– Эй, па! – позвал Джона. Он стоял в нише за пианино, глядя, как Стив несет к столу тарелки со спагетти. – На снимке ты с бабушкой и дедушкой?
– Да. Это мои па и ма.
– Я не помню этого фото. В квартире его не было.
– Оно долгое время висело в школе, в моем кабинете.
Джона кивнул и подвинулся ближе к снимку, внимательно его изучая.
– Ты, кажется, похож на деда.
Стив не знал, что ответить.
– Может быть… немного.
– Ты по нему скучаешь?
– Он был моим па. Как ты думаешь?
– Я бы по тебе скучал.
Джона направился к столу. Стив неожиданно подумал, что день был неплох, хоть и прошел без особых событий. Утро они провели в мастерской, где Стив учил Джону резать стекло; они пообедали на крыльце сандвичами, а во второй половине дня собирали раковины. Стив пообещал, что, как только стемнеет, они с Джоной прогуляются с фонарями по берегу и посмотрят на сотни морских паучков, вылезающих по ночам из своих песчаных норок и шныряющих по песку.
Джона плюхнулся на стул, глотнул молока, от чего его физиономия украсилась белыми усами.
– Как по-твоему, Ронни скоро придет?
– Надеюсь, что так.
Джона вытер губы тыльной стороной ладони.
– Иногда ее не бывает допоздна.
– Знаю.
– А что, полицейский опять приведет ее домой?
Стив выглянул в окно.
Спускались сумерки, и вода казалась непрозрачной и матовой. Где сейчас Ронни и что делает?
– Нет, – ответил он. – Не сегодня.
После прогулки по берегу Джона принял душ, прежде чем лечь в постель. Стив укрыл его и поцеловал в щеку.
– Спасибо за классный день, – прошептал Стив.
– Не за что, – сонно отозвался Джона.
– Спокойной ночи. Я тебя люблю.
– И я тебя, па.
Стив поднялся и направился к двери.
– Эй, па!
– Что? – спросил Стив, оборачиваясь.
– А твой па когда-нибудь водил тебя смотреть на морских пауков?
– Нет.
– Но почему? Это было потрясающе!
– Он просто был не таким отцом.
– А каким он был отцом?
Стив тщательно обдумал ответ.
– Дед был человеком сложным, – высказался наконец он.
Сидя за пианино, Стив вспоминал тот день шесть лет назад, когда он впервые в жизни взял отца за руку. Сказал, что знает, как тот старался, чтобы вырастить его, что ни в чем не винит и, главное, любит его.
Отец повернулся к нему. Взгляд был сосредоточенным, и, несмотря на огромные дозы морфия, которые ему кололи, ум оставался ясным. Он долго смотрел на Стива, прежде чем отнять руку.
– Кудахчешь как баба, – медленно выговорил он.
Они находились в частной палате на четвертом этаже больницы. Отец пролежал здесь уже три дня. По руке змеились трубки капельницы, и он больше трех месяцев не ел твердой пищи. Щеки запали, кожа казалась полупрозрачной. Стиву показалось, что его дыхание пахнет разложением: еще один признак, что рак празднует победу.
Стив отвернулся к окну. За стеклом ничего, кроме синего неба и яркого беспощадного солнечного сияния, врывающегося в комнату. Ни птиц, ни облаков, ни деревьев. За спиной слышался размеренный писк сердечного монитора. Он звучал сильно и ритмично, так что казалось, будто отец проживет еще двадцать лет.
Но убивало его не больное сердце.
– Как он? – спросила Ким вечером, когда они говорили по телефону.
– Плохо. Не знаю, сколько ему еще осталось, но…
Стив осекся, представляя, как Ким стоит у плиты, помешивает пасту или режет томаты, зажав телефон между ухом и плечом. Разговаривая по телефону, она никогда не могла усидеть на месте.
– Кто-то еще приходил? – продолжила она.
– Нет.
Он не объяснил, что, если верить медсестрам, отца вообще никто не навещал.
– Ты смог поговорить с ним?
– Недолго. Он почти все время впадал в забытье.
– Ты сказал ему все, что я велела?
– Да, – выдохнул он.
– И что он ответил? Что тоже тебя любит?
Стив знал, какой ответ она хочет услышать. Он стоял в доме отца, рассматривая снимки на каминной доске: крестные родители Стива, свадебные фото его и Ким, маленькие Ронни и Джона.
Рамки были пыльными: очевидно, к ним не прикасались годами. Он знал, что снимки поставила сюда мать, и, глядя на них, гадал, что думал отец, когда смотрел… Да видел ли он их вообще или хотя бы понимал, что они тут?
– Да, – выдавил он наконец. – Он сказал, что любит меня.
– Я рада! – облегченно воскликнула Ким, словно его ответ подтвердил ее понимание этого мира. – Я знала, как это важно для тебя!
