лежат на плахах,
А в плахах – топоры.
И так вдоль всей дороги
До самой до Москвы.
Их головы – залоги
Царёвой головы.
Лицом уткнувшись в плаху,
Склонились как один…
Но не заметил страху
В бугристой мощи спин.
Как будто и не в сраме?
И нет на них вины?
Склонились – будто сами
Казнить себя вольны?
Хоть бы почтили взглядом!
Чай, грезят стариной,
К нему, Царю, как задом,
Повёрнуты спиной?
На смерть чисты рубахи.
Решенья ждут его.
Промчался Пётр. И с плахи
Не поднял никого.
И по ступенькам круто,
Потупив гневный взор,
Взбежал к себе, как будто
Не им – ему позор.
Как дерзки чада праха!
И снилось с той поры:
Стрельцы лежат на плахах,
А в плахах – топоры.
Глава вторая
За Яузой в колонии немецкой
Дорожки посыпаются песком.
Окно белеет свежей занавеской
Над садиком с жеманным цветником.
Вот курку обезглавил повар меткий,
Хозяйка тушку отнесла на лёд.
Зовут к столу. Хорошенькая медхен
Петру на руки из кувшина льёт
(Весь вечер будет на глазах вертеться,
Сверкая кружевами панталон).
– Герр Питер! – братец подал полотенце
И браво каблучком прищёлкнул он.
И фатер изъясняется пространно,
И на руках у мутер дремлет мопс…
Но как прелестна, как невинна Анна!
Как соблазнительно прекрасна Анна Монс!
Смущённый Пётр, не выказав афронту,
Ответил на приветствия кивком,
В дверях пригнулся и прошёл к Лефорту,
Где трубки набивают табаком,
О прусский политик толкуют важно,
За кружкой коротая вечера.
Как перед вами, боши, Русь черна.
Как гордо держитесь, как авантажно.
Запанибрата вы с её Царём.
Брезгливы, не гоняетесь за кушем,
Встречая обывательским радушьем,
Не замечая венценосца в нём?
Ещё узнаете Петра крылатым,
Когда, скользнув с могучих стапелей,
Россия в Балтику войдёт громадой всей,
Вплывёт сорокопушечным фрегатом!
Уже обложен русскими Азов,
И взяты каланчи броском рисковым,
И сняты с устья цепи – Дон раскован!
И Шеин ждёт со сдачею послов!
Обряжай князей в обноски,
Сбрось лохмотья, нищета…
Нынче свадьба! Царь московский
Женит пьяницу-шута!
Мчат облаянные псами,
Оттого и ветер свеж,
Размалёванные сани,
Разухабистый кортеж!
В царской бархатной карете
Яков едет, шут хмельной,
С перепуганной до смерти
Дьяка думного женой.
При жезле дурак, в короне!
Испитому ли насквозь,
Хмуробровой бабы кроме,
И невесты не нашлось?
Верх кареты чудно заткан:
Из жемчужин Зодиак.
А форейтор на запятках —
Окривевший с горя дьяк!
Ни шуты, ни скоморохи:
Из соломенных карет
Ухмыляются пройдохи,
Злобится боярства цвет.
На быке в куле мочальном,
Перепачканный в золе
Скачет поп! Столоначальник
Подвязался – на козле!..
Мать честна, упряжкой птичьей
Из рождественских гусей
Пётр на дрогах правит лично!
Го г о т над Москвою всей!
Шут взмолился – мочи нету!
Но обычай царский лют:
Остановят, шасть в карету
И винище в глотку льют!
– Пей, дурак!.. —
До бабы лаком,
Раскатал губищи шут;
Только дверца хлоп, и Яков
Мёртвым вывалился тут…
Не в обхват невеста – чудо!
А жених, аж синий весь!
Но доволен Пётр. Не худо,
Что посбил с боярства спесь?
«Ах, Анна, Анна! Что за скерцо!..»
Волною пальчики бегут.
А под окном в шлафроках немцы
Покуривают:
– Славно, гут!
Скромна, пышна, опрятна Анхен,
Свежайший розан на гряде.
Нет, не Лопухиной, неряхе,
Со швабкой спорить в красоте.
