Огромный дом Домициев на южном склоне Палатина, напоминающий базилику, поражал своими размерами. Толстые пилястры гордо возносились вверх, упираясь в мощную крышу с искусно вылепленными барельефами, – невозможно было разглядеть их рисунок, настолько высоки были стены. Бронзовые химеры на дубовой двери скалили зубастые пасти на храм Мира из белоснежного мрамора. Мозаичная надпись на пороге гласила: «Проходи мимо» – вместо обычного «Salve», а рядом на железной цепи сидел чернокожий раб с отталкивающей физиономией. Клиенты не осаждали этот знатный дом, предпочитая не водить знакомства с его хозяевами.
Луций Домиций, знаменитый предок древнего рода, удостоился своего прозвища Агенобарб[5] в незапамятные времена, после того как римляне одержали победу над латинами при Регилльском озере[6]. На пути перед Луцием предстали юноши-близнецы Кастор и Поллукс и повелели ему возвестить сенату и народу об одержанной победе, о которой еще ничего не было известно, а в доказательство своей божественной силы коснулись его щек, и волосы на них из черных стали рыжими, медного цвета. Удачу принесла древнему роду эта необыкновенная встреча: удостоенные семи консульств, триумфа, двух цензорств, причисленные к патрициям, все они сохраняли прежнее прозвище[7].
Постепенно пороки вытеснили из наследников добрые качества, и в Риме шептались, что в семье Агенобарбов рождаются ныне лишь дикие, кровожадные разбойники, не брезгующие ростовщичеством и обманом, погрязшие в преступлениях и пороках. Август особым эдиктом в свое время был вынужден обуздать жестокость Домиция, отца Гнея, мужа Агриппиниллы. Будучи консулом, он выводил на подмостки в мимах римских всадников и матрон; травли показывал и в цирке, и по всем городским кварталам, а гладиаторский бой устроил такой кровавый, что ужаснулись многие.
Последний отпрыск рода превзошел предков в заносчивости, расточительстве, жестокости и разврате. Агриппиниллу, сестру Гая Цезаря, насильно выданную за него замуж по воле Тиберия, он поначалу невзлюбил из-за ее невзрачности, но после восемнадцати лет она вдруг похорошела, а к двадцати завоевала славу одной из первых красавиц Рима. Она сумела тонко сыграть на его ревности, даже не опечалясь, что нескольким ее поклонникам он переломал ноги, и благодаря этой ревности он наконец воспылал к ней запоздалой страстью. К тому же ему понравилось и то, что она оказалась искусна в любовных утехах и охотно закрывала глаза на его похождения. Ссоры меж ними были нередки, и иногда Агриппинилла подолгу не выходила из дома, пряча синяки, но, едва наступал мир, они любили друг друга неистово и ненасытно.
Утреннее солнце робко скользнуло тонкими лучами по ощерившимся мордам бронзовых химер и испуганно отпрянуло, будто сомневаясь, стоит ли будить обитателей этого мрачного дома. Но затем, осмелев, кинуло косой пучок лучей через комплювий, выхватив ярким пятном затейливый узор на мозаичном полу. Утренний свет растекался по атриуму, золотя мраморных муз и прекрасного Аполлона, стоящих в проемах между кубикулами. Тускнели огоньки бронзовых светильников, рабы начали уборку, из кухни потянулись вкусные запахи – дом оживал.
На широком ложе, инкрустированном золотом и слоновой костью, Агриппинилла металась в беспокойном сне на скомканных простынях, запутывая облако роскошных рыжих волос, и слезы лились из-под длинных ресниц. Неожиданно горький стон вырвался из ее уст, и она резко села, спрятав мокрое лицо в ладонях. Молодая рабыня испуганно наблюдала за ней, сжавшись в комок в углу. Все было приготовлено к пробуждению госпожи: и чан с теплой водой, и голубая туника, и маска из теста на ослином молоке, а новые прекрасные украшения искусно выложены на столике перед ярко блестевшим зеркалом.
Рабыня знала, что расстроило госпожу. Три дня назад ее мужа обвинили в разврате и прелюбодеянии с собственной сестрой и бросили в Туллиеву тюрьму. Но она не понимала, почему Агриппинилла так сильно убивается, если за день до этого он сильно избил ее и едва не утопил, сбросив в круглый имплювий посреди атриума на глазах у домашних рабов. Мокрая испуганная Агриппинилла, жадно хватая воздух разбитым в кровь ртом, едва выбралась из воды. Неужели она забыла об этом страшном оскорблении? Или боль от побоев уже поутихла? Ведь из-за жестокого неистового нрава Агенобарба она год назад уже выкинула недоношенного ребенка, и похоже на то, что никогда не сможет стать матерью.
