Я склоняюсь над своим рисунком, рука – правая рука – неистово порхает над листком, рисуя листья, ветки. Новый учитель рисования, которого, наконец, нашла школа, не внушает ни опасности, ни вдохновения. Никакой. И в подметки не годится Джинелли, которого заменяет. Но пока я могу рисовать что угодно, пусть даже просто деревья, как велено, мне наплевать, что он скучный и пресный.
Ходит по классу, время от времени делая вежливые замечания, потом останавливается за моим плечом, изрекает «хмм… хмм… интересно» и идет дальше.
Я смотрю на свой листок. Целый лес злобных деревьев, и в тени под ними какая-то темная фигура с глазами.
Как бы воспринял это Джинелли? Он сказал бы: притормози, прояви больше старания, и был бы прав. Но такая необузданность ему бы тоже понравилась.
Начинаю заново, умиротворенная скрипом угля по бумаге. Деревья уже не такие злобные, и теперь уже сам Джинелли смотрит из их тени. Никто, кроме меня, не узнал бы его тут: мне известно, что бывает, когда рисуешь пропавших, вроде него. Нет, я рисую его таким, каким, мне кажется, он мог быть – молодым человеком, скрывающимся в наброске. Не стариком, которого утащили лордеры.
Час спустя сканирую свою карточку у дверей в класс для самоподготовки и вхожу. Направляюсь к заднему ряду…
– Кайла?
Я останавливаюсь. Этот голос… здесь? В нерешительности оборачиваюсь. Нико стоит, прислонившись к учительскому столу. Улыбается медленной, ленивой улыбкой.
– Надеюсь, тебе сегодня лучше.
– Да, спасибо, сэр, – отвечаю я, поворачиваюсь и умудряюсь дойти до задней парты, не споткнувшись.
Его присутствие в качестве скучающего дежурного учителя, который следит, чтобы мы занимались молча, не должно было удивить. Они все время меняются, так что рано или поздно должна была настать и очередь Нико. Тем не менее я не ожидала столкнуться с ним так скоро и теперь сижу несколько минут, держа руки на коленях, пока они не перестают дрожать.
Открываю домашнее задание по алгебре – его я делаю обычно без труда, так что и притворяться особенно не приходится. Сижу, смотрю на страницу, не забыв взять ручку в правую руку. На столе перед Нико стопка тетрадей на проверку, однако я вижу, что он притворяется так же, как и я, а сам то и дело поглядывает в мою сторону. Разумеется, я бы не знала этого, если бы сама не наблюдала за ним.
Я вздыхаю и пытаюсь решить уравнение с переменными, но цифры расплываются, не слушаются, а мысли скачут туда и сюда. Рассеянно вожу ручкой по краям листа, потом рисую цветочные узоры вокруг даты, которую, как обычно, проставила вверху.
Вдруг взгляд мой отчетливо фокусируется на цифрах: 3.11. Третье ноября. И в следующий миг очередной кусочек пазла с почти слышным щелчком становится на место: сегодня мой день рождения. Я родилась в этот день семнадцать лет назад, но я единственная, кто это знает.
По рукам пробегают мурашки. Мне известна дата моего настоящего дня рождения, а не та, которую назначили в больнице, когда изменили мою личность, украли мое прошлое.
Мой день рождения? Я мысленно прощупываю эту фразу со всех сторон, но не нахожу больше ничего. Ни тортов, ни вечеринок, ни подарков. Одна только дата. Воспоминаний, которые должны были бы ей сопутствовать, нет. И все же я чувствую, что в глубинах моего мозга таится еще много всего такого, что я могла бы узнать, если бы копнула поглубже.
Некоторые из вернувшихся воспоминаний – просто голые факты, словно я прочла досье на себя и какие-то куски вспомнила, а какие-то нет. Все это не вызывает у меня никаких эмоций.
Из веб-сайта о пропавших детях известно, что меня звали Люси и что я исчезла в возрасте десяти лет, но из той жизни я не помню ничего. Потом я вновь появляюсь – подростком, уже с Нико, и только из того периода ко мне прокрадываются воспоминания. О том же, что было раньше, – ничего.
Нико… Вот у кого могут быть ответы. Все, что мне нужно, это сказать, что я его помню. Но действительно ли я хочу все это знать?
Когда звенит звонок, я медлю, несмотря на то что все инстинкты во мне кричат, требуют скорее бежать и избавить себя от этого выбора – говорить с ним или нет – до тех пор, пока я не разберусь, что все это значит. Я медленно иду к двери, у которой стоит Нико. Все остальные ученики уже ушли. Мы одни.
«Ну, иди же», – приказываю я себе и намереваюсь пройти мимо.
– С днем рождения, Рейн, – говорит он, понизив голос.
Я оборачиваюсь. Наши глаза встречаются.