Резвее не сыскать на свете,
И рассудительная – в мать.
Царь и в Голландии не встретит
Задка круглей… Хотя, как знать?
Воскресные порхают трубки
Под яблоней среди ветвей.
А Пётр целует Анну в губки,
И от усов щекотно ей.
Облапил, шепчет:
«Эка малость?
Европу осмотрев, вернусь…»
По клавикордам заметалась —
Полыни солоней на вкус.
Замолкло лёгонькое скерцо.
Не заиграет ли опять?..
Сопят, прислушиваясь, немцы.
А впрочем, поздно… Время спать!
Глава третья
Торг великий по Москве.
С камкой, бархатом лабазник
Подскочил к рябой вдове:
– Не скупись, сударка!
Праздник! —
По церквам колокола,
Что по рынку зазывалы.
А пропился догола —
Все одно – ступай в кружалы!
Ну, а ножками обмяк,
Волю пропил, как рубаху?
Так по снегу на бровях
Голову снеси на плаху.
Палачу челом ударь,
Чтоб подпрыгивали доски.
– Православный люд, московский!
Отбывают Государь
На неметчину с бояры!
В рундуках не требуха:
Лалы, рыбья кость, меха,
Серебро… Красны товары!
И червонцы в кошелях,
Чтоб соседу порадели,
Чтоб француз, австриец, лях
Поприветливей глядели.
Для потехи буйных толп
Повелел наш Царь болезный
Каменный поставить столб
О пяти рожнах железных…
Как залётные шальны,
С бубенцами под дугою
Нынче – шутовской рукою —
Свиньи в сани впряжены.
Под коротконогий топ
И кнута дурацкий выверт
Скачет с Милославским гроб,
Что ни свиньями ли вырыт?
Хрюшка смирная, кажись.
Боров лют, в постромках бьётся.
– Эй, зеваки, берегись!
Сторонись! Перевернётся!
Вытряхнули труп, кладут
Под помост, на коем плаха.
С кожей содрана рубаха,
Облепил плечо лоскут.
Так смердит, что и калач
В рот не лезет ротозею;
Так смердит, что и палач
Дёргает ноздрёй своею.
Главаря пригнули – хрясь:
– Циклер, свиньям поклонись ты! —
(Пятеро, как декабристов?)
В снежную дурную грязь
Свиньям на обед скатились
Головы цареубийц;
А торчать на рожнах – милость —
Уступили стаям птиц.
А смутьянам не досталось,
Чтоб в толпу – раба, раба! —
Головы навзрыд смеялись
С Государева столба.
И уже под половицы
С плахи, алой от стыда,
Милославскому в глазницы
Каплет жаркая руда.
И румянец, как в морозы,
Щёки мертвеца обжёг.
И уже ни кровь, а слёзы
Скачут по лохмотьям щёк.
Пусть покается. Угодно.
Полусгнил? Кнутом ошпарь!
– Православные, сегодня
Отбывают Государь!
В Москве на Кукуе с расхристанных клавиш
За гаммами гаммы срываются в ночь…
С Петрушею, увальнем, как-нибудь сладишь,
Но как тебе, Анна, себя превозмочь?
Корзины с цветами уже не обманут.
За влюбчивость кто бы тебя ни корил,
С паркета дворцового пылкую Анну
На царское ложе не бросит кадриль.
А было бы просто – немного притворства,
Потворства рукам и покорства губам,
Кокетства, безумства, жеманства, проворства.
Цари – не послушны ли хитрым рабам?..
Вздыхающий шорох летящей коляски
Уносит богиню кукуйских премьер
В объятиях светлой приятельской ласки.
И лошади весело скачут в карьер.
И мило, и жутко ей!.. Пётр ли нагрянет,
Оставив кошмарные бредни про флот?
Счастливою быть так щекотно на грани,
Где радость мгновенная и эшафот.
Подставив лицо посвежевшему ветру,
Как Анна смеётся, как весело ей,
К намёкам посланника чувствуя веру,
Бездумно катиться среди тополей.
Во царево во здоровие
Пьёт Европа год и два!
Путешествует Московия,
Растормошена едва.