Дурной сон отступил, слезы высохли, Агриппинилла медленно поднялась и приблизилась к зеркалу. Рабыня уловила небрежный жест и быстро подскочила. Госпожа села в удобную катедру с мягким сиденьем и указала на расческу с черепаховым гребнем. Испуганная ее молчанием, служанка стала бережно распутывать прядку около виска. Но дрожь в руках подвела ее, Агриппинилла резко вскрикнула и, схватив тонкую булавку, вонзила девушке в грудь.
Рабыня зашлась в вопле, отскочив назад, чтобы госпожа не смогла до нее дотянуться. Агриппинилла тронула припухшие веки и недовольно скривила губы:
– Иди сюда, глупая гусыня! Не смей уклоняться, когда госпожа наказывает тебя за неловкость! Накладывай маску, сегодня я собираюсь на прогулку.
Сдерживая слезы, рабыня усадила госпожу в теплый чан и принялась накладывать маску, похожую на густое тесто. Настроение Агриппиниллы улучшилось, плохой сон улетучился из хорошенькой головки, она без конца вертелась, разбрызгивая ароматную воду с лепестками цветов на пол. Но неожиданно тень набежала на ее лицо, и она с размаху впилась изящными розовыми ноготками в руку служанки.
– Ты очень неловкая сегодня, Кардикса! Я велю наказать тебя плетьми!
– Но, госпожа, пощади. Я не сделала ничего дурного, – взмолилась рабыня.
– Есть для меня какие-нибудь послания?
– Госпожа Энния и Ливилла прислали с час назад записки, но я не решилась тебя будить.
– Еще бы им сегодня не встать так рано. Вчерашние события потрясли всех. Вели управляющему приготовить мне ложе в триклинии, я умираю с голоду.
Агриппинилла впадала в ярость, стоило ей вспомнить вчерашний обед у брата в честь его помолвки. Подумать только, провинциалка ее оскорбила! А Гай и Ливилла даже не заступились! Кожа у нее смугла! Агриппинилла вытянула изящную ручку. Матовая белизна была совершенна, и прозрачный муслин вовсе ни при чем. Наглая выскочка! Откуда она взялась в Риме? Когда они успели встретиться с Гаем, чтобы эта Юния смогла так ловко его окрутить? Агриппинилла ломала голову, но не находила ответа на эти вопросы. Все сплетни по поводу того, что они якобы были знакомы еще в Антиохии, не внушали ей доверия.
Мысли ее вернулись к мужу, и раздражение только усилилось. Был бы более осторожен, не попал бы в тюрьму! Хотя Агриппинилла догадывалась, что за обвинениями стоял Макрон, супруг ее лучшей подруги. Агенобарб слишком глуп и самонадеян и из-за нелепой ссоры приобрел врага в лице всемогущего префекта претория. Наследственная необузданность привела к плохому концу. В прошлом месяце их носилки столкнулись на многолюдной улице, столкновения можно было избежать, разогнав народ, но пока преторианцы из свиты Макрона расчищали дорогу, Агенобарб, спешащий в бани, где ожидала его красавица-гетера, громко кричал, что не позволит сыну раба стоять на пути у бывшего консула. Макрон услышал эти оскорбительные слова, сказанные к тому же нарочито громко, но даже не выглянул из-за занавесей, предпочтя не затевать открытую ссору на потеху плебеям. И удар в спину не заставил долго себя ждать.
Агриппинилла завтракала в одиночестве, обдумывая, что ей теперь предпринять. Она не замечала вкуса пищи, бездумно отправляя в рот лакомые кусочки. Ручной лев ткнулся холодным носом в ее ладонь. Огромный зверь шумно ворчал и терся о ее ложе, словно кот. Она кинула ему кусок мяса. Он в одно мгновение разорвал его острыми клыками сквозь намордник и довольно заурчал.
– Посади его на цепь, Ант, – крикнула Агриппинилла высокому рабу-нумидийцу, – иначе этот зверь когда-нибудь всех сожрет. Глупая прихоть Агенобарба может стать роковой. И никогда не выпускай его впредь из клетки, пока не вернется господин.
