Однажды в конце зимы император собрал в Золотом зале совет, на котором присутствовали, кроме членов синклита3 и патриарха, еще и известные военачальники. Бориса тоже позвали.
Как оказалось, пришли важные известия из Сербии. Брат покойной венгерской королевы Илоны, жупан4 Урох II, опираясь на помощь своего племянника, венгерского короля Гёзы, поднял восстание против протектората Византийской империи. Мятежного жупана поддержали далеко не все сербы, ибо многие из них предполагали, что помощь Гёзы может обернуться присоединением Сербии к Венгерскому королевству.
Обо всем этом Мануил рассказал на совете. А закончил он свою речь словами:
– Если дозволять Гёзе подбрасывать дрова в костер сербской смуты, то запылает весь Гем! Нам надо идти на венгерского короля войной.
Немедля был разработан план похода. Императорскому войску предстояло совершить бросок в Сербию, подавить там восстание и двинуться к границам Венгерского королевства. После обсуждения деталей предстоящего предприятия Мануил отпустил всех, кроме Бориса.
– Возможно скоро ты станешь королем, – сказал император, оставшись наедине с претендентом на венгерский трон. – Мы накажем Гёзу за поддержку врагов Ромейской империи5. А нашим союзником в этом будет архонт6 Галича – я завтра же отправлю к нему своих послов.
Борис сомневался в осуществлении столь удачного плана, поскольку знал по собственному опыту, сколь ненадежный союзник галицкий князь. Он выразил эти сомнения вслух.
– А я ему от твоего имени дам обещания, – ответил Мануил. – Сейчас главное – уговорить его нам помочь, а потом всякое по воле Всевышнего может случиться.
Он намекал на то, что престарелый и часто болеющий Владимирко Володарьевич вряд ли долго проживет, а перед его сыном Борис уже не будет иметь никаких обязательств.
Они обсуждали предстоящий поход еще полчаса. Когда Борис после беседы с императором вышел из дворца, он досадливо поморщился. Погода успела испортиться: выглянувшее утром солнце скрылось за набежавшими тучами, и подул холодный ветер.
– Наказанье Божье – здешняя зима, – проворчал Борис.
Тем не менее он решил погулять по саду, чтобы немного разобраться в своих чувствах и мыслях. Общаться сейчас ему не хотелось ни с кем, кроме, разве что, Лупо.
«Куда он запропастился?» – подумал Борис.
И тут же из-за кустов ладанника послышалось хихиканье женщины.
– Лупошка! Это ты там? – окликнул Борис.
– Я, мессир, – откликнулся знакомый голос, и через пару мгновений появился Лупо.
– Одной красотке захотелось со мной потолковать – сказал он, улыбаясь.
– И не лень тебе в такой холод толковать с красотками? – усмехнулся Борис.
– Меня моя жаркая кровь греет.
– Смотри не сгори.
Они углубились в сад. Шагая по тропинке, Борис делился со своим верным слугой последними новостями. Лупо слушал молча и только иногда озабоченно кивал. Оба они не проявляли каких-либо сильных эмоций, ибо понимали, что еще рано радоваться или печалиться: предстоящий поход мог по-всякому обернуться.
В одном из находящихся в саду гротов Борис и Лупо увидели недавно вернувшегося из Киликии Андроника Комнина. Двоюродный брат императора сидел, закутавшись в меховой плащ, на стуле, а перед ним стояли два поющих евнуха и играющий на цимбале хорошенький отрок. Борис поспешил пройти мимо грота.
– Говорят, в Киликии Андроник Комнин пятился от неприятеля, как рак, – заметил Лупо.
– Да, он отступал и перед армянами, и перед турками, – подтвердил Борис.
При дворе уже вовсю обсуждали военные поражения Андроника Комнина, из-за которых собственно он и был отозван императором в Константинополь. Ходили впрочем, еще слухи, что Мануил был недоволен не столько неудачами своего двоюродного брата на поле брани, сколько его попытками завязать тайные сношения с конийским султаном. Как бы там ни было, хотя Андроника Комнина и вернули ко двору, прямых обвинений ему не предъявили.
– А еще есть слух, что Андроник Комнин опять завел шашни с сестрой мадам Анны, – проговорил Лупо.
Борис нахмурился.
– Это правда. Моя теща, Ирина, уже жаловалась мне на Евдокию. Эта дура не понимает, что Андроник связался с ней, чтобы позлить Мануила.
Лупо развел руками.
– Увы! Влюбленная женщина не способна слышать разумные речи. Мадам Евдокия будет цепляться за своего соблазнителя, пока он сам ее не бросит. Тогда она горько заплачет.
– Ну, и поделом будет Евдокии, – заворчал Борис. – Муж ее тоже имеет, что заслужил: ему надо было вовремя жену обуздывать. А жаль мне одну Ирину.
– Много дочерей – беда, – философски изрек Лупо. – И дважды беда, если они красавицы.
