Поразительное дело: когда я на следующее утро явился на службу, секретарь Былинкин был уже там.
Он смотрел на меня преданным взором сообщника, который совсем недавно помогал матерому злодею – то есть мне – прятать труп очередной загубленной мною жертвы. В его восторженном лице, в суетливых манерах проглядывалось нечто вроде намека на тайну, которая связывала нас обоих. Я упомянул о намеке, но, по правде говоря, мимика и движения его были настолько красноречивы, что даже самый неискушенный человек, глядя на нас, заподозрил бы неладное.
Былинкин сообщил, что Григорий Никанорович с самого утра приводит в порядок дела, чтобы предстать перед заезжей столичной особой во всеоружии. Кроме того, я даже не сразу заметил, пол в управлении сверкал чистотой и на дверях кое-где были приделаны новые ручки.
– Да, вы же знаете, – сказал Былинкин (он такой фразой обыкновенно предварял каждую городскую сплетню, до которых был большой охотник), – Старикова-то отпустили!
Известие поразило меня до глубины души.
– Отпустили? Как? Почему? Анна Львовна забрала свою жалобу?
– Ничуть нет, – ужасно гордясь собой, отозвался Былинкин. – Только сегодня пришла телеграмма от губернатора, что мы тут занимаемся попустительством беззаконию, коего он-де не потерпит. Ну-с, Григорий Никанорович и струхнул маленько.
– От губернатора?
– Да-с, да-с, – самодовольно отвечал секретарь. – Все-таки, как ни крути, помещик, да еще дворянский предводитель, хоть и бывший – не мелкая сошка. Конечно, у Старикова остались друзья, есть кому за него заступиться.
– Должно быть, Веневитиновы будут жутко недовольны, – пробормотал я.
– Вне всяких сомнений, Аполлинарий Евграфович. Кстати, собираетесь завтра быть на торжестве?
– На каком торжестве? – машинально ответил я.
Былинкин изумился так, что его брови чуть не воссоединились с нафиксатуаренными прядями на макушке.
– Как на каком? На свадьбе Елены Веневитиновой и Максима Иваныча Аверинцева. Гостей, говорят, съехалось – человек сто, не меньше.
– Нет, меня не пригласили, – сухо ответил я. – Да я все равно бы и не пошел.
– Понимаем-с, понимаем-с, – вздохнул Былинкин и голову набок склонил, как ученый попугай. – Говорят, вы с невестой своей поссорились. Правда?
Тут, признаться, я вскипел.
– Мадемуазель Плесси мне не невеста и никогда ею не была, – раздраженно отчеканил я. – А теперь простите, мне надо работать.
Былинкин повздыхал еще для приличия, потомился в дверях и вышел, растворясь в золотом свете – уже второй день стояла ясная, солнечная погода. Я снял очки и стал протирать их.
«Провинция, черт бы ее подрал… Только и развлечений, что сводничать да следить за соседями, что они делают да как живут. Надо будет вернуть мадемуазель Плесси ее книги и прекратить двусмысленное общение. Некоторым действительно деньги ударяют в голову… Сначала она купила экипаж вместе с кучером, а потом, пожалуй, захочет и мужа купить. – Я поморщился. – Наверняка все же именно она подсунула мне сторублевку – увидела, когда я расплачивался, что в кошельке у меня ничего не осталось. Хотя она так искренне удивилась… А впрочем, вздор. Разве можно верить женщине?»
Мои размышления прервал стук в дверь.
– Войдите! – крикнул я и хотел надеть очки, но чуть не уронил их на стол. Потому что в кабинет вплыло темно-красное шуршащее пятно и остановилось у порога.
– Я баронесса Амалия Корф. Вас должны были известить о моем прибытии. Меня прислали сюда по делу Петровского.
И, услышав голос, я едва не уронил очки вторично.
Государь император, очищенный от паутины, с любопытством поглядывает на нас с портрета. В окна ломится летний день и доносятся крики мальчишек, продающих газеты. На лице Ряжского написано смущение, и если бы я был беллетристом, то непременно отметил бы, что написано оно там большими буквами.
– Гхм… Амалия… простите, не знаю вашего отчества…
– Просто баронесса Корф, – отозвалась она, снимая перчатки. – Итак?
Всего несколько слов, и Ряжский повержен. В такое трудно поверить, но непотопляемый исправник прострелен от борта до борта и медленно идет ко дну. И виною тому – красивая спокойная блондинка с глазами цвета ржавчины, источающая нескрываемое высокомерие. А голос, боже мой! Металлический, леденящий…
Нет, не нравится мне баронесса Корф. Совсем не нравится.
– Мы только вчера получили телеграмму о вашем прибытии… – пытается выиграть время исправник.
– Разумеется, – спокойно соглашается она, – вы должны были ее получить… я так думаю. Однако к делу, господа. Должна признаться, у меня не очень много времени, так что дорога каждая минута. Итак, кто из ваших людей нашел тело?
