Я ощущал себя канатоходцем. Стоит чуть-чуть наклониться – и можно приземлиться прямо на путь Бассандера, ведущий к войне и позорному концу, которого мне вовсе не хотелось. Я твердо знал: даже если капитан сдержит слово и оградит меня от заточения на Эмеше, никакой мирной жизни с Джинан на Убаре ждать все равно не приходится. Бассандер использует меня ради иной, куда менее приятной цели.
Что двигало мной? Алчность? Гордыня? Желание войти в историю великим героем, принесшим в Галактику мир, и получить почести от императора? Или, как я тогда утверждал, меня вело сострадание? Сострадание не только к людям, но и ко всем другим существам? Не знаю. Отчасти потому, что с тех пор, как я стоял на борту «Фараона», просчитывая шансы, прошло уже почти пятьсот земных лет, а отчасти потому, что мой прозревший разум воспринимал меня немного чужаком. Чуждыми казались те древние элементы, которые мы, люди, делим с обезьянами, китами и омарами, те, что старше даже нашего языка. Любого языка. Я их не понимал и потому не мог определить глубину и источник своих побуждений.
Достаточно будет сказать, что я чувствовал отчаянное желание сделать хотя бы что-нибудь и найти этому действию четкое определение. У меня был талант: я понимал язык врага. И была возможность применить этот талант. Я, пусть и неохотно, воспользовался выпавшим шансом, переговорив с Райне.
Политика – опасная игра. Однажды я сыграл в нее и выиграл, несмотря на высокий риск. На Эмеше я с помощью Валки избежал брака по расчету и опалы Капеллы и добился права покинуть планету: в меньшей степени – благодаря моей находчивости, и в большей – благодаря слепому и цепкому прагматизму. Дом Матаро, джаддианцы, Капелла, сьельсины, легионы. Я ловко лавировал между ними и выбрался лишь слегка потрепанным.
Сидя на кровати в ярко освещенной каюте, я провел пальцами по рассеянным на левой руке шрамам. После пыток Уванари пыталось убить меня. Капли расплавленного свинца брызнули на руку из пыточного приспособления, оставленного катарами Капеллы. Шрамы блестели на бледной коже, словно кратеры. Словно звезды.
Плата за ум.
Чем я расплачусь на этот раз? Стоит ли оно того?
Я отправил Райне Смайт телеграммы с «Мистраля», где у Бассандера было меньше возможностей их перехватить. Она предложила мне формальную защиту. Никакого содействия в трудную минуту. Она не могла наложить вето на решение Бассандера, ведь тот получил приказ от ее непосредственного начальника Тита Хауптманна. Она лишь негласно призвала меня к неповиновению.
«Я приказала тебе найти Воргоссос, – говорилось в ее ответном послании. – Если теперь я потребую следовать этому приказу вопреки распоряжению Хауптманна, то отправлюсь под трибунал».
«Тогда выйдет, что я последую приказу преступника», – ответил я.
«Если добьешься успеха, это будет не важно».
«Адриан, – раздался в голове голос Гибсона, – назови мне восемь степеней повиновения».
Как и много лет назад, я перечислил их про себя. Повиновение из страха перед болью. Повиновение из прочих страхов. Повиновение из любви к личности иерарха. Повиновение из верности трону иерарха. Повиновение из уважения к законам, людским и божественным. Повиновение из набожности. Повиновение из сострадания. Повиновение из преданности. Я назвал их несколько раз.
«Что из этого наивысшее? – произнес его резкий голос. – Что может заставить тебя повиноваться?»
«Повинуйся, – подумал я голосом отца, и единственное слово было как порыв ветра в руинах замка на разрушенной луне. Мой отец, лорд Алистер Марло, – Линонский Мясник. – Есть два типа людей. Одни повинуются любому приказу вышестоящих. Другие повинуются собственным приказам. Все люди кому-то повинуются, пускай лишь себе».
Я не был уверен в его правоте, но знал одно: Бассандер был из первых. Он солдат, а не господин.
Что им двигало? Сострадание? Нет, в его мандарийском теле не было ни капли сострадания. Набожность? Возможно, но в нашей Империи под видом религии подают весьма лживую и низменную идеологию. Оставалась верность. Конечно верность. Не личности его командиров, а их рангу. Приверженность Бассандера порядку была куда сильнее, чем я думал. Так он подавлял хаос в собственной душе, где, как у каждого из нас, водились демоны. В Имперских легионах правила иерархия, порядок, закон. Его верность была следствием его зависимости, его нужды. Он повиновался трону иерарха, командованию легиона. Своему командиру, своему трибуну, Первому стратигу.
А перед кем отвечал я? Кому повиновался?