– Рейн? – шепчу я. Примеряю имя к себе, пробую его на вкус. Рейн[1]. Еще одно воспоминание всплывает, яркое и отчетливое. Я выбрала это имя сама три года назад, когда мне исполнилось четырнадцать. Я помню!
Это мое имя. Не Люси, имя, которое мне дали родители при рождении. Не Кайла, как назвала меня какая-то равнодушная медсестра, заполнявшая больничный бланк после того, как мне стерли память. Рейн – вот мое настоящее имя. И, словно произнесенное вслух, оно наконец рушит последнюю преграду в моей душе.
Его глаза расширяются и вспыхивают. Он знает меня. Более того, он знает, что я знаю его.
Кровь вскипает в жилах, энергия бьет ключом: пан или пропал.
Но в следующее мгновение он стирает с лица всякое выражение и отступает назад.
– Постарайся не забыть про домашнее задание по биологии на завтра, Кайла, – говорит он, и взгляд его скользит поверх моего плеча.
Я оборачиваюсь и вижу миссис Али. В душе вспыхивает ненависть, потом страх. Но это страх Кайлы. Я не боюсь ее. Рейн ничего не боится!
– Постарайся не забыть, – повторяет Нико, на этот раз опуская бессмысленное упоминание о домашнем задании, предназначенное для ушей миссис Али, и выскальзывает в коридор.
Постарайся не забыть…
– Мне нужно с тобой поговорить, – говорит миссис Али и улыбается. Она наиболее опасна именно тогда, когда улыбается.
Что ж, посмотрим, кто кого. Я тоже улыбаюсь.
– Конечно, – отвечаю я, стараясь ничем не выдать своего ликования. Мое имя! Я – Рейн!
– Я больше не буду сопровождать тебя на переменах, – сообщает она. – Ты уже вполне освоилась в школе.
– О, спасибо вам большое за вашу помощь, – как можно любезнее отзываюсь я.
Глаза ее подозрительно сужаются.
– Я слышала, ты в последнее время хандрила, ходила с несчастным видом и была невнимательна на уроках. Однако сейчас кажешься вполне счастливой.
– Мне очень жаль. Я уже чувствую себя намного лучше.
– И, Кайла, ты же знаешь, если тебя что-то беспокоит, ты всегда можешь поговорить со мной. – Она снова улыбается, и меня пробирает озноб.
Будь осторожна. Пусть официально ее должность – помощник преподавателя, но этим ее обязанности явно не ограничиваются. Она все время наблюдает за мной в поисках какого-либо признака, симптома отклонения от строгого, предсказуемого поведения Зачищенной. Малейший намек на возвращение моих преступных наклонностей, и меня могут вернуть лордерам. Уничтожить физически.
– Все отлично. Правда.
– Что ж, надеюсь, так будет и дальше. Ты должна прилагать максимум усилий и в школе, и дома, и в обществе, чтобы…
– …выполнить свой договор. Использовать свой второй шанс. Да, я знаю! Но спасибо, что напомнили. Буду очень стараться. – Я широко улыбаюсь, такая счастливая, что готова поделиться улыбкой даже со шпионкой лордеров. То, что миссис Али больше не будет ходить за мной по пятам – неожиданный бонус.
На лице ее отражается борьба между замешательством и раздражением. Миссис Али определенно больше нравится, когда я робею в ее присутствии.
– Да уж постарайся, – ледяным голосом и без намека на улыбку роняет она.
Какая жалость, что Рейн не из робкого десятка.
Красный, золотой, оранжевый. Дуб, растущий у нас во дворе перед домом, укрыл траву толстым, пестрым ковром, и я несу из сарая грабли.
У меня есть имя.
Я атакую граблями листья, сгребаю их в кучи, потом расшвыриваю ногами и начинаю заново.
У меня есть имя! То, которое выбрала я сама, когда была тем, кем хотела быть. Лордеры попытались отнять его у меня, но почему-то им это не удалось.
Через дорогу останавливается машина, которой я никогда раньше не видела. Из нее выходит парень примерно моего возраста или, возможно, чуть постарше. На нем мешковатые джинсы и футболка, такая помятая, будто он вел машину или спал в ней несколько часов кряду (нужно надеяться, не в одно и то же время). И все же этот вид, словно говорящий: «плевать мне, во что я одет», ему идет. Он открывает багажник. Вынимает коробку и несет ее в дом. Снова выходит, замечает, что я смотрю, и машет рукой. Я машу в ответ. Кайла не стала бы. Она, вероятно, смутилась бы и покраснела, но Рейн – девушка смелая.
Он достает еще одну коробку, по другую сторону машины изображает, будто спускается по воображаемому эскалатору, и оглядывается, – смотрю ли я. Я закатываю глаза. Он продолжает проделывать разные другие фокусы, а я запихиваю листья в мешок, везу на тележке на задний двор и захожу в дом.
