Пардус
Рассвет ознаменовался барабанным боем. Гулкие удары разбудили жителей поселка. Они вскакивали с травяных циновок, перешептываясь, вслушиваясь, понимая то, чего не понимал чужестранец. Звук подхватывался, уносясь за пределы домишек, скучившихся у скал; просачивался в джунгли. Испуганные птицы спархивали с ветвей, голосили обезьяны. Огромные барабаны повторяли гласные и согласные, извещая о смерти вождя.
Молодой человек, явно не из этих краев, облачился в набедренную повязку и сандалии из бычьей кожи, повязал пояс, на котором висел короткий меч. Взор светло-карих, почти желтых глаз изучал входную дверь. Снаружи раздались шаги и приглушенные голоса. Пальцы пришлеца коснулись рукояти, искусно вырезанной из слоновой кости.
Дверь распахнулась, и на пороге возникло полдюжины воинов. Ассегаи, нацеленные на гостя, не предвещали ничего хорошего, как и хмурые лица. Чужак убрал руку с оружия и кротко улыбнулся.
– Выйдите! – потребовал один из брухаров. Молодой человек повиновался.
Солнце всходило над поселком кучерявых и коренастых людей. Ухмылялись маски, насаженные на колья забора. Ветерок трепал ленты, которыми был оплетен ритуальный столб, возвышавшийся в центре площади. Туда стекались жители. Чужак, высокий, гораздо выше любого здесь, видел поверх голов тело, лежащее у дома собраний. Грузный старик уставился в небо остекленевшими глазами. Чужак обернулся, и воины заворчали, кто-то толкнул в спину.
«Нужно было обойти стороной проклятую деревню», – мрачно подумал чужак.
Из дома собраний тем временем вышли двое, коротышка в пестрых одеждах и удивительной красоты женщина. Взор чужака скользнул по пышной груди, едва прикрытой легкой тканью, по эбонитовым бедрам и изящным щиколоткам. Чужак явился из глубины Черного континента, он вторую неделю пересекал страну Зубчатых гор, но не встречал столь красивых брухарок.
– Приветствую вас, – сказала женщина, властным жестом успокаивая толпу. Она говорила на большом языке, понятном пришлецу. – Сегодня ночью случилось ужасное. Ваш вождь и мой муж погиб. Враг заколол его, подло подкравшись сзади.
– Кто? Кто? – загомонила толпа.
– Ответ дадут кости.
Красавица отступила на шаг.
Коротышка – колдун – вынул из подсумка горсть отполированных костей. Забубнил неразборчиво. Брухары умолкли, ловя каждое движение. Колдун приплясывал, обходил по кругу убитого вождя, возносил молитвы богам. Чужак поерзал, ему наскучило представление. В родном городе – и еще больше за время странствий – он насмотрелся на всяческих заклинателей змей, повелителей дождя, факиров, глотающих огонь, и прочих шарлатанов. Не то чтобы он не верил в магию, напротив, но настоящие колдуны попадались редко в этих иссушенных солнцем краях.
Прерывая раздумья гостя, коротышка высыпал косточки на песок и преклонил перед ними колени, сосредоточился, точно читал письмена. Хитрое лицо просветлело, осененный коротышка вскочил. Чужак понял все прежде, чем слова сорвались с уст, взбудоражив толпу:
– Кости сказали мне, что вчера на закате в наш поселок забрел чужестранец.
– Так и есть! – воскликнул кто-то. Головы завертелись, взгляды уцепились за статную фигуру гостя. Ни единый мускул не дрогнул на его обветренном лице. Он смотрел открыто и приветливо, а люди, включая старуху, впустившую его в дом, и старика, угостившего лепешками, попятились.
– Кости сказали, что он убил вождя подлым ударом своего меча.
Воин со шрамом на щеке хлопнул древком ассегая по ребрам чужака, руки дернули за пояс, сорвали ножны, обезоружили. Подозреваемый не сопротивлялся.