«Если вернется», – угрюмо подумала она. Темнокожий раб ловко обвил шипастый ошейник вокруг косматой шеи льва:
– Пойдем, пойдем! Госпожа велела увести тебя!
Лев упрямился, но Ант упорно тянул цепь, зубья ошейника впивались в толстую кожу, причиняя зверю тупую боль, и он поддался человеку.
Закусив нижнюю губу, Агриппинилла с вожделением наблюдала, как горой вздымаются мышцы обнаженного торса Анта.
– Вернешься, когда отведешь зверя! – приказала она.
Нумидиец приблизился к госпоже. Капли пота блестели на его широкой груди: упрямый лев заставил повозиться, не желая идти в клетку. Резкий запах мужчины взволновал Агриппиниллу.
– Ближе! – командовала она. – Еще ближе!
В недоумении он встал, возвышаясь горой перед полулежащей хрупкой девушкой. Нежной рукой она приподняла его набедренную повязку, и глаза ее округлились от удивления.
– Быстро ко мне в кубикулу, животное! – проговорила она хриплым шепотом.
Кардикса, привлеченная необычным для утра шумом, бесстыдно подсматривала из-за занавесей. Тела на широком ложе ритмично двигались в танце любви, совершенство сочетания черного и белого притягивало взор молодой рабыни, а чужая страсть заставляла и ее тихо вторить громким стонам госпожи. Кардикса выскользнула из своего укрытия только тогда, когда белое без сил разметалось на черном.
Чуть позже она услыхала крик госпожи. При входе в кубикулу она столкнулась с управляющим, которого сопровождало пятеро рослых рабов, что носили воду и выполняли тяжелую работу по хозяйству.
Госпожа, одетая, восседала в катедре, а Ант на коленях бился лбом об пол перед ней.
– Отрезать ему язык! – кратко повелела Агриппинилла, метнула зеленую молнию из-под ресниц на Анта и прикрыла глаза, чтобы никто не заметил блеска похоти. – Теперь он будет работать в доме! – заметив Кардиксу, она продолжила: – А ты, гусыня, одевай меня, я собираюсь в гости к госпоже Эннии Невии. Пусть подают мои носилки!
Дворец Макрона на Целийском холме, окруженный садами и богатыми домами знати, был гостеприимно открыт для всех в утренние часы. Клиенты, блистая белизной тог, толпились в осциуме. С важным видом они перешептывались о делах сената, обсуждали происшествия в провинциях, волнения на границах, не упускали ни одну новость, которая обрастала подробностями в их речах, росла, будто снежный ком, и разносилась по Риму. Рабы уже начали распределять дарственные корзинки с провизией, тем самым давая понять, что префект претория более никого уже не примет, однако расходиться никто не спешил. Еще достаточно времени, чтобы успеть потолкаться в осциуме другого влиятельного дома и посетить форум, услышать свежие вести и встретить знакомых.
Агриппиниллу приняли и с почетом проводили к госпоже. Энния радостно встретила гостью, но, заметив, как она хмурится в ответ на приветствие, сказала:
– Подруга моя, я понимаю, в чем причина твоей тоски. Поверь мне – я попытаюсь помочь.
– Ах, Энния! Мне ли не знать, что уже год, как ты живешь под страхом развода из-за давней измены. Как я могу настаивать на том, что может чем-то повредить тебе? Домиций сам виноват, что твой муж затаил на него зло.
Энния хитро прищурилась и с улыбкой обняла подругу:
– Хочешь, кое в чем тебе признаюсь? Сегодня Макрон впервые захотел меня, и все случилось в таблинии. Представляешь? Я так счастлива!
– А ты уверена, что с его стороны это не просто вспышка похоти? Любая рабыня могла бы в тот момент заменить тебя на столе таблиния, – с едва заметной издевкой возразила ей Агриппинилла.
Энния сдвинула брови и нервно отбросила волосы назад.
– Нет, – сказала она. – Он уверил меня, что все будет по-старому. Я поклялась Юноной, что буду верной женой.
Агриппинилла пожала ей руку и промолчала.
– Я знаю, ты была вчера у брата. Видела его невесту?
Агриппинилла скрипнула в гневе зубами, и Энния увидела, как огонь ярости разрастается в ее глазах.