Борис молча с ним согласился. Действительно, все четыре дочери его тещи были красавицами и только две из них имели хорошую репутацию – Анна и вышедшая замуж за австрийского маркграфа Генриха Язомирготта Феодора. Что касается дух старших дочерей Ирины, то Мария, жена Федора Даосита, все еще находилась в любовной связи с императором, а Евдокия сходила с ума по Андронику Комнину.
– Андроник из кожи вон лезет, чтобы хот в чем-то сравняться с Мануилом, – едко заметил Борис. – Пока что у него это получается только в любовных делах.
Оглядевшись по сторонам, Лупо сказал шепотом:
– Андроник Комнин слишком интриган, чтобы стать хорошим правителем.
– У тебя, Лупошка, слова, как стрелы – разят наповал.
– Не зря же я был шутом при короле.
Продрогнув, Борис закончил прогулку. Дома он узнал от слуг о визите тещи.
– Я ей всегда рад, – сказал он без малейшего лукавства.
Отношения с Ириной стали для него особенно ценными после того, как два года назад внезапно умерла Зоя. Теперь теща была для Бориса, по сути, единственным при константинопольском дворе человеком, которому он мог доверять без опаски.
Так как Ирина находилась в покоях дочери, Борис тоже направился туда. На лестнице он встретил грудастую няньку, спускающуюся по ступенькам с господским сыном на руках. Трехлетнего мальчика звали Кальманом так же, как и его деда. Скрепя сердце, Борис дал это имя сыну, поскольку не мог не исполнить просьбу своей матери, несчастной королевы Евфимии.
Белокурый, кареглазый малыш при виде отца радостно загукал и потянулся ручки. Потрепав сыну волосики, Борис строго спросил у няньки:
– Куда ты его несешь?
– Госпожа велела мне убрать мальчика от нее подальше, мой господин, – ответила женщина. – Ребенок расшумелся, а у нее болит голова.
Борис рассердился на жену:
«Что она за мать, коли ей дите досаждает?»
Он был недоволен ею и за Кальмана, и за то, что она принимает свою мать не в парадной гостиной, и за прочие накопившиеся мелочи. Анна давно раздражала мужа. Родив сына, она сильно располнела и потеряла вместе с девичьей стройностью всю свою прежнюю живость. Борис все чаще испытывал к жене отвращение и все реже делил с ней постель. Он начал изменять Анне уже через год после свадьбы, а последние время нашел себе постоянную любовницу – вдову навклера7 по имени Дросида, тридцатилетнюю красавицу веселого нрава и бурного темперамента.
Целые дни Анна проводила на широком турецком диване, в одном из своих покоев. Именно там Борис рассчитывал найти ее и на сей раз, в чем не ошибся. Из-за двери покоя он услышал голоса тещи и жены.
– Ты ведешь себя, как последняя дура, – отчитывала Ирина свою дочь. – Борис не самый плохой муж, и с ним можно быть счастливой.
Анна обиженно всхлипнула:
– Как быть счастливой, если муж не желает делить со мной постель и завел любовницу?
– Почти у всех мужей есть любовницы, – уверенно заявила Ирина. – Их нет только у тех мужчин, которые уже и жен не в состоянии ублажать.
– Но мой-то муж не желает меня ублажать, – напомнила матери Анна.
– А по-твоему это для него большое удовольствие? Признайся мне, часто ли ты совершаешь омовение? А благовониями когда тебя в последний раз натирали? Разве неряха и лентяйка может быть желанной мужчине?
Борис осторожно отошел от двери, решив, что, пожалуй не стоит прерывать беседу матери с дочерью. Хотя вряд ли из наставлений Ирины выйдет толк: Анна по-прежнему будет часами валяться на диване, поедать горы сладостей и заплывать жиром.
Ирина догнала зятя на лестнице.
– Ты отобедаешь с нами? – спросил Борис после того, как они любезно поздоровались друг с другом.
Она вздохнула с сожалением:
– Прости, но сегодня я ожидаю к обеду Палеологов.
Проводив тещу до носилок, Борис подумал:
«Нет у меня желания трапезничать вдвоем с женой. Навещу-ка я лучше Дросиду».
На террасу вышел Фотий. За прошедшие годы он мало изменился: разве что немного возмужал. Музыкант по-прежнему мечтал вернуться на родину, но это было не так-то легко. Люди, отправлявшиеся из Константинополя на Русь либо почему-то не желали брать с собой молодого человека, либо требовали с него слишком большую плату, либо не вызывали доверия. Но Фотий не оставлял своих надежд.
– Возьми свою дуду и ступай со мной, – велел Борис флейтисту.
– Слушаюсь, – отозвался тот с поклоном и бегом бросился исполнять повеление.
Когда Фотий вернулся, так и не повидавшись с женой, отправился к любовнице.
«Зачем лишний раз врать и оправдываться. Анна по любому догадается, куда я пошел».