В честь Петра петарды бухают,
Грохот пушечной пальбы.
Царь, напыжась, смотрит брюквою,
Не охочь до похвальбы.
Из огней бенгальских слово:
«Пётр!» – зажглось. Кричим – виват!
И на взятие Азова
Полыхает транспарант.
В голландской парусиновой таверне
Разноязыкий говор матросни.
Хозяин зуб сломал на соверене:
Опять фальшивый.
– Эй, вина плесни! —
Иной закажет отбивную с луком,
Свиное ухо спросит, а другой
«О море», знай, горланит и по юбкам
Подружку хлопнуть норовит рукой.
Негоциант в мошну ссыпает перлы,
Обманутый матрос хлобыщет ром.
А пахнущие солнцем корабелы
Всей гильдией пируют за столом.
Окорока, нежнейшие на срезе,
С телячью голову сыров круги,
Медведя бок, на протвенном железе
С картофелем печёные угри.
Здесь каждое словцо солоновато
И бранью переперчен разговор.
Тесак за голенищем у солдата
Равно с пиратской финкою остёр.
Здесь Пётр как дома. С продувной шарагой
То в драку ввяжется, то лишнего хлебнул
И под рукой случившеюся шпагой
Едва Лефорту горло не проткнул.
Всемирный сброд! Изящный генуэзец,
Губастый турок, долгоносый швед,
Малаец жёлтый… Чтоб иных повесить —
Единственно чего – верёвки нет.
Здесь ругань может обернуться песней,
А песня – поножовщиной лихой.
Здесь русский Царь едва ли интересней,
Чем шкипер с Корсики и черномазый бой.
Кудрявый грек с фламандкой толстой пляшет.
И кто потом его разубедит,
Что у портовых шлюх нежнее ляжки,
Чем у пелопонесских афродит?
Корабелы – на пьяный кутёж мастера,
Мореходства весёлые плотники,
Заторчали шпангоуты из осетра,
Чарка с грохотом катится под ноги.
День торжественно бел! Возводи, корабел,
Над заливом кораблики белые.
Кавалеров твоих королев-каравелл
Называет народ корабелами.
Кучерявится золотом стружек вихор,
Пилы жёстко скрипят над стропилами.
Питер Бас по бушприту гоняет топор,
Размахавшись ручищами длинными.
Расходился! Широкая взмокла спина.
Вот, захвачен работою грубою,
Вскинул голову, Русь ли гиганту видна? —
Так улыбкой сверкнул белозубою.
Распахнулся кафтан, парусит на плечах;
А на палубе солнечно, ветрено!
Будет в трюмах пылиться и меркнуть парча
От Стамбула до складов Антверпена.
На причалах в падучей забьются шелка
Азиатской диковинной птицею.
У маркизы в гвоздике ладонь и щека,
Чуть присыпаны мочки корицею.
Жемчуг в бочках дубовых, маслины, табак,
Джут, слоновая кость под рогожами,
Медь брусчатая, шкуры, сиятельный лак,
Апельсины в корзины уложены.
Корабелы, искуснейшие в ремесле,
Судоверфей пожизненно пленники…
Подарили Америку – Старой Земле!
Подарили Европу – Америке!
Глава четвёртая
От лебедями гнутых чар,
От кабана с петрушкой в глотке
Лоснятся жирно подбородки
Топорно выбритых бояр.
Родительской страшны обидой:
– В исподнем щеголять изволь?
Кафтан ли, норкою подбитый,
Прогрызла аглицкая моль?
А может, кистенём распорот
В ночи на Москворецком льду?
Али к заморской моде повод —
Прореха на ином заду?..
Опять вернётся Пётр к потехам.
С кумпанством шумным прискакав,
Через портки надует мехом:
«Блюди всепьянейший устав!»
Над блюдами склоняясь, дремлют,
Что перед яслями теля.
Собольи брови взялись прелью.
Что казни лютой, ждут Царя.
От печек, дико прокалённых,
Муравленный исходит жар.
Вдруг – Пётр! Проходит. От поклонов
Бояр потливых удержал.
Что журавель расставил ноги,
Окинул взглядом сонный пир,
Подъемлет кубок свой… Отпил.