– Эта выскочка оскорбила меня! При всех опозорила, заявив во всеуслышанье, что ее кожа белее. Еще сказала, что пришлет надежное отбеливающее средство. Невеста Калигулы! – фыркнула она. – Провинциалка, хранившая свою не нужную никому девственность. Видно, на нее никто и не посягал все эти годы.
– Потише, потише, подруга. Вероятно, ты попыталась первой уколоть ее, но неудачно. И слава самого ядовитого язычка Рима поколебалась!
В ответ на это Агриппинилла еще громче заскрежетала зубами, глаза ее метали молнии поярче Юпитеровых, и Энния поняла, что не ошиблась. Невия не решилась задать вопрос, мучивший ее с тех пор, как она услышала от мужа о Юнии. Так ли она красива? То, что умна и уверена в себе, ей было понятно.
– Ливилла утром прислала мне записку, что она и Клавдилла отправляются на прогулку в Саллюстиевы сады. По ее словам, она хочет показать невесте брата прелести Рима. Я собираюсь туда, поедем вместе?
Энния кивнула, охваченная трепетом при мысли, что увидит соперницу, и велела рабыням приготовить ее к выезду. Целый час показала клепсидра в атриуме, прежде чем был выбран достойный наряд для Невии, подходящий для того, чтобы затмить александрийку.
Сады пестрели различной публикой. Знакомые указали им, где Ливилла, и они вовремя подоспели к катанию на лодках.
Эннию неприятно кольнула мысль, что она недооценила свою соперницу. Она и подумать не могла, что существует такая совершенная женская красота. Супруга префекта ревниво высматривала недостатки, но, к своему ужасу, не находила их. Все в Риме считали ее одной из первейших красавиц, но александрийская девушка превзошла ее, Энния не могла это с горечью не признать.
Волосы Юнии были намного гуще, все в изящных завитках. Энния тратила на завивку волос долгие часы и все равно с трудом добивалась подобного эффекта. Миндалевидные черные глаза притягивали взор влажным блеском из-под длинных загнутых ресниц, вечная таинственная усмешка красиво изогнутого рта заставляла робеть.
Энния не удержалась, чтоб не уязвить Агриппиниллу своим замечанием, что меньше всего Юния похожа на провинциалку, на девственность которой никто не посягал. Та поморщилась:
– Да уж, поклонников уже хоть отбавляй. Даже курица Ливилла померкла рядом с ней. Все знатные юноши собрались вокруг них, могу поспорить, только гусь Виниций не клюнул на Юнию – вон он, глаз не сводит с собственной жены. Глупый дурак! Ливилла после свадьбы уже успела не раз изменить ему, сама признавалась.
– Агриппинилла, хватит изливать желчь. Наслаждайся солнцем и красотой природы! Ты зла, что тоже в сиреневом, как и Юния. Пойдем, представишь меня. А то все уплывут без нас, и мы пропустим веселье.
Молодые женщины подошли к лодкам. Ливилла искренне обрадовалась сестре, та по-прежнему хмурилась, но весьма любезно ответила Юнии на приветствие, проигнорировав остальные. Энния казалась очень милой и добродушной, присела рядом с Юнией, и они принялись болтать о разных женских пустяках. Невия пустила в ход все свои чары, пытаясь обольстить соперницу, расхваливала ее красоту, получая в ответ те же льстивые слова. Но Энния не заметила того, что и Клавдилла в первое мгновение встречи поразилась, как красива оказалась ее соперница. Кольца черных волос, затейливо уложенные и стянутые сзади в продолговатый греческий узел, глаза с глубокой синевой, гордо смотрящие из-под сросшихся бровей. Однако Юния успокоилась, уловив смятение в ее взоре и поняв, насколько Эннию изумила ее совершенная красота и присутствие стольких изысканных патрициев вокруг. Со стороны казалось, что девушки без ума друг от друга, но лишь они обе отдавали себе отчет, что это затишье перед бурей.
Ручные лебеди, не боясь шумной компании, смело подплывали к лодкам, выпрашивая крошки. Девушки гладили их тонкие шейки, шумно восторгались. Молодые патриции, в особенности Ганимед Лепид, без устали упражнялись в остроумии, веселя всех.
