После обеда, как и обещала, Пуления Авсеевна ведет меня к Олесе. Шатер, куда её отвезли находится далеко от общего шатрового городка, в ложбинке между холмами. Он небольшой и что сразу бросается в глаза – чисто белый, даже режет глаза от такого контраста на серо-голубом фоне неба. Шатер окружен наскоро собранным плетеным забором, на палках которого зачем-то воткнуты черепа животных. От этого зрелища становится как-то жутковато.
Заходим внутрь. Олеся сидит в серединке на низкой скамейке, на ней длинное белое одеяние с вышитым орнаментом по вороту, но подол задран так, что оголены её худые бледные ноги. Вокруг неё на коленях, а кто и по-турецки, сидят женщины-когалки в разноцветных платьях и в смешных квадратных шапочках, и о чем-то поют. Хор у них получается дружный спетый, что невольно заслушаешься, хотя ничего непонятно – на чужом языке же все слова. Одни просто поют, другие обмазывают Олесины голые лодыжки темно-зеленной грязью.
– Олеся! – вскрикиваю я.
– А, Дарина, – улыбается она мне, – как хорошо, что ты пришла.
Сажусь рядом с ней на сбитую полутвердую подушку.
– Ты как? Всё в порядке? – осторожно спрашиваю я.
– Всё отлично, – по-прежнему улыбается она и смотрит на меня как-то загадочно.
– Что они такое тебе делают? – киваю я на её ноги, уже полностью облепленные неприглядной на вид грязью, из которой торчат сломленные стебли и перемолотые листья и травы.
– Что-то на вроде депиляции, только народными средствами, – беспечно отмахивается она.
– А зачем?
– Чтобы кожа была гладкая и нежная, – щурится она. – Я же замуж выхожу.
– Так не скоро же.
– Дарина, я завтра замуж выхожу, – отвечает она и её улыбка сходит с лица, глаза становятся немного печальными, но всё равно светятся ожиданием счастья.
Судорожно сглатываю слюну.
– За кого же?
Я даже не сразу задаю ей этот вопрос, настолько у меня пересыхает во рту от столь неожиданной новости.
– За Касима Емельяновича, – отвечает она. – Ну за жениха, которого нам показывали вчера, у кого свадьба в Радогощь, – добавляет она, видя, что я ничего не понимаю.
– Шутишь? – вспыхиваю я. – Олеся, ты в своем уме?
– Нет, Дарин, я не шучу, всё серьезно. – Она обхватывает мою ладонь своими холодными руками и заглядывает мне в лицо. – Я только тут поняла, что настоящей женщиной и матерью я смогу быть только здесь, вдали от суматошного и сумасшедшего большого города.
– Но он же страшный. И ты будешь у него третьей женой. Олеся, вдумайся – третьей! – чуть ли не кричу я.
– Ничего и не страшный, а настоящий мужчина. Сильный, крепкий, надежный. Чтобы поддерживать здоровым свой род, когалы время от времени берут себе жен с других племен, сегодня выбрали меня и знаешь, я по-настоящему счастлива. А то что третья, это очень даже хорошо, одной с большим домом и с хозяйством мне не справится.
Я не узнаю Олесю, словно это не она говорит, а кто-то другой за неё.
– А как же Антон? – едва слышно произношу я.
– Антон был моей ошибкой. Это просто увлечение. Моя настоящая любовь – это Касим Емельянович, – говорит она.
– Олеся! – Я дергаю её за руку, – очнись! Тебя чем-то опоили?
– Никто ничем меня не опаивал, – смеется она.
И вдруг льнет ко мне, крепко-крепко прижимается, стискивая меня в своих объятиях.
– Как хорошо, что ты пришла со мной попрощаться, – шепчет она мне на ухо, её горячее дыхание обжигает меня, – мы больше не увидимся в том качестве, как сейчас. В следующий раз я буду другой, и ты можешь изменится, если ты сама этого захочешь.
Отстраняется от меня, внимательно смотрит мне в глаза. Я ничего не понимаю, и мне хочется заплакать как маленькой.
– Я буду рада, если ты тоже поменяешься, – говорит она. – А теперь иди, мне нужно подготовится к обряду.
– Олеся, – только и вырывается у меня.
Я хочу ещё что-то сказать, привести какие-то доводы, но слова застревают в горле, и я ничего не могу. Меня отрывают от Олеси и выталкивают из шатра, затягивают полог. Пуления Авсеевна берет меня под руку и ведет прочь.