И здравиц звон потряс чертоги!
В оконцах заклубился свет,
Сорвалась плясовая с гуслей,
Пошло! – за карлицей кургузой
Шуты закувыркались вслед.
Ах, скоморошья, ах, потеха!
Ногами вверх, бровями вниз,
Лицом, раздувшимся от смеха,
На ягодицы щёк садись!
А Пётр, до пирогов не лаком,
Вогнал в изюбря узкий нож.
– Антихрист?! —
…
По боярским лавкам
Щекотно пробежала дрожь.
Предаст Россию силе вражьей?
Отцовских не почтит могил?..
Ест, пьёт – не помолившись! Даже
Знаменьем рот не осенил!..
Ох, бояре! Ох, дремучи!
Жили в беззаконии?
А теперь сошлись, как тучи;
Мечут громы-молнии.
Блазнится ли окаянным,
Что Россия-матушка
Станет морем-океаном
Вся в костёлах-ратушах,
Что народ пропьётся русский
До креста нательного,
Что мораль гусиной гузки
Для него потеряна,
Что мужик в дыму табачном
Позабудет отчество,
Что татарским многобрачьем
Ассамблея кончится?
На оскал собачьей морды,
На метлу разнюнились…
«А не блазнится, трупёрды,
Что поразгоню я вас?..»
До одуренья Анхен ласки…
А чуть зажмурься Царь – в галоп
На свиньях скачет Милославский,
Пришпоривая ветхий гроб!
Уже кукуйцн почивали,
Но желчен – не уснуть Петру.
В Москву вернулся не вчера ли?
Ан, уже казни поутру.
И смерти для злодеев мало.
Упрямцы. А Лефорт:
– Простить!
Царю небесному пристало…
Земному? – головы рубить!
А приговорённых
И не сосчитать.
На поклёв воронам
Вся стрелецка рать.
Смолк глашатай в страхе,
Утирая пот.
Через стражу к плахе
Протолкался Пётр.
Губы в зубы вжаты!
Выпучил глаза!..
Но кровавой жатвы
Отменить нельзя.
Разве только можно
Отпущенье дать…
– Отойди, надёжа!
Нам здесь умирать.
Хмурые, без страху
Клали вниз лицом
Головы на плаху
Тысячи стрельцов.
Бряк да бряк! И в сторону
Голова за головой
Над Москвою сонною —
Бабий вой.
Бряк да бряк!.. До кучи
Катятся, смурны.
Может, не из лучших,
Всё равно – сыны.
Бряк да бряк!.. Что проще?
До Петровых пор
Эдак даже в роще
Не гулял топор.
Званых, кровных сколько?
То – то Царь – добряк…
Вой извылся. Только
Слышно: бряк да бряк!
Варварством позорить нас?
Получай Петров указ!
«Стулья, шифоньер, кровати —
Заводи! А нет – тогда
Разнести велю полати;
В досках флоту есть нужда.
Дура-девка, не реви!
Вразуми старуху-мать:
Замуж только по любви
Царь велит, мол, выдавать.
А со сквернослова штраф,
А золотоусту штоф,
Умягчали дабы нрав
И не били морды чтоб.
А супругу Евдокию,
Чтоб не жгла по мне свечу,
В монастырь черницей кину,
В келье мрачной заточу…»
Кто не знает день и час,
Получай Петров указ!
«Празднуй новое столетье!
Громом пушечной пальбы,
Залпом бочек винных встретим
Под картофель и грибы!
Не от Сотворенья мира
Учреждаю ход светил,
Ибо мне иное мило,
Мир я пересотворил.
Кровью куплено немалой,
Чтобы вырваться из тьмы.
Из России захудалой
Сверхдержавой станем мы!»
По дворам гуляют сваты.
Каждому, кто пить герой,
Чарку ставят и – в солдаты.
Ну, да это не впервой.
Погребальная купель
Не отверзнет глаз незрячих.
А что солнцу Царь – указчик,
И не слышали досель.
Глава пятая
Позабыть Петру непросто,
Как надменный братец Карл
Их Великое Посольство
С честью малой принимал.