Копьеносцы напирали с боков, а толпа расступилась, пропуская жену покойного вождя. Она приблизилась, грациозная и опасная. В чем в чем, а в опасностях чужак, отметивший двадцать третий день рождения, разбирался. Полные губы вдовы изогнула гримаса презрения. Темные и жестокие глаза ощупали плоский живот и грудные мышцы мужчины, покатые плечи, шрамы, зафиксировались на обвивающем шею шнурке.
– Как твое имя? – спросила она.
Чужак кашлянул и сказал миролюбиво:
– Пардус. А твое?
Толпа зароптала. Женщина улыбнулась холодно, глаза ее сверкнули.
– Элима. Жена Прунна, убиенного тобой.
– Это ложь, Элима.
– Кости не врут, – воскликнул колдун, притоптывающий рядом, и ткнул в Пардуса пальцем, – не врут, мерзавец!
– Откуда ты? – мягко спросила Элима.
– С юга. Из страны мбоке, из города, именуемого Тельхин.
Элима изучала прямые и жесткие волосы чужака, тонкие черты лица, присущие скорее белому человеку, чем жителю Юга. Висящий на шнурке камень, рубин размером с голубиное яйцо, отразился в зрачках женщины.
– Ты не похож на мбоке, – задумчиво сказала Элима.
– А ты не похожа на скорбящую вдову, – парировал Пардус.
Колдун замахнулся:
– Да как ты!..
– Постой, – усмирила его Элима. – Как зовут твоего отца, мбоке Пардус?
– Я не помню его имени, – небрежно проговорил чужак.
Брухары охнули. А Элима, скрестив руки под впечатляющей грудью, заключила:
– Мбоке Пардус, забывший имя отца. Ты пришел в наш поселок, ел нашу пищу и пил наше вино. В благодарность за оказанное гостеприимство ты убил нашего вождя. Тебе нет прощения. Уведите его, а мы подумаем, как наказать злодея.
Последняя фраза адресовалась страже. Ассегай кольнул в ребра. Брухары повели Пардуса через поселок, к бамбуковой клети, стоявшей на окраине. Чумазые детишки наблюдали за процессией, теснясь к хижинам. Завидев пятна свернувшейся крови на прутьях, Пардус хмыкнул. Не такими милыми оказались жители Зубчатых гор, как он представлял.
Клеть была просторной. Пардус уселся поудобнее и стал ждать. Ждать пришлось долго. Солнце палило, жгло макушку. Стража не реагировала на просьбы утолить жажду. Далеко за полдень его навестила Элима. Принесла воду. Он жадно опустошил кувшин, вытер рот и долго смотрел на вдову сквозь прутья.
– А ты та еще змея, не так ли?
– Побереги язык, – предупредила Элима и покосилась в сторону. Стража отдыхала поодаль, их никто не слышал, и женщина словно сбросила маску.
– Ты говоришь с будущим вождем племени.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся Пардус. – Странно, что ты заколола старика лишь теперь. Неужели в поселке так редко появляются чужестранцы, которых можно обвинить в собственных преступлениях?
– Не твоего ума дело, безродный пес.
Элима прищурилась. Она не сводила глаз с рубина; Пардус – с ее бюста.
– Скажи лучше, откуда у бродяги этот камень? Украл, зарезав еще одного невиновного человека?
Пардус накрыл ладонью рубин.
– Наследство. Все, что осталось от матери.
– Надеюсь, ты не будешь против, если я заберу его.
– О, боюсь, что буду.
– Трупу ни к чему побрякушки. И богенге они безразличны.
– Богенге?
Мышцы Пардуса напряглись.
– Тебе они знакомы? – усмехнулась Элима.
– Люди-леопарды, – сказал Пардус.