Наверное, нужно было кричать, отбиваться, если надо грызть зубами стенки этого шатра, но вытащить оттуда подругу. Она бы на моем месте так бы и поступила, а я ничего этого не делаю. Позволяю себя увести.
Даже не сразу замечаю, что мы не возвращаемся обратно к нашему шатру, а меня отводят к высокому старому засохшему дереву, садят чуть в стороне на ковер. Пуления Авсеевна располагается рядом, держит мою руку в своих ладонях, гладит, чувствую её теплую морщинистую кожу и успокаиваюсь понемногу, хотя сердце так и колотится. И главное, я не знаю, как мне поступить. И как назло Кирилл, Аня и Игорь так бессовестно свалили, оставили нас здесь одних.
– Всё будет хорошо, не переживай, – говорит Пуления Авсеевна и поглаживает меня.
Отдергиваю свои руки и обнимаю себя за плечи. Солнце быстро садится, налетает пронзительный холодный ветер. Ежусь, жалею, что ветровка осталась в шатре, но нет сил подняться на ноги и сходить за ней. Я, словно как загипнотизированная, сижу, прилипнув попой к ковру. Вокруг нас собирается народ, и я догадываюсь, что сейчас что-то должно произойти и мое сердце сковывает тревога.
Солнце опускается так низко, что запутывается в сухих корявых ветвях старого дерева и вдруг вновь ударяют в барабан, и я подпрыгиваю на месте, оглядываюсь.
К нам приближается процессия. Впереди шаман, высокий, настолько худой, что видны его выпирающие ребра на голом торсе, плечи прикрыты черной шкурой, а на макушке голова мертвого волка. Он вышагивает чинно, размеренно, ни на кого не глядя, и люди отходят в сторону, пропуская его. В руках у него огромный бубен и он бьет в него своей крепкой жилистой ладонью, натянутая мембрана издает гулкий: «БОМ» и мое сердце замирает.
Позади него идут женщины-когалки всё в тех же разноцветных платьях и квадратных шапочках, когда я застала их в шатре с Олесей. Их головы опущены, словно они чем-то опечалены. Меж них я замечаю и саму Олесю, в белом длинном платье, на голову накинута полупрозрачная ткань, что-то наподобие фаты. Они подводят её к дереву, и она становится спиной к сухому стволу.
Ищу глазами жениха, но не нахожу, нет его здесь, и вспоминаю, что она говорила, что замуж же завтра выходит, тогда, что сегодня за обряд? Спрашиваю об этом Пулению Авсеевну.
– Сегодня прощание с невестой, – с готовностью отвечает мне когалка.
– Это что значит?
– Что она переходит из одного статуса в другой.
– Из просто девушки в замужнюю женщину? – уточняю я.
– Нет, не совсем так, – качает она головой.
– А как тогда?
– Мне сложно это тебе объяснить, – чуть помолчав, говорит она, – ты не поймешь сразу, для этого время нужно, чтобы осознать. Попозже всё узнаешь. Кащь проведет её, не беспокойся, они справятся.
– Кто такой Кащь? – спрашиваю я, а у самой мурашки бегут от какого-то неосознанного страха.
– Кащь – это шаман, который помогает совершить переход, – поясняет она.
Хмурюсь, не нравится мне всё это. Хочется, чтобы поскорее кончилась эта часть обряда, а ночью я попытаюсь пробиться к Олесе и увести её оттуда. Мы сбежим из этого странного места во чтобы то ни стало, и забудем всё это как страшный сон. Прикусываю губу и в который раз проклинаю друзей, которые бросили нас здесь одних.
Между тем шаман бросает на траву свой большой бубен и что-то кричит на когальском, обращаясь к приведшим Олесю женщинам. Те с воплями и рыданиями падают на колени и начинают громко голосить, чуть ли не раздирая на себе одежду.
– Что происходит?
– Кащь спросил – попрощались ли они с невестой, – отвечает Пуления Авсеевна. – И они показывают, что они очень опечалены расставанием с ней.
– Как-то это всё странно, – произношу я, не замечая, что я это говорю вслух.
– Таков обычай, – усмехается она. – Ведь Олеся из другого племени, не из нашего, поэтому должна пройти обряд прощания в полной мере.
– В полной мере? – перевожу на неё взгляд.