За монаршую обиду,
Что не бил ему челом,
Вызван шведский лев на битву
Русским царственным орлом.
С королём чуть ни припадок;
Только рыкнул: «Шпагу мне!»
Как уже – от скул до пяток —
В чёрной рыцарской броне.
Посадил посла в темницу.
Русских обобрал купцов;
На галёрах им томиться,
Скованным в ряды гребцов.
Горнастаи Карл наденет;
До монеты звонкой лют,
Начеканит шведских денег
Из российских кубков, блюд.
Ну, а Пётр не без обеда
Шведских отпустил послов,
Не было позорных слов —
Вот галантности победа!
Не позарясь на добро,
Пристыдил в присловье:
«Дорого не серебро,
А дела свинцовые…»
Но, чуть гривой лев потряс,
И орлу не до забавы:
Под метельный перепляс
Отступили мы от Нарвы.
Бросив с ядрами кули,
Экзерцициям обучены,
Новобранцы у излучины —
Смерть прибрала – полегли.
А метель, метель была!
Эдак хлопья в нас летели,
Будто парились в метели
Белые колокола…
Пётр сбежал на тройке. Глядь:
Был и нету. Не дозваться!
Дело подданных сражаться,
А Царёво – побеждать?
На Олонецкой верфи шесть фрегатов,
Шесть исполинов с грацией кита
До палуб размахнулись от хребта
С мечтой о парусах, о шкотах, вантах.
Поёживаясь на морском ветру,
Знакомятся вприглядку с облаками;
Растут, поскрипывая позвонками.
Тут не пройдёшься с трубкою во рту.
Пётр без камзола, в аглицкой рубахе,
Ботфорты сняв – ловчее босиком,
Покрякивает на крутом замахе,
Да так, что брёвна, брусья кувырком.
Да так, чти за одним другой вдогонку
Сливаются удары в гул и рёв,
И листопадом сходит на Олонку
Щепа из-под российских топоров.
Мешает пот. А где платок голландский?
В портках поди, в кармане боковом?
Лоб утирает Пётр, но не по-царски —
Топор не выпуская, рукавом.
Перекурить бы? Но суров подрядчик
(Грозит зануда – что твои князья).
Царь на Россию-матушку батрачит,
А чуть за трубку, слышится – нельзя!
И впрямь нельзя. Над пенным морем стружек
Растут фрегаты. Ясно, что нельзя.
В воронке трубку по Олонке кружит,
Святыня – Олонецкие леса!
А дичи, дичи множество: медведи,
Сохатые, олени, кабаны…
Лексашка дурно спит, охотой бредит,
За реку поглядит – глаза больны.
Измучила удалого забота:
– Мин херц, послушай как тетёрка бьёт?
Петр усмехнётся:
«Егерям охота,
Ну, а царёво дело – строить флот».
И только к ночи слаще благостыни,
Любви насущней, жёнушки милей,
Желанный отдых разгибает спины
И плотников, и статных кораблей.
К реке сойдя, присядут у лабазов,
Раскроют с табаком заморский ларь,
И крутит самокрутки Государь
Из отменённых давеча указов.
У Петруши в кабаках
Бочки в рыжих пауках,
В кабаках Петруши
И у кружек уши.
В канцелярии Петра
Правят тайные дела.
Бабу на сносях пытали,
Так на дыбе родила.
У Петра ботфорты – во!
Перепляшут хоть кого!
Ну, а сабля у Петра
Аж до пола от бедра.
У Петра усы черны,
Как чухонские челны,
А Петровы очи,
Что варягов кочи.
Ну, а голосище —
Ясенем о днище!
А Царица у Петра
Против прежней, ой, хитра!
У Петруши, вроде бы,
Сын совсем юродивый?
Ходит грязный, что холоп;
Без удержу крестит лоб.
Невзлюбила мальчика
Католичка-мачеха,
Не подняла и раза
Вражьих глаз на образа,
Хвалится зараза:
– Нету мне указа! —
А дородна, верь не верь,
Не пройдёт и боком в дверь.
И бела, мордата!
Взял из-под солдата.
По чинам, депеш скорей,
До Петра дошёл трофей.