Он вспомнил все, что слышал о богенге, байки, пересказываемые шепотом у костра, щекочущие нервы. Племя, не строящее домов, не охотящееся на зверей, не удящее рыбу, не возделывающее поля. Тайный клан, жестокие убийцы и каннибалы, поклоняющиеся чудовищному богу Зиверу. Говорили, что при посвящении в богенге ученик обязан убить своих родителей и съесть их плоть. Говорили, что у них нет теней, и лучше столкнуться на лесной тропе с настоящим леопардом, чем с богенге.
– Верно, умник, – подтвердила Элима. – Мой народ добр и не желает проливать кровь даже после того, что ты сделал. Мы отдадим тебя богенге. И пусть боги смочат твои губы в пустыне за мирами.
– Рад был встрече, красавица, – сказал Пардус в спину удаляющейся вдове.
Не впервые Пардуса из Тельхина обвиняли в том, чего он не совершал. Разморенный жарой, он задремал и увидел кошмар: растерзанное тело на мраморных плитах дворца, тело своей матери. И себя, стенающего над убитой, и отчима, вбегающего в покои со взводом лучников.
Его скормили бы шакалам, но сводная сестра усыпила конвоиров бульоном из сон-травы, помогла покинуть Тельхин. У высоких стен столицы они занялись любовью и попрощались навсегда. Пардус, принц мбоке, ушел на север, чтобы найти истинного убийцу королевы. Чтобы найти своего отца.
Смеркалось, когда пленника разбудила стража. Сорвала с шеи камень – он почувствовал, как внутри шевельнулся зверь, но ничего не предпринял. Рано.
Барабаны скорбели о смерти вождя, а колдун брухаров отправился к скалам и дул в витой рог, пока из сгущающихся сумерек ему не ответили.
Стража сопровождала Пардуса к узкому ущелью, в котором не разминулись бы два человека. Словно бог-кузнец Ярхо проверял остроту лезвия и рубанул по скале клинком, рассек ее надвое.
Ассегаи заставили шагнуть в проем.
– А вы – приятные парни, – сказал Пардус и пошел по ущелью. Иногда приходилось перелезать через валуны, иногда – продираться ползком. Стены то соединялись, то размыкались. Меж скал мерцала полная луна, освещала дорогу. Хороший знак. Мать говорила, что предки Пардуса спустились с луны. Что там у них хоромы, изготовленные из сияющего лунного гранита.
Впереди чернела чащоба.
Он вынырнул из ущелья. Переплетенные ветви преграждали путь. Лес шумел угрожающе, а за стволами юркали тени.
Никто в здравом уме не стал бы оказывать сопротивление людям-леопардам. Лучше погибнуть от их рук, чем прогневать Зивера, покровителя богенге. Неприкасаемые, сыны Зивера блуждали по саваннам, изредка забредая в города. Забирали детей. Матери плакали, заламывая руки, и ничего не могли поделать.
Безоружный человек вглядывался в темноту и видел, как отслаиваются от нее три фигуры, как плывут, словно призраки.
«Они не призраки! – отрезал Пардус. – У них есть зубы, значит, есть и плоть!»
Богенге, храня молчание, крались с трех сторон. Он уже различал пятнистые от татуировок тела, накидки из шкур леопардов. В темноте проступали уродливые деревянные маски, круглые глазища, выпяченные пасти. На кулаки убийц были насажены кастеты, так что между пальцев торчали кривые ножи, имитирующие когти хищной кошки.
Пардус прижался к скале. Загнанный в угол, он сбросил с себя набедренную повязку и наготой встречал каннибалов. Пардус улыбался. А в груди распрямлялся зверь. Как рука входит в перчатку, так зверь, вырастая, заполнял Пардуса, присваивал его конечности, его разум, подчинял мышцы.
Богенге застыли, переглянулись.
Что-то было не так с их жертвой. Привыкшие с легкостью забирать причитающееся, они таращились сквозь прорези в масках на свой обед, а обед менялся.
Пардус упал на четвереньки, его голова скукоживалась, разъединившиеся пластины черепа терлись друг о друга, уменьшался мозг. Растопыренные пальцы втягивались, кости выворачивались наизнанку. Внизу хребта пульсировало, выпирало сквозь обрастающую шерстью кожу. От позвоночника отпочковался хвост. Все это чудесное превращение заняло секунды. Миг, и на месте человека – готовый к прыжку зверь.