Она хитро улыбается, загадочно посматривая на меня и больше не добавляет ни слова. Поворачиваюсь обратно к Олесе. Она сняла фату с головы и я вижу её спокойное лицо, с неё смыта вся косметика, что я даже не сразу узнаю её. Волосы прибраны в толстую косу. Что совсем на неё не похоже. Олеся никогда не заплетала по-простецки косу, предпочитая всегда либо хвост, либо распущенные волосы. И всегда, всегда красится!
К шаману подходит тот жених, руках у него поднос, накрытый полотенцем. Кащь рывком сбрасывает полотенце и берет с подноса за рукоять длинную чуть изогнутую саблю. Поднимает руку над головой, и острая сталь сверкает на солнце. Кащь издает страшный сдавленный крик, изгибаясь при этом, словно его голос идет не из горла, а откуда-то изнутри него и вдруг делает резкое быстрое движение рукой, взмахивая саблей…
Мой глаз не успевает уловить, что это было за движение и для чего оно было нужно, как вдруг на острой стороне сабли откуда-то появляются капельки алой крови. Я смотрю на Олесю, она застыла столбом и вдруг, как в замедленной съемке, на её длинной шее, на её белой нежной коже появляется узенькой ниточкой красная полоса. Сначала совсем тонюсенькая, едва различимая, затем всё больше утолщается и вот кровь уже пузыриться и брызжет, а Олесина голова просто-напросто съезжает с шеи и падает в траву.
Немой крик застревает в моем горле, всё разом кружится у меня перед глазами, сливаясь в одно большое пестрое пятно. Я падаю на ковер, стукаясь больно подбородком, и у меня перехватывание дыхание. Я хочу вдохнуть, но не могу, словно мое тело разом разучилось дышать. Меня накрывает таким спазмом, что мне кажется, что сейчас мою душу выдавит из тела.
Чувствую, что меня бьют по щекам, хватают за руки, но это как будто не со мной, как будто я вне этого тела. И вдруг я делаю вдох и наконец могу пошевелиться. Поднимаю голову и ищу глазами Олесю, я не верю в то, что я сейчас увидела, этого просто не могло быть, это какой-то сон, мое дурное воображение, но никак не правда.
Я вижу, как к месту развернувшейся трагедии подносят плетенные носилки, укладывают на неё безголовое окровавленное Олесино тело, а рядом кладут её отрезанную голову. Накрывают её полностью льняным покрывалом и уносят прочь от меня. В этот миг гаснет последний солнечный луч, небо вдруг затягивается темной пеленой и на землю опускается тягучая холодная мгла.
Просыпаюсь я как-то вдруг, открываю глаза как от толчка, пытаюсь унять бешено бьющееся сердечко от только что увиденного кошмара, я всё ещё слышу устрашающий крик шамана и вижу перед глазами как падает отрезанная голова Олеси. Тяжело дышу и фокусирую взгляд. Темно. Догадываюсь, что я в нашем шатре, но не помню, как в нем очутилась, когда мы сюда вернулись и легли спать. Всё так туманно в голове. Поворачиваюсь набок, чтобы разбудить Олесю и рассказать ей свой страшный сон, но её нет рядом со мной. Я лежу в нашем шатре одна и больше никого.
И вдруг до меня доходит ужасное – Олеси больше нет, что всё это было не сон, её убили на самом деле. Всхлипываю, выбираюсь из одеяла, тянусь к своему рюкзаку, вытаскиваю смартфон, а вдруг ловит? Но телефон не включается, аккумулятор без зарядки совсем сел, в лесу тут негде заряжать. Достаю минералку и делаю большие глотки. Слезы текут по моим щекам, и я не в силах унять их.
Бежать, бежать отсюда во что бы ни стало. Дрожащими руками закручиваю крышку, расплескивая воду. Хорошо, что я легла спать в джинсах и худи, поэтому быстро надеваю кроссовки, хватаю ветровку с рюкзаком и выскакиваю из шатра.
На улице темно. Небо заволочено густыми черными тучами, что не видно ни звезд, ни луны. Зябко. Уже холодно так, будто глубокая осень и словно пахнет снегом. На ходу кутаюсь в ветровку. Бегу к берегу.
Вбегаю на мостки в надежде, что плот на месте, но его нет. Да если он даже и был бы, то смогла бы я одна с ним справится? С тяжелым неповоротливым плотом, одна, с одним веслом, переплыть широкую реку ночью?
От этой мысли меня всю передергивает. Но думать об этом всё равно нет смысла – плота-то ведь нет. Всматриваюсь в темноту, пытаюсь различить огни деревни на том берегу, но мрак такой плотный, что ничего не разглядеть.