Под телегою смотрины
Деспоту открыли суть,
Что стегном Екатерины
Пушку запростяк свернуть.
Ох, трещать мешков рогоже,
Путаться в усах овсу…
Что там пушку? – крепость можно,
Можно и Россию всю!
Рыдали старики и бабы,
Как с монастырского чела,
Зеленоватые, что жабы,
В снег прыгали колокола.
Екатерина хохотала,
Из окон царских глядя вниз;
И горы девственного сала
На звоннице её тряслись.
Язык прикусывала злюка
И отходила, вскинув грудь,
Мечтая пасынка-ублюдка
С такой же высоты столкнуть,
Цепями на замках опутав,
Звон водружали на возы,
На дыбу вздёргивали круто
Под яростным кнутом грозы.
В горнилах жарких до рассвета
Пытали вековую стать,
Чтоб на сверкающих лафетах
Звон-перезвон колесовать,
Чтоб под Петровою рукою
По борту русских каравелл
Колокола, готовясь к бою,
Щетинились рядами жерл.
Глава шестая
«К себе призвал не ради ротозейства,
А чтобы город строить на Неве.
Столицей полагаю. И Москве
С ним не сравняться. Здесь – адмиралтейство
Фрегатом тонкий увенчает шпиль,
Там – академию не худо бы устроить…
Не ухмыляться вас призвал, а строить!»
– Мой кёниг! Мы не пожалеет сил!
Но… строить на болото? —
«Знаем сами,
Что зыбок грунт. Но аглицкие лбы
Ужели не сгодятся нам на сваи?»
– Прекрасный шутка! —
«Станет и скобы,
Чтоб два бревна скрепить. И столь же просто
Соединим протоков берега,
Стянув их пряжкой арочного моста».
– Но… дорого? —
«О том не вам туга!»
С разноречивой свитою своею
Пётр подошёл к конюшне, где мужик
Царя завидел и в поклон кувырк,
Да прямо в грязь. Всю замарал Россию.
– Извольте видеть, – немец процедил,
Манжетом указав на бедолагу, —
В грязи, как чушка… —
Опростав баклагу,
Мужик так и расплылся:
«Это ж ил!..»
И, покопавшись в рыжей, скользкой мути,
Достал из лужи крупного леща,
Что бился плавниками трепеща…
– Российский море есть? —
«Не обессудьте, —
Пётр прохрипел, – в дерьме, в грязи живём.
Но лучшему положено начало.
И, если грянет в луже нашей шторм,
Как бы Европу всю не укачало…»
Дивился на Царя заморский люд.
Чтоб хвастался впустую – не похоже.
Уже обрил своим холопам рожи;
Разыскивают руды, пушки льют.
Иных в Голландию отправил на учёбу,
Иных в Париж, иных на Альбион…
Великого не учудил чего бы?
Из грязи Русь не вытянул бы он?
А Пётр в пылу отеческой заботы
(Не всяк такое видел на веку),
Шагнул, по ляжкам раскатав ботфорты:
«Вставай-ка! – руку подал мужику, —
Напомнить, что в грязи живём, не лишне.
Затем и в ноги валитесь Царю:
Тем больше брызг, чем к венценосцу ближе?
Однако, это в шутку говорю.
А впредь ввожу строжайшие законы
И сечь велю любого мужика,
Что мне земные станет бить поклоны.
Достанет и обычного кивка.
Довольно кланяться. Не повзрослели разве?
А скользкому придворному хлыщу,
Что мылится из грязи двинуть в князи,
Четыре шкуры за поклон спущу!»
Фрегат, как на жёрдочке певень,
Со стапеля рвался в полёт!
Задрал было голову Пётр,
Огладил дубовый форштевень:
«Спустить в Патриаршьи пруды?
Есть озеро – кружка пивная…
Страна без конца и без края,
А втиснута в горы и льды.
На зюйде бесчинствует Порта,
На осте пиратствует швед.
В открытое море охота,
А выхода к оному нет…»
Грудь, плечи костлявые моя,
Ворчал себе глухо под нос:
«Без флота не будет и моря —
Мучительнейший парадокс!»
Расфуфырены послы,
Напомажены посланья.