– Спасибо, что убрала листья, – говорит мама. – А то уже замусорили весь двор.
– Не за что. Мне хотелось что-нибудь поделать.
– Чем-то заняться?
Я киваю, потом напоминаю себе немного сбавить обороты, не то слишком частая смена настроений вынудит ее отвезти меня в больницу на проверку. Эта мысль не на шутку тревожит меня, и улыбка сползает с лица.
Мама кладет руку мне на плечо, легонько стискивает.
– Будем обедать, как только…
Дверь открывается.
– Я дома! – вопит Эми.
Минут через пять мы уже сидим за столом и слушаем подробный отчет о ее первом дне в качестве помощницы врача в хирургическом отделении. И, как выясняется, работа там – поразительный источник местных сплетен. Вскоре мы узнаём, кто ждет ребенка, кто свалился с лестницы, перебрав виски, что нового парня через дорогу зовут Кэмерон, что он приехал с севера и по неизвестным пока причинам будет жить со своими дядей и тетей.
– Мне там безумно нравится. Жду не дождусь, когда стану медсестрой, – говорит Эми, наверное, уже в десятый раз.
– А ты видела какие-нибудь серьезные заболевания? – поддевает ее мама.
– Или увечья? – добавляю я.
– О, кстати. Вы ни за что не догадаетесь…
– О чем? – спрашиваю я.
– Это случилось утром, поэтому сама я не видела, но слышала об этом все-все.
– Ну, так расскажи нам, – просит мама.
– Какого-то мужчину доставили в больницу с ужасными ранениями.
– Бог ты мой! – охает мама. – И что с ним стряслось?
А меня начинает охватывать дурное предчувствие. Тревога змеей вползает в душу.
– Никто не знает. Его нашли в лесу на конце деревни, избитого до полусмерти. Черепно-мозговые травмы и переохлаждение, пролежал там, по-видимому, не один день. Просто чудо, что он еще жив.
– Он сказал, кто это сделал? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь унять бешено колотящееся сердце и выглядеть безучастной.
– Нет и, может, никогда не скажет. Когда его к нам доставили, он был уже в коме.
– Кто же он? – спрашивает мама, но я и без Эми знаю ответ.
– Уэйн Бест, ну, тот противный строитель, который делал кирпичные стены между участками.
Мама просит нас держаться подальше от леса и проселочных троп. Она беспокоится, что где-то в округе бродит маньяк.
Но этот маньяк – я.
– Можно, я пойду к себе? – спрашиваю я, внезапно почувствовав дурноту.
Мама поворачивается ко мне.
– Что-то ты побледнела. – Она кладет теплую ладонь мне на лоб. – И кожа липкая.
– Немного устала.
– Иди, ляг пораньше. Мы сами помоем посуду.
Эми стонет, а я направляюсь к лестнице.
Лежу, вперив невидящий взгляд в темноту. Себастиан успокаивающе посапывает рядом.
Я сделала это: избила человека до полусмерти, ввергла в кому. Точнее, Рейн. Она вернулась в это же время. Или что? Я и она – это одно целое или две разные личности в одном теле? Иногда я чувствую себя ею, словно воспоминания и то, кем была она, берут верх.
А порой, как сейчас, она ускользает, словно ее никогда и не было. Но кем на самом деле была Рейн? Еще и Люси каким-то образом вписывается в прошлое Рейн, но вот каким? Нас связывает один день рождения – третье ноября. В душе я цепляюсь за это знание, эту тайну. Какими бы несовместимыми ни были эти кусочки меня, третье ноября – день, когда я пришла в этот мир.
Мало-помалу мысли расплываются, меня одолевает сон. Но внезапно дата отчетливо отпечатывается в голове. И глаза распахиваются.
Сегодня мне исполнилось семнадцать. Я вышла из больницы в сентябре, пробыв там девять месяцев. Стало быть, мою память стерли меньше одиннадцати месяцев назад. Мне уже было шестнадцать. Но стирать память тем, кому больше шестнадцати, незаконно. Правда, лордеры время от времени могут нарушать свои собственные законы, если имеется достаточно веская причина, но почему это произошло в моем случае?
В голове по-прежнему не складываются отдельные кусочки. Иногда я чувствую, что вижу всю картину, но едва только пригляжусь повнимательнее, она исчезает. Словно нечто такое, что я могу видеть только сбоку, краем глаза.
Нико, наверное, сможет объяснить, если захочет; мое прошлое в качестве Рейн, по крайней мере. Но что он потребует взамен?
Быть может, Рейн и все, что с ней связано, лучше забыть.
Я могла бы продолжать жить своей новой жизнью, быть пай-девочкой, держаться подальше от неприятностей и оставить Нико в прошлом. Избегать его, делать вид, что ничего не было.
Так или иначе, Уэйн может положить всему этому конец.
Тебе следовало его прикончить.
Прекрати.