Вдруг что-то булькает совсем рядом со мной и по темной воде расходятся круги. Пячусь назад, сама не знаю почему. Внезапно вспоминаю про деревянных идолов, воткнутых по дну реки, и сердце на миг замирает. Сухие камыши шуршат, но не от ветра, нет такого ветра, чтобы их так потревожить, будто кто-то прополз, погруженный в воду. Вглядываюсь и вдруг замечаю меж сухого тростника чьи-то блестящие глаза. Они наполнены такой злобой, что у меня мурашки бегут по спине. Вижу, как это существо открывает свой маленький сморщенный ротик полный острых зубов и издает громкий не то каркающий, не то клокочущий звук и мое сердце начинает бешено стучать. И вот уже несколько пар глаз сверкают на меня из темных камышей.
Вскрикиваю и не помня себя от страха несусь прочь от реки. Бегу, не разбирая дороги, лишь бы поскорее убраться подальше от воды, от этих страшных неизвестных мне существ. Ветки хлещут меня по рукам и ногам, но я всё равно продираюсь через кустарники, в темноте потеряв всякие ориентиры и где-то сойдя с тропы. Возвращаться обратно, чтобы поискать эту самую тропу и речи нет. Я слишком напугана.
Вдруг врезаюсь во что-то мягкое и чувствую прикосновение чьих-то рук ко мне. Вновь ору и пытаюсь отбиться.
– Дарина! Дарин, что с тобой? – слышу знакомый голос.
Это отрезвляет меня, и я перестаю дергаться, поднимаю глаза, чтобы разглядеть, кто передо мной. Лера.
– Да что с тобой такое? – обеспокоенно спрашивает она.
С трудом перевожу дух, никак не могу отдышаться.
– Там, – слабо ворочая языком произношу я, показывая рукой в сторону реки, – там кто-то есть. У них глаза светятся.
– У кого? У рыб?
– Да нет же, – раздражаюсь я на её тупой вопрос, – там какие-то странные существа. Я не разглядела их в темноте, они маленькие…
– Лягушки?
– Не лягушки, – взрываюсь я. – Что я дурочка какая-то, по-твоему, могу лягушек испугаться?
– Ну мало ли.
– Там какие-то злобные существа в воде, их много.
– А зачем ты вообще пошла к реке? Идем обратно в шатер, – говорит она, беря меня за руку.
– Я… – начинаю я и спотыкаюсь.
Как-то неудобно и мне кажется глупо рассказывать, что я среди ночи одна собралась переплывать реку на плоту. И потом получается, что я кинула бы Леру здесь одну. Сама же ругала за это друзей, и сама же только что хотела также поступить. Хотя Лера мне не подруга, она мне вообще никто. И тем более у неё тут осталось ещё два друга, а у меня никого. Вспоминаю об Олесе и шмыгаю носом.
– Они Олесю убили, – шепотом произношу я.
– Что? – Лера резко останавливается и оборачивается ко мне, – что ты такое говоришь?
– Они отрезали ей голову.
– Чушь какая-то, – отмахивается она, – такого просто не может быть. Они же не дикие и не сумасшедшие.
Она снова идет вперед, тяня меня за руку.
– Я это видела собственными глазами, – упрямо говорю я.
– Ну мало ли что тебе могло привидится, – не верит мне Лера.
Выходим к шатрам. Откуда-то издалека доносится печальное песнопение.
– А где она тогда, если жива? – парирую я.
– Ну в том шатре, куда тебя та когалка водила, – невозмутимо отвечает Лера.
– А ты пойдешь со мной? Ну туда? – спрашиваю я и хватаю её за локоть.
Не знаю, что я хочу там увидеть. Мертвое тело Олеси с отрезанной головой?
– Прямо сейчас, ночью? – удивляется она.
– Да прямо сейчас. Я всё равно не смогу уснуть, пока…
– Ладно, – соглашается она, – а ты так и пойдешь с рюкзаком?
– Нет, – тихо произношу я.
Мы доходим до нашего шатра, и я забрасываю его внутрь. Хорошо, что она не спрашивает, зачем я пошла посреди ночи к реке с рюкзаком. Кстати, а сама она где была ночью? Я задаю ей этот вопрос.
– Спала рядом с тобой, ты чего? – удивляется она. – Я вышла в туалет, а когда вернулась, тебя уже нет. Я пошла искать тебя, как вдруг услышала твой крик. Ты очень странно себя ведешь.