Стив вырос в белом домике в стиле ранчо, в окружении таких же домиков в центральной части острова. Домик был маленьким, с двумя спальнями и отдельным гаражом, где хранились инструменты отца и вечно пахло опилками. Задний двор, затененный огромным искривленным дубом, который круглый год не сбрасывал листву, не получал достаточно света, поэтому мать посадила огород перед домом. Она выращивала томаты, лук, репу, бобы, капусту и кукурузу, и летом с крыльца было невозможно увидеть дорогу, проходившую неподалеку от дома. Иногда Стив слышал, как ворчат соседи, жалуясь, что наличие деревенского огорода сильно обесценивает их собственность, но открытого бунта не было, и, кроме того, никто ничего не смел сказать отцу. Все прекрасно сознавали, что ничего хорошего из этого не выйдет. Кроме того, они любили его жену и помнили, что в один прекрасный день им понадобятся его услуги.
Его отец по профессии был прекрасным столяром, но обладал даром починить все на свете. Много лет Стив наблюдал, как он ремонтирует радио, телевизоры, моторы машин и газонокосилок, текущие трубы, засорившиеся канавы, разбитые окна, а однажды даже гидравлические прессы маленького завода по производству инструментов. Он не закончил среднюю школу, но обладал поразительным интуитивным знанием механики и основ строительного дела. По ночам, когда звонил телефон, отец всегда сам поднимал трубку, потому что обычно звонили ему. Он почти ничего не говорил, выслушивал описание очередной аварии, записывал адрес на клочке бумаги, оторванной от старой газеты. Повесив трубку, отец шел в гараж, набивал ящик инструментами и уходил, не говоря, куда именно и когда вернется.
Как правило, утром под статую Роберта Е. Ли, вырезанную отцом из куска плавника, был аккуратно подсунут чек. Мать брала его, гладила отца по спине и обещала обналичить в банке. Отец тем временем завтракал. Это были единственные регулярные проявления нежности, которые замечал Стив. Правда, они никогда не спорили и избегали ссор. И казалось, им нравилось общество друг друга. Однажды Стив увидел, как они, глядя в телевизор, держатся за руки. Но за все восемнадцать лет, прожитых Стивом в доме, он не заметил, чтобы родители целовались.
У отца была одна страсть в жизни – покер. В те ночи, когда телефон не звонил, отец шел играть в одну из трех лож, членом которых он состоял исключительно из-за игры, и ни с кем там не приятельствовал. Спокойно садился за стол с масонами или ветеранами и играл в покер много часов подряд. Игра завораживала его. Он любил просчитывать различные варианты и возможности, решая, выложить ли карты на стол или сблефовать, имея на руках пару шестерок.
Он говорил об игре как о науке, словно удачливость не имела ничего общего с выигрышем. «Секрет в том, чтобы уметь лгать и знать, когда кто-то лжет тебе», – говаривал он.
Со временем Стив решил, что отец действительно умел лгать. В свои пятьдесят, когда руки скрючились от многолетних столярных работ, он отказался делать резные панели и устанавливать дверные рамы в домах на океанском побережье, во множестве появлявшихся на острове. Кроме того, по вечерам он больше не отвечал на звонки, но каким-то образом ухитрялся оплачивать счета и к концу жизни имел достаточно денег, чтобы оплатить лечение, которое медицинская страховка не покрывала.
Отец никогда не играл в покер по субботам и воскресеньям. Субботы посвящались работам по дому, и хотя огород явно не нравился соседям, зато интерьер был настоящим шедевром: панели, резьба по дереву, каминная консоль из двух кленовых блоков… Он сколотил шкафчики на кухне, а деревянные полы были такими же плоскими и гладкими, как бильярдный стол. Переделал ванную, один раз, другой – через восемь лет. Субботними вечерами он надевал пиджак, галстук и вел жену ужинать. Воскресенья он оставлял для себя. После церкви работал в мастерской, пока жена пекла пироги или консервировала овощи на кухне.
В понедельник все начиналось сначала.
Отец никогда не учил его игре в покер. Стив был достаточно умен, чтобы самостоятельно овладеть основами, и считал, что может различить, когда кто-то блефует. Несколько раз сыграв с однокурсниками в колледже, обнаружил, что игрок он абсолютно средний, не лучше и не хуже других. После окончания колледжа Стив перебрался в Нью-Йорк, но иногда навещал родителей. Впервые он приехал только через два года, и когда вошел в дверь, мать крепко стиснула его в объятиях и поцеловала в щеку. Отец пожал ему руку и сказал:
– Твоя ма скучала.
Подали кофе и яблочный пирог. Когда все поели, отец встал и потянулся за пиджаком и ключами от машины.
Был четверг, а это означало, что он идет в ложу Элкс. Игра заканчивалась в десять, и через пятнадцать минут он уже будет дома.
– Сегодня ты никуда не пойдешь, – сказала ма с более сильным, чем обычно, европейским акцентом. – Стив только что приехал.