Ряжский засуетился, представил меня госпоже баронессе и упомянул о моей роли во всей истории. Ржавые глаза обратились на меня.
– Значит, Аполлинарий Марсильяк – это вы?
– Аполлинарий Евграфович, – зачем-то уточняю я.
– Хотелось бы поподробнее услышать обо всем.
– У меня тут есть отчет… – пытается некстати встрять Ряжский.
Легкий жест рукой. И Григорий Никанорович сдувается, как проколотый воздушный шарик. Однако стоит признать, что неведомый генерал Багратионов умеет подбирать себе людей…
– Все отчеты потом. Сейчас я хотела бы послушать месье Марсильяка.
Я рассказываю о том, как заблудился в лесу и случайно вышел к железной дороге. Баронесса задумчиво щурится.
– Так, так… Любопытно. Позволительно ли мне будет спросить, что именно вы делали в лесу?
Григорий Никанорович бросает на меня умоляющий взгляд. Но что толку слушать того, кто уже коснулся дна? И я рассказываю нашей великолепно одетой гостье о злодейском умерщвлении собаки Жужу.
– Ах вот оно что… – протягивает Амалия. – Стало быть, у вас есть время и на подобную чепуху? Занятно. Продолжайте, прошу вас.
Я рассказываю о Петровском. Исправник сидит нахохлившись. Вряд ли, конечно, он простит мне, что я вывел его перед столичной персоной в таком комическом виде, но мне все равно, что именно он обо мне думает.
– Откуда вы узнали, что погибший – именно Петровский? – хмуро спрашивает баронесса.
– При нем был паспорт. – И прежде, чем она протягивает руку, я уже лезу в карман.
Амалия Корф бегло просмотрела докумепт, и непонятная улыбка тронула углы ее губ.
– Что ж, замечательно… Великолепно. Что еще вы обнаружили на трупе?
Я перечисляю. Программка цирка… Записка от какой-то Китти… Зубочистки… Кольцо на мизинце… Баронесса задумчиво смотрит на меня, и ее взгляд нравится мне еще меньше, чем она сама.
– Скажите, – раздумчиво спрашивает она, – вы не обнаружили больше никаких бумаг?
– Например? – удивленно спрашиваю я.
– Каких-нибудь, – загадочно отвечает она. – Вспомните, это очень важно.
Ряжский бросает на меня огненный взгляд, торопя с ответом. Я смотрю в свою записную книжку, куда занес детали происшествия, роюсь в памяти…
– Нет, ничего такого при нем не было.
– Вы уверены?
– Абсолютно уверен.
– А что, при Петровском должно было находиться что-то важное? – подает голос изнывающий от желания помочь Григорий Никанорович.
– Как вам сказать… – неопределенно отвечает Амалия и, внезапно сорвавшись с места, бросается к двери. Рывком распахнув ее, обнаруживает за ней секретаря Былинкина. Исправник, побагровев, срывается с места.
– Никита Егорыч! – рычит он. – Вон!
– Я… я т-только б-бумаги н-нес… – лепечет секретарь, заикаясь на каждом слове.
– Вон, я сказал! – генеральским голосом гремит Ряжский. – И чтоб духу вашего здесь не было!
Былинкин в ужасе уносится прочь. Амалия выглядывает в коридор и, поплотнее затворив дверь, возвращается к нам.
– Любопытные у вас сотрудники, – холодно замечает она. – Значит, чертежей вы не нашли?
Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы осмыслить ее вопрос.
– Чертежей? У Петровского были при себе чертежи?
– Мы так предполагаем, – спокойно ответила баронесса. – Восемь чертежей на голубой бумаге, с надписью «Направлено на утверждение» в правом верхнем углу. Нет? Не припоминаете?
Я качаю головой.
– Уверяю вас, баронесса, если бы что-то такое было, я бы ни за что не пропустил… Но у Петровского никаких чертежей не имелось.
– Жаль, – вздохнула баронесса Корф, глядя на меня непроницаемыми ржавыми глазами. – Потому что от них зависит спокойствие Российской империи. – Она поморщилась. – Конечно, вы ни в чем не виноваты. В конце концов, Петровский был не настолько глуп, чтобы носить при себе подобные документы… – Она поднялась с места. – А теперь, господа, с вашего позволения я хотела бы осмотреть тело. Паспорт – это, конечно, прекрасно, но в данный момент он совершенно меня не интересует.
Исправник в ужасе посмотрел на меня, ища поддержки. В глазах его плескалась паника.
– В чем дело, господа? – осведомилась Амалия, учуяв неладное.
– Баронесса, простите нас, – срывающимся голосом начал Ряжский. – Дело в том, что… – Он собрался с духом. – Дело в том, что тела нет. Оно исчезло! Верите ли, мы бьемся над загадкой его исчезновения уже третий день. Не так ли, Аполлинарий Евграфович?