Они заплыли туда, где фруктовые деревья свесили ветви, полные ароматных цветов, прямо к воде, и беззастенчиво рвали лепестки, усыпая ими гладь озера. Неожиданно послышалось громкое пение, причем не слишком умелого певца, и показалась лодка, на носу которой стоял Гай Калигула и исполнял любовную греческую песнь, превознося красу своей ненаглядной Юнии. Его золоченый панцирь сверкал, как тысячи солнц. Клавдилла, ослепительная в своей красоте, поднялась навстречу и неожиданно для всех запела в ответ звучным голосом стихи лесбийки Сапфо. Все заслушались, прервав разговоры. Под гул одобрения влюбленные поцеловались.
Червь зависти безжалостно грыз сердце Эннии. Она насильственно улыбалась, но Агриппинилла подметила, как глубоко та страдает. Она не догадывалась ранее о тайной любви подруги к наследнику императора, но сейчас поняла все.
Гай Цезарь настоял, чтобы Юния пересела в его лодку и попрощалась с новыми знакомыми.
– Гай, ты лишаешь нас солнца, – в шутку возмутился Ганимед.
Остальные его поддержали, расточая похвалы Юнии.
– С вами остаются мои прелестные сестры и несравненная Энния Невия, – возразил Калигула, прижимая к себе невесту. – Желаю всем прекрасно провести время.
Юния дружески со всеми распростилась, пообещав Эннии напоследок отобедать у них вечером. Калигула тоже принял приглашение.
– Я не дождусь дня нашей свадьбы, – сказала Юния, едва они отплыли. – Надоело, что мы тайком проводим ночи вместе, рискуя быть застигнутыми. Отец гневается на меня за то, что я выезжаю одна без мачехи, вижусь с тобой наедине. К счастью, он собирается после свадьбы вернуться в Александрию.
Гай поцеловал ее:
– Осталось немного. Я готовлю такое грандиозное торжество, что весь Рим будет потрясен. Не расстраивайся только, моя Юния, но сегодня вечером я отбываю на Капри к императору. Мне надо решить с ним кое-какие вопросы. Сразу после обеда у Макрона – заметь, я принял его приглашение только из-за тебя, – меня будут ждать преторианцы, которые мне выделены для сопровождения. Я вернусь через несколько дней.
Непрошеная слезинка заблестела в густых ресницах. Юния тайком смахнула ее.
– Несколько дней, я надеюсь, пролетят незаметно, – сказала она, а в прелестной головке уже зародился дерзкий план.
Они еще долго гуляли под сенью деревьев, взявшись за руки и не обращая внимания на любопытные взгляды со всех сторон.
Энния смотрела вслед уплывающей лодке и хмурилась, брови ее слились в одну тонкую черту, выражая недовольство. Калигула даже не посмотрел в ее сторону, очарованный своей невестой. Агриппинилла тронула ее за плечо.
– На тебя обращают внимание, подруга, прекрати выставлять напоказ свои страдания, – шепнула она.
Энния вздрогнула, с усилием раздвинула в улыбке тонкие губы и повернулась к знакомым:
– Пение александрийки растрогало меня. В Риме я не слышала ничего подобного.
Лодка причалила к берегу. Молодые женщины легко спрыгнули на зеленую траву, Ливилла с Виницием распрощались со всеми, с ними уехал и Ганимед. Энния и Агриппинилла остались одни среди раскидистых зеленых деревьев.
Невия увлекла подругу в глубь сада, усадила рядом на мраморную скамью и наконец-то дала волю слезам.
– И давно ты влюблена в моего брата?
Энния всхлипнула в ответ.
– Как ты могла увлечься им? Знаешь ведь прекрасно – его любовные связи недолговечны и несерьезны. Мне жаль тебя от души, подружка.
– Мы не были близки, не были, несмотря на мою настойчивость. Я тайком бегала к нему во дворец, как влюбленная кошка, но он остался глух к моим мольбам. Я не понимала долго, что останавливает его, он ссылался на дружбу с Макроном, даже обещал жениться, когда станет цезарем, а сам…
Крупные слезы катились по ее нежным щекам и капали на драгоценный наряд. Агриппинилла рукавом столы принялась осторожно вытирать их.
– Потише, потише, – зло шептала она. – Успокойся же, приди в себя. На нас обращают внимание гуляющие. Не стоит давать пищу слухам. Я, как видишь, спокойна, хотя мой муж в тюрьме. Лучше вернемся к тебе.