Насколько помнил Стив, мать впервые попросила отца не ходить в ложу. Но если тот и удивился, все же виду не подал. Остановился на пороге, а когда повернулся, лицо его было непроницаемым.
– Или возьми его с собой, – настаивала мать.
Отец перекинул пиджак через руку.
– Хочешь пойти?
– Конечно. Почему бы нет? Это совсем неплохо.
На губах отца мелькнула едва заметная улыбка. Сиди они за игорным столом, вряд ли отец позволил бы себе хоть намек на улыбку.
– Лжешь, – бросил он.
…Мать умерла внезапно, через несколько лет после этой встречи. В мозгу лопнула артерия…
В больнице, сидя у постели отца, Стив думал о ее безграничной доброте.
Отец закашлялся и проснулся. Повернул голову и увидел в углу Стива. Сейчас, когда на его лице играли зловещие тени, старик был похож на скелет.
– Ты еще здесь?
Стив ближе подвинул стул.
– Да, я все еще здесь.
– Почему?
– Что значит «почему»? Потому что ты в больнице.
– Я в больнице, потому что умираю. И умру независимо от того, сидишь ты тут или нет. Тебе следует ехать домой, к жене и детям. Ты все равно ничего не можешь для меня сделать.
– Мне хочется быть здесь, – объяснил Стив. – Ты мой отец. Почему ты не хочешь, чтобы я был с тобой?
– Наверное, просто не желаю, чтобы ты видел, как я умираю.
– Если считаешь, что мне лучше уйти, я уйду.
Отец издал странный звук, больше похожий на фырканье.
– Видишь ли, это твоя проблема. Ты стараешься, чтобы я принял решение за тебя. В этом весь ты.
– Может, я просто хочу посидеть с тобой.
– Ты хочешь? Или жена?
– Какая разница?
Отец попытался улыбнуться, но получилась гримаса.
– Не знаю. А разница есть?
Со своего места, за пианино, Стив услышал шум машины. Свет фар прошелся по стенам, и на минуту ему показалось, что это Ронни попросила ее подвезти. Но свет мгновенно пропал, а Ронни по-прежнему не было.
Начало первого. Может, пойти ее поискать?
Несколько лет назад, до того как Ронни перестала с ним разговаривать, они с Ким отправились к семейному психологу, офис которого был расположен около Грамерси-парка, в отреставрированном здании. Стив вспомнил, как сидел на диване рядом с Ким, глядя на довольно молодую угловатую женщину в серых слаксах, имевшую привычку складывать кончики пальцев домиком. Стив заметил, что она не носит обручальное кольцо.
Стиву стало не по себе: поход к психологу был идеей Ким, и она уже приходила сюда одна. Это была их первая совместная встреча, и в качестве вступления Ким поведала психологу, что Стив держит свои ощущения и эмоции при себе, но в этом не он виноват. Его родители тоже были людьми сдержанными, и он вырос в семье, где не привыкли обсуждать свои проблемы. Он искал убежища в музыке, и только сидя за пианино давал волю всем своим эмоциям.
– Это правда? – спросила психолог.
– Мои родители были хорошими людьми.
– Это не ответ на вопрос, – возразила она.
– Я не знаю, какого ответа вы от меня ждете.
Психолог вздохнула.
– Ладно, как насчет обращения к специалисту? Мы все знаем, что случилось и почему вы здесь. Думаю, Ким хочет, чтобы вы ей сказали, какие ощущения вызывает у вас визит ко мне.
Стив долго обдумывал вопрос. Он хотел сказать, что все разговоры о чувствах не имеют смысла. Что эмоции нельзя не контролировать и нет никаких причин волноваться из-за этого. Что, в конце концов, людей судят по их поступкам, поскольку именно они все определяют.
Но он ничего этого не сказал. Только крепко сцепил пальцы.
– Хотите знать, что я при этом чувствую?
– Да, но говорите не мне, а Ким.
Он повернулся к жене, чувствуя, с каким нетерпением она ожидает его слов.
– Я испытываю…
Он был в кабинете вместе с женой и незнакомкой, занятый разговором, который и начинать не следовало бы.
Было пять минут одиннадцатого утра, и он вернулся в Нью-Йорк всего на несколько дней. Турне проходило по двадцати четырем городам, пока Ким работала помощницей адвоката в юридической фирме на Уолл-стрит.
– Я испытываю… – повторил он.
Час ночи.
Стив вышел на заднее крыльцо. Ночь выдалась такой лунной, что можно было легко разглядеть пляж. Он не видел дочь шестнадцать часов и начинал беспокоиться. Правда, она умна и может о себе позаботиться.
И все равно он тревожился…
Неужели завтра она тоже исчезнет и так будет повторяться все лето?
Проводить время с Джоной все равно что обрести несказанное сокровище, но он хотел побыть и с Ронни.
Стив ушел с крыльца, сел за пианино и почувствовал то же самое, о чем когда-то сказал психологу.
Полную опустошенность.