– Не знаю, почему вас послали сюда, – говорит регистратор.
– Нам назначено, – сообщает ей папа. – Мне звонила секретарша доктора Райана и просила прийти.
– Не сюда и не сейчас, – возражает регистратор.
– Именно сюда и сейчас, – настаивает отец.
Регистратор фыркает, лезет в компьютер и просматривает страницу.
– Вы на люмбальную пункцию?
– Нет, – раздражается папа. – Доктор Райан вообще сегодня в больнице?
Я сижу в приемной и слушаю, как они препираются. Рядом, как обычно, кучкуются пациенты. Собравшаяся в углу компания в шапках обсуждает понос и рвоту; все собеседники подключены к переносным насосам для химиотерапии. Какой-то мальчишка вцепился в мамину руку; слабенькие новые волоски на его голове одной длины с моими. Девушка без бровей делает вид, будто читает книгу. Брови у нее нарисованы поверх очков. Она замечает мой взгляд и улыбается, но я не реагирую – взяла за правило не общаться с умирающими. Добром это не кончится. Как-то я подружилась с одной девочкой. Ее звали Анжела. Мы каждый день переписывались по электронной почте, а потом она вдруг замолчала. Наконец ее мама позвонила моему папе и сообщила, что Анжела умерла. Вот так. А я даже ничего не знала. И тогда я решила, что больше не буду общаться ни с кем из больных.
Я беру журнал, но не успеваю даже открыть его, как папа хлопает меня по плечу.
– Наша взяла! – говорит он.
– Ты о чем?
– Мы были правы, а она – нет. – Папа весело указывает на регистратора и помогает мне подняться. – Эта дурища ничего не понимает. А теперь, вероятно, нас проводят к самому светилу!
У доктора Райана подбородок испачкан в чем-то красном. Мы сидим за столом напротив него, и я не могу отвести взгляд от этого пятнышка. Гадаю, что это – соус к спагетти или суп? Или доктор только что с операции? Может, это сырое мясо?
– Спасибо, что пришли, – произносит он и потирает колени.
Папа придвигает ко мне стул и прижимается коленом к моей ноге. Я судорожно сглатываю, борясь с желанием вскочить и убежать. Если не буду слушать, то не узнаю, что скажет врач, и тогда, может, это не сбудется.
Но доктор Райан говорит не раздумывая:
– Тесса, боюсь, у меня плохие новости. Последняя люмбальная пункция показала, что рак проник в спинномозговую жидкость.
– Это плохо? – в шутку спрашиваю я.
Но доктор не смеется.
– Очень плохо. Это означает, что поражена центральная нервная система. Я знаю, это трудно принять, но события развиваются быстрее, чем мы полагали.
Я сверлю его взглядом.
– События?
Он ерзает на стуле.
– Тесса, у тебя наступило ухудшение.
За его столом большое окно, и в него мне видно верхушки двух деревьев. Я вижу ветки, увядающие листья и кусочек неба.
– И насколько плохи мои дела?
– Зависит от того, как ты себя чувствуешь. Упадок сил, тошнота? Ноги болят?
– Немного.
– Решать, конечно, тебе, но я бы посоветовал делать все, что тебе заблагорассудится.
На столе у доктора снимки, подтверждающие его правоту, и он передает их нам, будто фотографии из отпуска, указывает на темные пятна, очаги повреждения, свободно циркулирующие бласты. Словно меня разрисовал изнутри черной краской маленький непоседа, оставленный без присмотра.
Папа изо всех сил старается не заплакать, но у него ничего не получается.
– И что теперь? – спрашивает он, и из его глаз на колени тихо капают крупные слезы. Доктор протягивает ему платок.
По окну стекают капли первого за день дождя. Подхваченный порывом ветра, лист падает, сверкая золотом и медью.
Доктор говорит:
– Тессе может помочь интенсивная интратекальная терапия. Я назначу месячный курс метотрексата и гидрокортизона. Если все пойдет успешно, состояние Тессы улучшится, и мы продолжим поддерживающую терапию.
Доктор говорит и говорит, папа слушает его, но я ничего не слышу.
Это действительно случится. Меня предупреждали, но все идет быстрее, чем можно было предположить. Я правда не вернусь в школу. Никогда. Я никогда не стану знаменитой и не оставлю после себя ничего полезного. Я никогда не поступлю в колледж, не найду работу. Не увижу, как вырастет брат. Не буду путешествовать, зарабатывать деньги, никогда не сяду за руль, не влюблюсь, не уйду из дома, да и собственного дома у меня не будет.
Это все правда.
Мысль оглушает, охватывает все тело от кончиков пальцев ног, пронзает меня, затмевает все прочие мысли, и я не могу больше думать ни о чем другом. Она переполняет меня, словно беззвучный крик. Я так долго была больна – опухшая, слабая, с покрытой пятнами кожей, слоящимися ногтями, выпадающими волосами и выворачивающей до костей тошнотой. Это несправедливо. Я не хочу умирать вот так, толком не пожив. Я понимаю это с ослепительной ясностью. В сердце даже шевелится надежда – бред. Пока я не умерла, я хочу жить. Все остальное не имеет смысла.
Тут я прихожу в себя.
Доктор распинается об испытаниях лекарств: меня они не спасут, но могут помочь другим. Папа молча плачет, а я таращусь в окно и недоумеваю, почему так быстро темнеет. Сколько же прошло времени? Сколько мы тут сидим? Я смотрю на часы: половина четвертого, день клонится к закату. Октябрь. Детвора с новыми пеналами и рюкзаками, у которой только-только начались занятия, ждет не дождется каникул. Как быстро летит время. Скоро Хеллоуин, потом ночь фейерверков. Рождество. Весна. Пасха. В мае мой день рождения. Мне будет семнадцать.
Сколько я еще протяну? Неизвестно. Я знаю только, что выход у меня один: либо валяться под одеялом и умирать, либо снова взяться за список и жить.