Занавеску выпуская,
Выпрямился Петр:
«Пошли!..»
И, как был в рабочей блузе,
Стружкой плотницкой завит,
В зал вошёл. Пикантный вид:
Скипетр с топором в союзе.
«Кажется, заждались нас?»
И пестры, как свиристели,
Чопорно послы присели,
Отчебучив реверанс.
– Ваша, наша! Тру-ля-ля! —
Из голландских пышных кружев
Жирная пропела тля.
«Наперво подбросьте ружей», —
Пётр ответствовал, куря.
– Ваша, наша! Нихт зольдатен! —
Жаром воинским горя,
Рявкнул праотец Антанты.
– Ваша, наша! Протектат! —
Третий выступил, рисуясь.
Отдуваясь, как Везувий,
И отклячивая зад…
Закрутил француз усишки,
Напружинил немец лоб,
Англичанин обмер, чтоб
Задней не сболтнуть мыслишки.
И чарку Пётр в апрошах выпил,
И навернул солдатских щей.
Над Нарвой реял шведский вымпел.
«Не видеть, как своих ушей.
Балтийских гаваней… Постыдно! —
Кивнул на крепость Бомбардир, —
Здесь наши Скилла и Харибда,
И выход в Европейский мир.
Ужели Карл меня побьёт?..»
Хмель добрый отгулял по кружкам.
С могучей пышной свитой Пётр
Поднялся на раскаты к пушкам.
За бестолковою пальбой
Следил, воспламеняясь гневом.
Подобно истеричным девам,
Уже подёргивал губой.
Вновь недолёт… «Заряд удвоить! —
И пороху подсыпал Пётр;
Забилось жарко ретивое, —
Ствол, бестии, не разорвёт?»
Данилыч, щеголявший рядом
Жабо французским на груди:
– Мин херц? —
Нагнулся было к ядрам.
Пётр отмахнулся:
«Погоди!» —
И волосатыми руками
В переплетеньи тёмных жил
Чугун-ядро, что малый камень,
В горячий медный ствол вложил.
И по восторженному лику
Безумный заметался тик:
«Всем отойти!» —
Свирепо крикнул
Пётр на фельдмаршалов своих.
И Огильвье пожал плечами;
Учтиво проскрипев:
– Адью! —
Прошёл в палатку, где ночами
Брал крепость, как игрок ладью.
…Пётр запалил! Безмерный грохот
Вздул колокольное нутро.
И, брешь проделав, прямо в город
Ворвалось первое ядро.
Глава седьмая
Дипломатия Петра
Принималась на ура!
Князь Хилков в темнице Карла
(Ох, промозгла! Ох, сыра!),
А Шафиров, горя мало,
У султана на цепи
(Хочешь выиграть – терпи!),
И Толстой упрятан тоже.
Дипломатом худо быть:
Могут отпустить без кожи,
Могут на кол посадить.
По Эстляндии, Лифляндии,
Там и тут врага уметив,
Впереди Петровской гвардии
Рыщет с войском Шереметев.
Чуждый македонской смелости
(Карлом столь любимой позы)
Свейские взрывает крепости,
Мызы жжёт, берёт обозы.
В бешенстве король:
– Измена!
Предали!.. Рукой своей
Брошу русских на колена.
Затравлю их, как зверей!
Между тем опять бунтуют,
Кость сермяжная, стрельцы.
Ратуют за Русь святую,
Дороги им праотцы.
Лаются, собаки, яро;
С воеводой ищут свар
Астраханские и с Яров
(Красный Яр и Чёрный Яр).
Режь на части – не желают
Перенять чужой уклад.
На Петра, собаки, лают
И его чухонский град,
На обидные указы…
Хоть им палкой пригрози?
– Не хотим дурной заразы!
Сам трёхперстье выкуси!..
Разлюбезное занятье
После баньки у ребят:
Не в немецкое ли платье
Пугало принарядят?
Аглицкий треух намылив,
На бадью надев штаны,
Водрузят сие на вилы…
Ой, ребята, озорны!
Лишь кабацкое веселье
По нутру бунтовщикам;
Тут потрафил…
– Алексея
Подавай на царство нам!