Желтые кошачьи глаза блеснули, и язык облизал клыки.
Пардус хотел жрать.
Один из богенге рухнул на колени. Запричитал. Пардус прыгнул, лапа сорвала маску. Лицо под ней было выкрашено кровью. Пардус добавил еще красного, вспоров глотку каннибалу, порвав трахею. Труп повалился в листву.
Прыжок. Когти впились в спину улепетывающему богенге. Располосовали до желтого жира. Клыки погрузились в загривок. Сколько лун принц не перевоплощался? Десять? Двенадцать? Он был голоден. Он утолял жажду.
Прыжок. Стальной кастет пырнул в бок, но зверь уклонился, походя скальпировав врага. Клыки вскрыли податливое брюхо, в пасть хлынуло горячее. Богенге кричал и дергался на моховой подушке, потом обмяк, и джунгли почтительно стихли.
Луна озарила кровавую сцену. Три трупа и пирующего леопарда. Самый опасный хищник джунглей, Пардус, сын лунного людоеда, трапезничал. Кровь была необходима, чтобы вернуть человечье обличье.
Звезда Гиены взошла на небосводе, а окровавленный и сытый молодой Пардус выпрямился, хрустя суставами. Между зубов застряли волокна кожи, желудок был набит мясом. Миновала вечность с тех пор, как он перестал ужасаться последствиям обращения. Стесняться своей сути.
Мать и сводная сестра были единственными, кто знали его тайну и не отшатнулись в ужасе. А теперь одна мертва, а другая потеряна навсегда.
– Извините, что съел вас, – сказал Пардус поверженным богенге и вошел обратно в ущелье.
Камень был не просто подарком матери. В нем заключалась сила, оберегающая от нежелательного превращения. Камень подавлял зверя и загонял в темные уголки души.
Дежурившие под сенью эувфорбии стражи воздели ассегаи, но, заметив шкуру леопарда, свисающую с плеч, и клыкастую маску, кинулись бежать.
Пардус зашагал по поселку. К дому с островерхой крышей, выделяющемуся среди хижин.
Стражники скорчились в пыли, ужас перед богенге парализовал их. Колдун закрыл голову руками и хныкал бессильно. Не одарив его вниманием, Пардус вошел в дом вождя.
Обнаженная Элима возлегала на львиных шкурах. Взор Пардуса алчно ощупал чуть раздвинутые ноги и треугольник курчавых волос, шоколадные соски и рубин в ложбинке.
– Просыпайся, вдова.
Элима распахнула глаза, изумленно вскрикнула. Качнулись грушевидной формы груди. Коротким тычком Пардус заставил ее вновь лечь. Уселся рядом, откровенно любуясь наготой.
– Ты, ты…
Она заикалась.
– Я пришел за своим рубином.
Пардус стащил шнурок с теплой шеи и стиснул камень в кулаке.
– Ты убил их? Убил людей-леопардов?
– Увы, это так. И я убью каждого, кто окажется на моем пути. А теперь позволь мне…
Свободная рука опустилась между бедер Элимы.
Чуть позже она спросила, поглаживая его по животу, дивясь размерам того, что сводная сестра называла рогом бога-проказника:
– Хочешь остаться? Править вместе со мной?
– И быть однажды убитым ударом в спину? – Он засмеялся, вставая. За окнами брезжил рассвет.
– Прощай, мбоке Пардус, забывший имя отца.
– Прощай, змея.
Он покинул поселок и устремился на север, в обход скал. Рубин сверкал, указывая дорогу. Внутри спал зверь, насытившийся леопард.
А на лесной поляне что-то черное и огромное склонилось к трупам богенге, обнюхало их, и взвыло, и бросилось сквозь чащу за убийцей своих сыновей.
Бог Зивер шел по пятам Пардуса.