В гневе Пётр. Кусает губы:
«Корень – вот он где… Стрельцам
Праотцы до смерти любы?
Что ж, отправлю к праотцам!»
Головами прыщет плаха —
Отлетают, бормоча;
И забрызгана рубаха,
Шёлковая, палача.
Раскатившись по дороге,
Не пущают – ставь свечу!
А страшнее прочих, в ноги
Кувыркнулась усачу;
С ухом рваным, пребольшая
(С полковой котёл поди?)
И хрипит, зрачком вращая:
– Заклинаю! Отойди! —
Волчий зуб, метлою грива.
Вздрогнул Пётр… Что снежный ком,
Гренадёр её лениво
Пнул гвардейским сапогом.
Пётр, повеселевший тут же,
Удивился: «Кто таков?
При моей особе нужен…»
Доложить спешат – Орлов!
У Царя дьяки премудры,
Не слюна у них, а яд…
И в ночи не спят, иуды,
Только перьями скрипят.
Над листом склоняя плеши,
Строчат – нет иных забот.
Разве кто в боку почешет
Да в затылке поскребёт?
Изопьёт глоток водицы
Да зевнёт в рябой кулак?..
Ажно вытянулись лица —
Строчат преусердно так.
Очи опустил ли долу —
Помышляет о казне.
Девку увидал в окне? —
Строчит – пошлина с подолу.
Засвербило у дьяка?
– А-ап-чхи! —
Вздохнул, утерся.
Строчит – пошлина с платка.
Сизый нос ощупал? – с носа…
С сена пошлину плати,
С бочки квашенной капусты,
С миски щей, коли не пусты,
С мельниц, с санного пути,
С колеса, с хозяйских кровель,
С бани, с ульев, с черенка,
С пустошей и рыбных ловель,
С хвороста и топляка,
(У Царя круты законы:
С крестика, что на груди,
И с псалтыри, и с иконы
Тоже кесарю плати),
С птицы, с живности домашней,
С постояльцев и гостей,
С перевоза, с лодки, с пашни,
С пары стоптанных лаптей,
За покупку, за продажу,
Был ли выпорот плетьми,
За находку, за пропажу —
Всё едино, всё плати!
Не с великого достатку,
Не от щедрости земли
Строились и шли в оснастку
Наши чудо-корабли.
От мужицкого от поту,
От болявых грешных рук;
Даже стоны шли в работу,
Даже скудость смертных мук.
И кустарь, склонясь над лыком,
И торгаш, поджавший рот,
И младенец первым криком —
Созидали русский флот!
Глава восьмая
Гроза Европы, юный Карл
С полками, рвущимися к славе,
Конфузию себе снискал
И стягов бранных честь оставил.
Голицыным при Добром бит,
Петром потрёпан под Лесною,
И сам к решительному бою
Хромал, и войско – инвалид.
Намёрзлись всласть, наголодались,
Набрались страха – не ума,
И под Полтавой оказались
Всего-то с пушками двумя.
Ты, Польша, нами спасена!
Ты, Украина!.. Сколько бед их
Мы искупили той победой?
Сверкают храбрых имена
Не вензелем на крышке гроба,
А мощью русских батарей.
Не зря преображенца роба
И царских риз Петру милей.
А факел грозный бомбардира
Не променял бы он вовек
На шаркунов придворных всех.
Се, светоч русского мундира!
В крови черкасское седло,
Без шляпы Пётр – наглеют пули —
Но здрав, летит!.. Полки вздохнули.
«О жизни не пекусь зело,
Пётр прокричал над бурной синью
И шпоры дал, – великий час!
Отечество превыше нас,
Живот положим за Россию!»
И, подскакав к орудью, Царь
Отбросил повод стремянному.
И небо ужаснулось грому,
И ноздри опалила гарь…
Изрядны царские потехи!
Поди, заметен всем окрест?..
И пуля, просадив доспехи,
Расплющилась о медный крест.
Да, Пётр, как не случалось встарь,
Держа Европу на прицеле,
В фортификационном деле
И в плотницком – везде был Царь.
Востёр на ремесло любое:
Он и кузнец, и дипломат,
И королю поставить мат,